Сила иллюзии

Бархатная скатерть с длинной бахромой свисала до самого пола, надёжно скрывая под столом застывшего на коленях Якоба. Он не собирался прятаться и подслушивать, это получилось случайно: присел, чтобы завязать ленты на туфле, а вошедшие в комнату принцы Мэлвин и Рабби его не заметили. Услышав: «Не тебе меня учить! Я король!» — Якоб замер, а после ответа: «Буду учить, если у тебя овечий помёт в голове!» — бесшумно встал на четвереньки и быстро заполз в укрытие. Когда господа ругаются, слуге лучше не показываться: получишь нагоняй от обоих. — У меня овечий помет в голове?! А у тебя… у тебя… У тебя и его нет! — Сквозь бахрому Якоб увидел, как принц Мэлвин топнул ногой. — Кто начинает войну перед зимой? Что прикажешь делать, когда армия застрянет в снегу и грязи? А сколько денег потребуется? Опять новые налоги? Хочешь к войне вдобавок бунт получить?! Об этом ты не подумал? Нечем?! — Не верещи, Мэл. Ладно-ладно, признаю, твоя голова годится не только для ношения кружевных тряпок, — пошёл на мировую принц Рабби с типичной для альф, когда им приходится хоть в чём-то признавать правоту омег, грубоватой неуклюжестью. — Ты говоришь верно. Но… — он сделал паузу и повторил: — Но! Война не затянется. Ещё до зимы, самое большее, через месяц я заключу брак с племянником короля Кувэнки, тем омегой, на кого рассчитывал Поль. Кажется, его зовут Двэйн. Или Девин? Не помню… Тихонько вздохнув, Якоб покачал головой: ох уж эти альфы! Двэйн — тёмный, Девин — олень, какое имя больше подойдёт благородному омеге? Ну конечно же, второе! И вообще, ну как можно забыть, как зовут будущего мужа? — А заодно не помнишь, что на троне Кувэнки Изенкил, а не этот омега, как бы там его ни звали… — с нескрываемым сарказмом продолжил принц Мэлвин. «Девин, Девин!» — одними губами проартикулировал Якоб. — С чего ты решил, что Изенкил примет твою кандидатуру в мужья племяннику, раз даже Людвиг был для них недостаточно хорош? «Даже Людвиг», — не стоило бы показывать так явно, что считаешь мужа гораздо лучше брата. Хотя после заявления о «ношении кружевных тряпок» заслуженный ответный укол, признал Якоб, встав на сторону своего господина. И вообще — принц Мэлвин прав. Кувэнцы не прислали портрет, когда король Людвиг объявил о поиске женихов. Якоб помогал принцу Мэлвину, когда тот перебирал в хранилище портреты, чтобы взглянуть на лицо кандидата от Кувэнки. А смотреть-то оказалось и не на что! Ни на одной из картин в левом верхнем углу не нашлось герба с красным единорогом. Когда принц перестал ругаться на спесивцев-южан, то объяснил, почему они не хотели заключать брак с Людвигом — не считали его законным королём, а обзывали каким-то заумным словом, похожим на «узор-в-пабе», что значило по-простому захватчик. Мол, не по чести трон Людвигу достался, и отец его тоже «узра», а настоящим наследником являлся первенец-омега Рутгера Второго, его потомкам и править. Надо же такую ересь придумать, когда все знают, что заповедано исстари: род альфам продолжать, омегам чужой приумножать, бетам свой сохранять. — Рабби! — воскликнул принц Мэлвин, и дёрнувшийся Якоб чуть не стукнулся головой об стол, отвлекаясь от размышлений о глупости кувэнцев. — О чём ты не договариваешь? Мне не нравится твоя улыбка. Что ты задумал? Изогнув голову и почти касаясь грудью пола, Якоб постарался через щель между полом и бахромой разглядеть лицо принца Рабби, но увидел лишь край задранного подбородка. — Скажи мне, брат. Я всё равно узнаю! — Изенкил не сможет ни на что повлиять. Я убью его, его братьев, всех, кто может претендовать на престол Кувэнки. Оставлю в живых только омегу, — спокойно, будто говоря об охоте на зверя, а не на людей, сообщил принц Рабби. — С условием, что он станет моим мужем и заключит мир с Брингундией. — Как убьёшь?! Непонятно, что именно вложил в свой возглас принц Мэлвин: желание узнать каким образом или негодование от задуманного убийства, — Якоб бы поставил на второе, но принц Рабби решил, что вопрос относится к способу. — Мечом, — он цинично хмыкнул. — Людвиг соберёт войска на границе, и пока всё будет выглядеть так, будто Брингундия готовится атаковать, я в это время нанесу удар с тыла. — Ты? — Я. Мой отряд и несколько «тихих воинов», я уже договорился с их главой. — И сколько же всего людей? — Полторы дюжины. — Что? О господи, Рабби! Это невозможно! — Всё возможно. Насколько знаю, ты легко можешь представить карту. Так вот, я планирую обойти остров Комор с запада и двигаться вдоль берега континента на юг, через пять дней, максимум неделю достигнуть мыса Стаксиго и оттуда объездным трактом до столицы Кувэнки. Ещё два-три дня. Проникнуть во дворец и убить Изенкила — одна ночь. Скорость и неожиданность, пожалуй, могут принести победу, признал Якоб. Небольшой отряд из восемнадцати воинов при условии, что удастся пробраться в королевские покои незаметно, будет словно свора лис в курятнике. Особенно, если во дворце найдутся помощники. Метку поставить долго времени не надо, а после омеге и деться некуда — только замуж. Но ведь ещё надо достичь Кувэнки, пройти их дорогами, попасть к опочивальням — если заметят раньше… Огромный риск и смертельная опасность! Ох, пресвятые заступники, а он-то ещё считал принца Рабби рассудительным и осторожным, — Якоб прикусил костяшку согнутого указательного пальца, чтобы не выдать себя невольным звуком. Но, если б и не сдержался, вряд ли бы его тихое оханье было слышно за удивлённым возгласом принца Мэлвина. — Ты лишился разума? Это самоубийство! Да ты даже до Кувэнки не доберёшься! Я-то как раз карты помню: на острове Комор находится Мэссенда. Эти варвары никогда не пропустят чужой корабль в своих водах! — Под своим флагом пропустят. Где не пройдёт сила, пройдёт хитрость. — Рабби, что с тобой произошло? Почему ты ищешь смерти? — в голосе принца Мэлвина прозвучала неподдельная боль. Не дождавшись ответа, он продолжил: — Представим, просто представим, что тебе всё удастся, хотя я не понимаю, зачем тебе лично… — Потому что, оказавшись с меткой от меня, этому Двэйну или Девину, не останется ничего, кроме как её принять — брак не станет мезальянсом и аннулировать его церковь не позволит. — Хорошо! То есть ничего хорошего. Если всё удастся, ты планируешь всю жизнь провести с человеком, чьё имя сейчас даже не можешь вспомнить?! Тем, кто будет тебя презирать и ненавидеть за убийство родных, за учинённое над ним насилие? Осторожно двумя пальцами Якоб раздвинул бахрому и глянул в щёлку. Губы принца Рабби сошлись в прямую линию, а на скулах выступили желваки. Видимо, вопросы задели за живое. Он сделал несколько шагов по комнате, прежде чем ответить. — Если, как ты предлагаешь, оставить всё, как есть, Кувэнка не успокоится, продолжатся конфликты на границе. Они давно мечтают присоединить к себе полуостров Тулун. Знаешь, сколько солдат Брингундии там гибнет каждый год? А сколько из них попадает в плен и рабство? И на полуострове кувэнцы не остановятся, двинутся дальше. Хочешь, чтобы война пришла к стенам дворца? Нет? Тогда надо действовать на опережение. Повисло молчание, принц Мэлвин кусал губы, видимо, обдумывая слова брата. Весьма разумные, на взгляд Якоба. Грех за убийство ведь и замолить можно. Да и потом, на войне вроде как прощается… — А что помешает им тебя убить даже после заключения этого дикого брака? Вот этот довод Якобу в голову не пришёл: действительно, мало взять наследника замуж силой, нужно как-то ещё и жить с ним, а ну тот как отомстит и отравит — уж известно какие эти кувэнцы подлые отравители. — Не так уж просто меня убить, — беспечно заявил принц Рабби. — Да и потом, вдруг я понравлюсь его высочеству, когда узнает меня поближе? — Вдру-уг… — скептически протянул принц Мэлвин. — После того, как ты перебьёшь всю его родню. Если только вдруг. — Мало ли какие отношения у них в семье. Вполне могут и ненавидеть друг друга, — на лице принца Рабби не дрогнул ни один мускул, но Якобу показалось, что тот знает больше, чем говорит. — Но он-то тебе всё равно не может понравиться, он ведь омега! Да уж, пристрастия принца Рабби известны, вслух-то никто не говорил, ни здесь, ни дома, но шила в мешке не утаишь. Якоб знал, какие промеж слуг сплетни ходили, и лично видел, как однажды, ещё в Триднесте, принц Рабби с одним из дворян-альф обжимался. — Мэлли, уж мне ли тебе напоминать, что в монархических браках чувства между супругами абсолютно не имеют значения? — покровительственным тоном старшего брата спросил принц Рабби. — Государственные интересы выше личных. Долг важнее желаний. На эти слова Якоб мелко покивал, так и падре часто на проповеди говорил: «Каждый неволен с рождения, разница лишь из чего сделана его цепь, у богатых одни заботы, у бедных другие, но все мы должны нести отмеренный груз с мужеством», — тут и добавить нечего. Но чтобы добровольно, без всякого принуждения себя цепью брака приковывать к нелюбимому, на то, поди, мужества много надо. На большую жертву принц Рабби идёт. — Перестань отговаривать Людвига. Если он послушается тебя, то совершит ошибку, — голос принца Рабби стал мягче. — Ошибку, которую он сможет тебе припомнить. Не сейчас, так потом. — Лу не станет, он меня любит, он никогда… — Любовь не длится долго, — прервал брата принц Рабби. — И даже эта ваша омежья блажь, истинность, в которую ты внезапно так истово поверил… — Якоб надул щёки, стараясь удержать распиравшее возмущение: ну как же можно не верить в истинность, когда вот же она, прямо перед глазами?! — Не сделает из человека слепца, — закончил принц, не догадываясь о бушевавшей под столом буре эмоций. — Поддержи меня, брат. Поверь, я знаю, что делаю. Я понял слова пророчества. — Что? — принц Мэлвин вскинул голову. — И как же? Ничего не знающий ни о каком пророчестве Якоб перестал мысленно клокотать и навострил уши. Это что же получается, есть какие-то секреты, о которых ему неизвестно?! — Помнишь слова «третий в крону»? Мы трактовали так, что мне предначертано стать наставником будущим детям наших старших братьев, заботиться об их «кроне». Но на самом деле это значит, что от меня пойдёт новая ветвь. Понимаешь? — Якоб ничего не понимал, но, судя по задумчиво-отрешённому лицу принца Мэлвина, для того слова брата несли какой-то смысл. — Крона разрастётся, ведь мои дети будут Кэмпбеллами! А «пожалеет, что родился, навлечёт несчастья роду» — кто настоящий виновник, что тебя «коснулись силой, оборвать пытаясь с ветки»? Король Кувэнки. Он умрёт, и его род прервётся! Другого значения и быть не может! Не в силах оставаться без движения, Якоб заёрзал. И вылезти нельзя, но как же хочется вмешаться в разговор и всё-всё выяснить! — Ох уж это пророчество… — негромко произнёс принц Мэлвин. — Как его ни толкуй, всё равно обманешься. Лучше бы его вообще не было! Якоб вновь затряс головой, жалея, что не может высказаться: вот давным-давно деду кузнеца Грюндига Рыжего предсказали, что он от коровы погибнет, так тот за милю всех коров и быков обходил, на пастбище ни ногой! Мяса говяжьего в рот не брал, сыр только овечий ел, на молоко вообще не глядел. Чуть не до ста лет так берёгся и умер, поперхнувшись вином на свадьбе у внучатого племянника. Вроде и ни при чём корова, да? Но вино-то он глотнул аккурат из коровьего рога! Нет, лучше не знать, что там тебе уготовано: всё одно не убережёшься, а радость жизни потеряешь — легко ли постоянно стеречься, да на всё оглядываться. Сделав мысленно себе зарубку обязательно эту поучительную историю рассказать принцу Мэлвину, Якоб вновь обратился в слух. — Помимо пророчества, есть и просто расчёт. Девину… или Двэйну будет просто невыгодно меня убивать. Заключив мир с Брингундией, получив поддержку от Триднеста, уж надеюсь, отец не откажет мне в такой малости, Кувэнка сможет наконец поставить на место Мэссенду. А захватив их остров, откроется путь через море к богатым землям Ирновитая. Со мной Кувэнку ждёт слава и процветание. Без меня — войны и разорение. — Что без тебя, что с тобой, всё равно война… — вздохнул принц Мэлвин. — Боже, когда альфы поймут, что война приносит лишь смерти и страдания, и перестанут рваться в бой? — Никогда, — хохотнул принц Рабби. — Воинская доблесть — единственное, что может прославить альфу в веках! Тут Якоб мог бы поспорить: вот взять того же Джона, он не воитель, а повар, однако известен своим умением на всю Брингундию. И вкуснющий салат, который он придумал, так и называют по его фамилии «салат О`Лири», его будут готовить и дети, и внуки, и правнуки. А варвара-завоевателя, кому удалось в незапамятные времена дойти с войском до Триднеста и спалить всё окрест, кто помнит его имя? Только прозвище «Поганый» в памяти людской и осталось. Вот и рассудите-ка, светлые принцы, чья слава вернее? Кого добрым словом помянут или сплюнут, услышав имя? Так мог бы сказать Якоб, но, конечно же, промолчал. Зато, видимо, от мыслей про салат, неожиданно откликнулся желудок. Да таким громким бурчанием, что услышали оба принца. И прежде чем Якоб успел что-либо предпринять, скатерть оказалась задрана рукой принца Рабби. — Я ничего не слышал! Я сидел всё время вот так! — Якоб сунул указательные пальцы в уши и с силой зажмурился. — Вылезай. К радости голос прозвучал без злобы. Якоб на четвереньках выполз из своего укрытия и, кряхтя от онемения в затёкших мышцах, встал на ноги. Принц Мэлвин посмотрел на него укоризненно: — Ах, Якоб, Якоб… Разве я учил тебя подглядывать и подслушивать? Вопрос явно не предполагал ответа, и Якоб виновато потупился, хотя мог бы напомнить принцу, кому именно не так давно пришла в голову идея подглядывать и подслушивать за альфами в шатре. — Простите, — вместо этого пробормотал он и проныл жалобно: — Я ж не со зла, без всякого умысла… — Ну да, ну да, — протянул принц Рабби и обратился к принцу Мэлвину, подытоживая их разговор: — Ты можешь помочь или навредить мне. Но от задуманного я не откажусь. — Упрямый баран, — еле слышно буркнул тот, а в полный голос сказал: — Я принял к сведению твои слова, брат. Принц Рабби коротко кивнул, смерил Якоба насмешливым взглядом, тихо, почти ласково пообещал: «Скажешь хоть слово кому из того, что здесь слышал, шею сверну», — и вышел, оставив брата разбираться с провинившимся слугой. Зная по родительскому примеру, что кто говорит больше, того и заткнуть сложнее — по крайней мере папа так всегда отца в спорах побеждал, не давая мужу вставить и слова, — Якоб не стал дожидаться упрёков. — Ой принц, что деется, что деется! — зачастил он, на всякий случай отступая за стол. — Принц Рабби ведь ради вас на смерть готов, вот она братска любовь-то кака! Силушки неимоверной! — Ради меня? Да ты не понял, что ли, ничего? Славы воинской ему захотелось! — Ой жи не! Ради вас, ради вас! Ей-же ей, ради вас! Токмо, чтобы вам жилось спокойнее, чтобы ребёночек родился здоровеньким да крепеньким в мире и согласии, да рос на радость! А как вы себя чувствуете принц, не тошнит ли, на солёненькое не тянет? Я ж сей момент за маринованными-то грибочками мухой слетаю. Джон, вы уж знаете, так умеет, так умеет, у него как раз партия беленьких поспела в кадушке, как вы любите, — тараторя без перерыва, Якоб продвигался к двери, — я вот сей момент принесу!  — Стоять, муха! — рявкнул принц. — Хватит мне зубы заговаривать! Да не бойся, не буду я тебя ругать, хоть и следовало бы. Но, может, и хорошо, что ты слышал всё. Скажи-ка мне лучше, действительно в Кувэнке пленных воинов рабами делают? Остановившись на полпути к двери, Якоб кивнул: — А вы не слыхали раньше? У Джона старший брат так сгинул, уж десять годков, как ни слуху ни духу, знают токмо, что не убили, в плен попал, а там бог весть, что стало. Он-то, Джон, оттого в военное дело и не пошёл — хоть и мог, силой-то бог не обидел. Ан нет, не пошёл, чтоб, значит, у родителей евоных хоть один сын-альфа остался, кто ухаживать за стариками может. Он, Джон, знаете какой ответственный и заботливый… — увидев недовольно нахмуренные брови, Якоб вернулся к сути: — А купцы, которые в Кувэнку ездиют, бают, что прям на рынках там людей продают. У нас вот овец аль коров купить можно, а у них выбирай — альфу, бету чи омегу желаешь. — Откуда омегу? Омеги ведь не воюют. — Дык зато их воруют! Захватывают приграничные деревеньки и угоняют аки скот. — Я не знал, — проговорил принц Мэлвин, помрачнев. — Если так… — Так, так! — закивал Якоб. — То благородное дело брат затеял: нельзя рождённых свободными рабами делать. Хоть и страшно за него… И, — принц подался ближе, опёрся ладонями в стол и наклонился, глядя Якобу в глаза, — мне кажется, его ещё что-то туда тянет. Или кто-то… — Да кто? — удивился Якоб. — Не знаю. Чувствую просто, — принц прижал ладонь к груди слева. — Сердце неспокойно за брата. И не от того, что отчаянную дерзость он затеял, нет. Что-то Рабби изнутри гложет, гонит в эту Кувэнку, чтоб ей пропасть! Может, жажда мести за барона покоя не даёт, кувенцы ведь его предателем сделали, льстивыми речами голову задурили. А может, верно пророчество… — А пророчество-то чьё? Что в нем? Стоит ли верить? Принц, приподняв одну бровь, поколебался немного, но всё же рассказал о пророчестве и тех, кто его дал. Ясно отчего раньше молчал, понял Якоб, услышав про друидов, хотя могли бы его высочество, то есть уже величество и довериться, решил он с обидой. Да, такому предсказанию верить можно. Это не ярмарочный ведьмак-шарлатан, что по куриным костям судьбу гадает, тут серьёзнее. Не удержавшись, Якоб поведал про гибель деда кузнеца Грюндига, упирая на то, что, как не берегись, а чему суждено, то и исполнится. — Но раз так, верно, поди, принц Рабби-то столковал? — желая подбодрить, спросил он, видя, что лицо принца потемнело. — Если уж какому роду прерваться, то всяко ихнему, Изенгадскому! — Изенгильскому, — поправил Мэлвин глухо. — Надеюсь, что верно, — он прижал ладони к пока ещё плоскому животу, — иначе… — Никаких иначе! — прервал его Якоб, осмелев. — Всё будет так, как сказал принц Рабби! Он доберётся до дворца, станет мужем Девина, они заключат мир с Брингундией, и будем мы все, как в сказке — жить-поживать, да добра наживать! Всё будет хорошо, принц! — Думаешь? — Мэлвин поднял глаза, смотря на Якоба так, будто от того одного зависело будущее. — Уверен! Я хоть и не друид, тьфу-тьфу-тьфу, — Якоб поплевал через левое плечо и понизил голос: — Да не зря у меня прадеда-омегу в связи с ними подозревали. Про то в моей родне скрывают, но вам я скажу, вы ж не выдадите. Вот не от евойного мужа старший сын-то, мой дед, зачался, ой не от мужа, согрешил прадед с кем-то из этих, лесных колдунов которые. Потому и про ту корову сказанное — а сказал-то мой дед, — сбылось, и у меня иногда… случается… вижу я будто иначе, что ли. Вот на Джона стоило мне взглянуть, я ведь сразу понял — мой альфа! И про короля Людвига вам, помните, говорил, что счастливы с ним будете. А, помните? Вот! Пророчествовать я не умею, но чую, ох чую… — И что же ты чуешь? — начиная улыбаться, спросил Мэлвин. — Что всё свершится, как принц Рабби задумал! И ещё, — Якоб наморщил лоб, пытаясь найти верные слова поддержки, что окончательно бы развеяли сомнения принца. — И ещё встретит он в Кувэнке свою любовь! Вот что! — Ох, Якоб, твои слова да богу в уши… — Так всё и будет, — кивнул Якоб с уверенностью. — Вот увидите. И у вас альфа родится! — Это я и сам знаю, уже и как назвать придумал — Аластер, — улыбка принца стала шире, будто солнышко из туч выглянуло. А Якоб довольно кивнул: Аластер — защитник человечества, хорошее имя. — Может, раз я знаю, и мой прадед-омега с кем… — Якоб захлопал глазами и открыл рот от изумления. Мэлвин рассмеялся: — Не смотри так! Шучу. Убедил ты меня. А я смогу убедить Людвига, чтобы Рабби он отпустил и корабль дал. Пусть поступает, как задумал. Ну, а теперь и от грибочков маринованных не откажусь, лети, муха моя жужжащая! Мэлвин снова рассмеялся, и Якоб полетел, то есть побежал со всех ног. Беззвучно прося у бога прощения за ложь: не было у него в роду никаких предсказателей, выдумал он всё про прадеда-омегу, светлая память ему и земля пухом. Верным мужем тот был, ежели видит потомка своего с небес, пусть тоже простит за наговор. И не знал Якоб ни кто родится, ни о будущей любви принца Рабби ничегошеньки не чуял, не ведал. Но как не соврать, когда принц Мэлвин сам не свой, переживает. Вдруг, не дай святые заступники, ещё на ребёночке волнения скажутся? Такая ложь во благо. Для спокойствия. А там уж будет, что будет. Чего зазря о грядущем маяться, придёт когда, тогда и разбираться надо. Главное, верить в лучшее: правду говорят — вера чудеса творит. Да и друиды, поди, не абы что предрекают… Такими доводами успокаивая свою совесть, Якоб бежал по коридору, торопясь попасть в кухню, как вдруг споткнулся на ровном месте. Едва удержавшись на ногах от падения, остановился и замер, широко распахнув глаза, заворожённый кружением пылинок в широком солнечном луче. Мерцали, вспыхивая, искорки, опадали и поднимались в неспешном танце. Принц Рабби исполнит задуманное, сядет на трон Кувэнки, даст жизнь новой ветви рода, множество ратных подвигов совершит, но в душе его будет одна лишь ночь — тьма, что он сам выбрал. Принцу же Мэлвину достанется свет и тепло, много лет будет гореть для него солнце, и он, Якоб, как подсолнух греясь в лучах, проживёт тоже долго, увидит внуков и правнуков и умрёт в глубокой старости на руках у Джона. «Джон…» — отчётливо прозвучал собственный предсмертный стон в ушах, и Якоб по-собачьи встряхнулся, недоумённо оглядываясь по сторонам. Выдохнул и заметил, как облачко пара вылетело изо рта, словно вокруг внезапно похолодало. Волоски на руках и загривке стояли дыбом, а сердце колотилось как безумное. В голове всплыла присказка о-деда, которую Якоб часто слышал в детстве: «Гусь по моей могиле прошёл», — иногда тот замирал на несколько мгновений с пустым взором, а потом передёргивал плечами, будто замёрз. «Чудит старик», — говорил отец. Сам Якоб раньше ничего подобного не испытывал. — Это был сквозняк, — негромко сказал он вслух. Звук собственного голоса успокаивал. — Скоро зима, вот и повеяло холодом от окна. А я просто засмотрелся. — Якоб взглянул на продолжающие плавать в столпе света пылинки, дунул на них, создав маленький вихрь. Ничего необычного. — Ох, и причудится же… А что причудилось? Не вспомнить. Как пар от выдоха испарилось видение и исчезло. Якоб наморщил лоб. Джон! Джона видел, точно. Ну так немудрено, он и днём, и ночью мысли не покидает. Большой альфа, сильный, подкову играючи разогнёт, орехи заморские пальцами давит, а добрее и ласковее на всём белом свете не найдёшь. Пожалуй, пора ему уже «да» сказать, хватит мучить. До снега успеют и свадьбу сыграть, чего тянуть. Да и сыночку принца Мэлвина — альфе Аластеру, — товарищ-ровесник по играм не помешает. Уж они с Джоном с наследником не задержатся. А кто первым будет: альфа, омега или бета, неважно. На каждого — на всех пятерых сыновей, — любви родительской хватит. Якоб заулыбался и помчался со всех ног, спеша порадовать своего альфу согласием выйти замуж. В душе поселилось стойкое ощущение, что всё сложится хорошо, лучше некуда. И пророчеств никаких в подтверждение того не требуется.