Сила иллюзии

Дождь стих, но поднявшийся к ночи ветер без устали гнал волны на скалы, прибой ревел, заглушая нестройное пение в харчевне. От очередного ледяного порыва на лицо упали волосы, и Двэйн, скрутив в жгут, отбросил их за спину. Жаль, тёплый плащ остался сушиться у камина. Традиционная меховая безрукавка мэссендцев оставляла руки открытыми, чтобы по наручам любой мог определить род и занятие их владельца, и плечи начали мёрзнуть. Пора возвращаться: уже сотню раз можно было успеть отлить. Долгое отсутствие вызовет расспросы или насмешки — лишнее и то и то. И всё же, ожидая, пока холодом выдует хмель, Двэйн продолжал сидеть под широким деревянным навесом на заднем дворе харчевни. В светлое время суток отсюда открывался прекрасный вид на залив и гавань, сейчас же только шум волн позволял определить близость моря. В голове тоже шумело от выпитого. Двэйн не любил спиртное из-за его способности затуманивать разум и развязывать язык. Пил редко. Но отказаться от выпивки, когда угощает Беорн, ярл Бурых Медведей, значило выказать неуважение и спровоцировать ссору. Настраивать против себя новых товарищей Двэйн не хотел: ему предстояло с ними зимовать. После неудачи в Брингундии Изенгил отправил его к мэссендцам. Не убийцей, а шпионом: втереться в доверие к ярлу, имеющему вес в главном совете, разузнать и вынюхать, чем тот живёт, найти рычаги влияния, собрать компрометирующие сведения. «Я собирался заняться этими варварами после Брингундии, но из-за тебя… — гневный взгляд из-под кустистых бровей, обжигающая боль от удара палкой по груди, — мне пришлось менять планы! Не обмани моих ожиданий на этот раз, иначе…» — вспомнив вкрадчивый тихий голос, Двэйн передёрнулся. «В бою лишь тот победит, кто любит бой больше победы!»¹ — грянуло приглушённым хором из-за двери. «Не жди, что кто-то пойдёт тебе навстречу», — продолжил куплет себе под нос Двэйн. Странно было слышать эту песню в Мэссенде. Хотя ничего удивительного, что её знали и тут, если вспомнить, что когда-то в незапамятные времена вся территория, что ныне занимают четыре страны, находилась во власти одного короля — Артура Великого. После того, как он умер, не успев объявить наследника, его сыновья не смогли договориться. Альфы не хотели признавать власть первенца-беты, а младший омега и вовсе грезил о сказочном государстве, где все будут равны. Так и раскололось единое на несколько частей: три королевства и одна островная страна, где мечта основателя-омеги почти сбылась — в ней правил совет ярлов. Раздел земель давно стал историей, лишь Изенгил, одержимый властью, рассчитывал вновь объединить всех под одной (своей) правящей рукой. Если что и осталось общее, так это древний фольклор и языковая основа: триднестец без труда мог понять кувэнца, а брингундец жителя Мэссенды, хоть каждый и насмехался над другими диалектами. Но каждый раз, когда на чужбине вдруг встречалось что-то родное и знакомое, это оказывалось неожиданностью. Как, например, древнее напутствие легендарного воителя Роланда из уст триднестского принца. Двэйн криво усмехнулся, вспомнив, как звенел голосок мальчишки, желающего твёрдой руки своему убийце. Такая красивая задумка, великолепное исполнение и — на тебе, всё псу под хвост из-за лживого омеги, притворяющегося калекой. И ведь Двэйн знал, что тот может ходить! Понял, когда наблюдал вместе с толпой горожан за прибытием о-жениха на венчание. «Красивенький-то какой, личико белое, глазки яркие, жаль, немощный бедолага, ох горе-горюшко, маяться и ему, и Людвигу нашему», — причитали вокруг сердобольные клуши. А Двэйн смотрел на «личико белое» и не верил глазам. Пробился сквозь все заслоны, подошёл, то есть проковылял — тогда изображал старого солдата без ноги — вплотную. И взглянул в «глазки яркие» — адский пламень в дышло, разрази на месте! В кресле, разряженный как кукла в кружева, восседал тот самый юный омега, кто буквально седмицу назад забавно топал ногой и грозил виселицей за насмешки над королём. В тот день Двэйн под личиной уличного музыканта-бродяги веселил толпу на площади ради одного не в меру внимательного писарчука. Дотошный бета нашёл в казначейских записях нестыковки и уже начал задавать начальству вопросы о недостачах. Изенгил велел Двэйну во всём оказывать содействие барону Мюррею, которому нужен был Синклаир — министр финансов, а тому в свою очередь не нужно было лишнее внимание к своей персоне. Вывод: требовалось заткнуть рот писарчуку. Его-то Двэйн и караулил перед собором, куда верующий бета заходил каждый день после службы. Убить в людской толчее и скрыться — задачка проще простого. Народу послушать язвительные куплеты собралось прилично: в каком уголке мира откажутся безнаказанно посмеяться над властью? Да ещё и глупый защитник королевской чести — кто бы смог заподозрить в нем принца?! — невольно помог, перетянув на себя внимание горожан. Писарчук, остановившись поглазеть на заварушку, наверное, и не заметил, как умер, получив острое длинное шило в сердце. Надо было скорректировать действия, после того, как стало известно, что принц, то есть уже о-король вовсе не такой беспомощный, каким прикидывается. А Двэйн не стал. Решил, больной омега или здоровый, от яда, что делал сам Изенгил, не спастись ни ему, ни королю Людвигу. Решил — и ошибся. Весь хитроумный план рассыпался как детская башенка из деревянных кубиков. Если бы всё получилось, уже сейчас Брингундией правил бы единственный из оставшихся потомков Рутгера Первого — барон Мюррей. А его мужем стал бы Девин. Двэйн и Девин. Альфа и омега. Один сын беглого раба, другой принц крови. И оба послушные марионетки в руках хозяина. «Фас, Двэйн! Убить!» — и он убивал. Как получивший команду цепной пёс. «Ап, Девин! Танцевать!» — и Девин прыгал и кружился, будто дрессированная собачка, на ненавистных ему балах. — Я слышал, овдовевший король Людвиг МакКензи снова объявил о поиске жениха. Почему вы не отправите ему мой портрет? — Дэву потребовалось несколько дней, чтобы набраться смелости задать этот вопрос Изенгилу. — Я думал, что… — он запнулся, оглянулся на стоявшего тенью в углу кабинета Двэйна. Речь они составляли вместе, но озвучить её должен был один. — Что теперь у вас есть возможность влиять на его решения. И… — он набрал воздуха в грудь, — может быть, для вас… то есть для меня… быстрее и проще стать мужем того, кто уже на троне Брингундии, чем возвести на этот трон никому неизвестного… — Ты думал? — прервал его Изенгил с издёвкой. Он поднялся из кресла и подошёл к замершему перед ним со склонённым лицом Девину. — Я. Я! Думаю за тебя! А ты лишь исполняешь! Но всё-таки я назову причину, почему Людвиг не получит твой портрет. Помимо той, конечно, что отправлять его всё равно бессмысленно: МакКензи не слепой и не настолько подвержен внушению, чтобы выбрать тебя в мужья, — Изенгил усмехнулся, а Дэв вздрогнул и ещё ниже опустил голову, скрывая под упавшими волосами шрам, прочертивший щёку от виска до уголка губ. «Ты же сам его изуродовал, сука!» — Двэйн сжал кулаки, оставаясь безмолвным и внешне спокойным свидетелем очередного унижения Девина. — Пусть кто угодно становится его мужем, — продолжал Изенгил высокомерно. — Хотя я и рассчитываю, что удастся подсунуть ему кого-то из омег Кэмпбеллов, их серебряные рудники пригодятся нам позже для финансирования армии. Но тебя, прямого потомка из древнего рода Артура, он не получит! Он самозванец и узурпатор, как и его отец. Ты же вступишь в брак с тем, кому корона Брингундии принадлежит по праву рождения, и кого лишили законного престола. «И кто у тебя с руки ест, — продолжил мысленно Двэйн. — Кто не посмеет, в отличие от своенравного Людвига, тебя ослушаться. А сколько людей погибнет ради твоих амбиций, тебе дела нет». — Барон Мюррей станет королём, за него ты и выйдешь замуж. А после мы объединим земли, как того требует историческая справедливость. Барон признает Брингундию провинцией Кувэнки, и вы принесёте мне клятву верности. Ты ведь помнишь её слова? — Изенгил повысил голос, и Дэв как подкошенный упал на колени. — Клянусь не поднимать руки против своего короля, не выдавать его тайн, не злоумышлять ни против него, ни против его крепостей… — Хватит, хватит, — Изенгил по-хозяйски потрепал Девина по макушке. — Я знаю, что помнишь. Знаю, что вы оба, — его взгляд метнулся к Двэйну, — не предадите меня. Не так ли? Двэйн молча последовал примеру Дэва и опустился на колени. Больше года прошло с момента разговора, теперь Изенгил хочет выдать Девина за одного из ярлов и получить союз с Мэссендой, чтобы взять силой то, что не удалось хитростью — территорию Брингундии. После дойдёт черед и до Триднеста. Изенгил не успокоится, пока не вернёт былое могущество Кувэнки, пока четыре части не станут единым целым. Или пока не умрёт. С каким бы удовольствием Двэйн всадил ему в сердце нож до гарды и провернул лезвие в ране… Несбыточная мечта. Скрип открывающейся двери отвлёк от прекрасного видения Изенгила в луже собственной крови. На внутренний двор выкатился толстяк Крэл, завертел головой. — Найт! Ты заснул али чиво? Двэйн, успевший нащупать рукоятку ножа за голенищем сапога, разжал пальцы. Найт. Его имя теперь не Двэйн, не Нокс, а Найт. Он сел ровно и поднял ладонь, показывая, что всё в порядке. Проверяют? Наверняка. Не о здоровье же беспокоятся. В заботу о себе со стороны недавних знакомых Двэйн не верил. Да и вообще с чьей бы то ни было стороны. На всём белом свете лишь одному человеку, Девину, не всё равно — жив он, Двэйн, или сдох где-то в канаве. Нет, был ещё альфа. Кому нашлось дело до того, как именно Двэйн умрёт, и чьё имя звучит, будто трутся боками гладкие морские камушки, перекатываемые в ладони: Робертфэмус. Обещавший адские муки, а на деле… Чёрт! Двэйн раздражённо потёр кончик носа. Воспоминания о красавчике-блондине с ясными глазами и абсолютно неясными мотивами под запретом. Табу. — Твои земляки объявилися. В бухте встали, чуть не растындрячило их о скалы, ветродуй-то каков, а, — булькающе хохотнул Крэл. — Припёрлись ща, яко куря мокрые. Не чаяли уж в живых остаться. — Что? Корабль из Кувэнки? — недоверчиво уточнил Двэйн, мгновенно отсекая ненужные мысли. Пролив не замерзал даже в лютые морозы, но всякое судоходство между материком и островом Комор с осени по весну становилось крайне опасным из-за штормовых ветров, чью силу и направление невозможно предугадать. — Ну, а я о чем гутарю? Пошли, потолкуешь с ними, а то как бы со страху не обоссались, что к нам занесло, — Крэл снова хрипло забулькал своим странным смехом. — Военный, торговый? — мгновенно протрезвев — что ветер не смог сделать, сотворили несколько слов, — уточнил Двэйн, поднимаясь. — Да не-е, ни то, ни сё, — Крэл сплюнул на землю. — Рыболовная шлюпка… Опередив Крэла в узком коридоре, что было не так уж просто сделать, учитывая его габариты, Двэйн первым вошёл в общий зал. За тремя длинными столами сидели не только парни из дружины ярла — харчевня «Бездонная бочка» пользовалась популярностью у местных, в ней собирались мастеровые, купцы и рыбаки, даже омеги забегали вечерами отдохнуть от своих дел и обязанностей. И, что удивительно, ни одной шлюхи среди них не было. «Продавать своё тело — это ли не рабство? — спросил Беорн, когда Двэйн поинтересовался, отчего так. А на возражение, что тело такой же товар, как горшок у гончара, покачал головой: — Не своё умение или результат собственного труда. А самого себя целиком отдать во власть другого — то же рабство, хоть и недолгое. Ты будешь сражаться за меня, и я плачу тебе деньги за это. За твою ловкость и силу. Но что ты ответишь, если я прикажу отсосать мне? — показывая абсурдность вопроса, Беорн рассмеялся, не догадываясь, что получил бы не отказ, а согласие. Двэйн без раздумий согласился бы на роль любовника и готов был делать что угодно, лишь бы остаться вблизи ярла и выполнить волю Изенгила. — А у раба выбора нет, верно? — Двэйн молча кивнул. Беорн не представлял насколько нет. — Наши омеги свободны, брат, они сами решают, кого любить и с кем миловаться. Мой тебе совет, не предлагай им плату, если не хочешь получить коленом между ног». Оглядев переполненный зал, Двэйн без труда нашёл кувэнцев: пять человек жались у очага, с опаской посматривая на завсегдатаев. — А вот и Найт! Всю стряпню Йонни высрал? Так ты не радуйся, он сейчас ещё принесёт! — заметив Двэйна, крикнул со своего места Бад, вызвав смешки за столами. — Это кому это моя стряпня не по нраву?! — Йонни, маленький пухлый омега выскочил из кухни и воинственно упёр руки в бока. — Тебе, Бад? Может, половником давно не получал? Сейчас проверю, крепок ли тот горшок у тебя на плечах, что ты привык называть башкой! От дружного хохота дрогнули стены, а кувэнцы заозирались и сбились плотнее. — Йони, рóдный мой, ты же знаешь, за твоё рагу я готов убить! — Бад вылез из-за стола, приблизился к Йонни и без усилий подхватил его под мышки, поднял к лицу и звонко поцеловал в курносый нос. — Неси его скорее, пока эти бедолаги не окочурились от голода. Найт, приятель, — обратился Бад к Двэйну, выпустив из своих объятий слегка помятого, но довольного повара. — Ты уж объясни своим бывшим земелям, что мы тут не кусаемся! Нехай присаживаются, рагу и эля на всех хватит! Пять пар глаз обратились на Двэйна с интересом, надеждой и затаённым страхом. Седой кряжистый альфа шагнул вперёд, мокрая и тонкая, будто крысиный хвост, косица торчала над засаленным воротником: — Грэм Янц, капитан «Шустрого». — Найт Аллейн, свободный гражданин Мэссенды, — ответил Двэйн и по приветственному обычаю развернул руки ладонями вверх, показывая внутренние стороны наручей и демонстрируя отсутствие на них закреплённых ножей. И добавил, сразу расставляя все точки над «и»: — Раньше считался собственностью герцога Ди`Морэ в Кувэнке. К чести капитана Янца, в лице тот не изменился. Слышал наверняка и про буйный нрав герцога — не зря Двэйн выбрал имя того, чьи владения близки к побережью, и про обычай мэссендцев давать свободу всем рабам, кто попадал на остров. Правда, попадали немногие, большинство стремились вернуться домой в Брингундию. Тридцать лет назад отец Двэйна Ларг, сбежав из плена, тоже пробирался не к морю, а к границе. Обессилевший от голода и побоев, с сильным жаром от незажившего ранения и недавнего клеймения, он заблудился в лесу. Полуживого, в бреду, его нашёл собирающий травы юный омега Синдри, сын и ученик знахаря. Укрыл в своём доме, выходил и полюбил. «Рабу за бегство от хозяина полагается смерть. Укрывающему беглого раба — пятьдесят ударов плетей и штраф в десять золотых», — между равнодушных строчек закона, которые Двэйн прочёл уже будучи взрослым, скрывался приговор родителей. Если бы они перебрались вместе в Брингундию, нити судьбы легли бы иначе. Но Синдри удержал на родной земле его отец, дед Двэйна. Известный на всю округу знахарь отказался на старости лет покидать обжитой дом и могилу мужа ради неизвестности на чужбине. Синдри не мог его бросить, а Ларг не хотел уходить один. Они придумали убедительную историю, объясняющую появление в деревне чужака-альфы, и зажили вместе. Шли годы, и они поверили, что все опасности позади, никто не узнает правду. Но разве что-то можно скрыть в маленьком поселении, где каждый всё про всех знает? Да и сложно жить вечно настороже. Всего однажды Ларг расслабился, забыл, кто он, и снял в жаркий летний день рубаху, когда колол дрова на своём дворе. Один из ближайших соседей — больше некому — углядел на груди не до конца вытравленное клеймо. Углядел и донёс управляющему ради пяти золотых монет награды за поимку беглого. Двэйну было шесть, когда в их дом ворвались солдаты. Отец сражался и погиб, защищая семью, а папу, носящего под сердцем брата, куда-то забрали. Он умер позже — под плетью. Беременный омега не вынес пятидесяти ударов. Двэйн этого не видел и долго верил, что папа жив и однажды найдёт его. Но нашёл его на рабовладельческом рынке камердинер Изенкила, знающий пристрастия своего господина к маленьким альфам. Что стало с дедом тогда, жив ли он сейчас — Двэйн не знал. Когда несколько лет назад посетил деревню, где родился, оказалось, что от дома не осталось и следа: пепелище заросло бурьяном. Куда делся знахарь, никто не смог ответить. Зато Двэйн выяснил, кто именно был доносчиком. И без колебаний убил. Перерезал горло, омыв руки горячей кровью. Единственное убийство, что он сделал не по приказу, а для себя. — Неважно, кем ты был, Найт, — к Двэйну подошёл Беорн, положил тяжёлую ручищу на плечо, возвращая в реальность. — Важно, кто ты сейчас. Ты один из нас. А в Мэссенде, — он повернул голову, обвёл взглядом своих людей, и продолжил под одобрительный гул: — Все равны! Двэйн широко улыбнулся промокшим рыбакам, кивком подтверждая слова ярла. Посмотрите на меня: вот я, беглый раб, бывшая вещь хозяина, стою рядом с предводителем клана, мне не надо кланяться и ползать ниц перед ним, он не отнимет моих детей и не надругается над моим мужем, не заберёт львиную часть заработка. Из всех стран, где доводилось Двэйну побывать, Мэссенда нравилась ему больше всех: её законы не различали людей по цвету крови. Эх, если бы он и вправду был беглым… Притворяясь свободным, он продолжал оставаться рабом. И клеймо не на теле — внутри. Такое, что не вытравить. Ту цепь, что его держит, не разорвать — он сам надел её на себя. Усадив рыбаков за общий стол, им первым делом налили по кружке эля, выставили перед ними съестное, а после принялись расспрашивать: как их угораздило уйти так далеко от берега, что унесло в открытое море. Отвечал всё больше капитан, остальные отмалчивались, жадно хватая куски мяса с блюда — конечно, привыкли рыбой одной кормиться, откуда деньги на мясное. Двэйн в пол-уха слушал жалобы на тяжёлую жизнь, делая вид, что пьёт, на самом деле лишь смачивая губы элем. — Нынче посулили вроде поблажки, король говорит, мол, долги простит, оброки снизит, — приосанившись от общего внимания, рассказывал Янц. Двэйн оторвался от кружки, недоверчиво приподнял брови: чтобы Изенгил отказался от лишнего медяка? — Может, всё и будет, но оно ведь как? — неторопливо вытирая с седых усов подливу, спросил капитан и сам же ответил: — Обещаниями завсегда кормят, а после семь шкур дерут, ужо мы учёные. Да и до весны всяк дожить надо. Вот мы и решили рискнуть, пока зимние шторма не лютуют, да у молодого короля блажь не прошла. — Молодого короля? — непонимающе переспросил Двэйн. Изенгил заключил с кем-то брак? Зачем бесплодному бете супружеские узы, особенно учитывая его извращённые наклонности? И уж просто невероятно, чтобы он позволил мужу вмешиваться в государственные дела. — Слыхал, поди, про принца Девина? Вот он у нас нынче и властвует. — Что? Нет, не может быть. Много раз Двэйн оказывался на грани жизни и смерти, но такого страха не испытывал никогда. Даже в детстве, когда в колодках стоял на помосте под сотнями глаз, не было так страшно. Выпитый эль замёрз внутри, превратился в тяжёлый колючий комок, разрывающий желудок сотнями ледяных игл. Поле зрения сузилось до шевелящихся дождевыми червями губ. — Не может, а вона как! Изенгил-то преставился, царствие ему небесное. Уже цельную луну как у нас новый король, глашатаев по всем уголкам разослал, чтоб, значится, объявить о себе, даже в нашу дырень… — Как? Почему? Что произошло? Даже, если бы Изенгил внезапно умер, между Девином и троном стояли ещё пятеро претендентов. И добровольно они корону бы не отдали. А сам Дэв никогда не хотел становиться королём. — Ну уж про что не ведаю, про то не ведаю, — развёл руками Янц. — Наше дело маленькое, кому сказали, тому и кланяемся. Обхватив голову руками, Двэйн уткнулся взглядом в выскобленные доски стола, голоса вокруг слились в низкий гул, словно прибой поселился прямо за глазами, бились черные волны, грозясь поглотить и унести в темноту. Янц что-то ещё говорил, его о чем-то расспрашивали, кажется, смеялись. Двэйн не слышал. Он не думал о том, что со смертью Изенгила стал действительно свободным. Не нужна ему свобода такой ценой! Если Изенгил мёртв, значит, и Девин скоро умрёт. Сколько времени у него осталось? Месяц-два? Меньше?! Сколько продержится без зелья? А он, Двэйн, так далеко. И не может помочь. Ничего не может сделать. Хотелось завыть, забиться лбом, убить всех вокруг, разодрать ногтями грудь, чтобы выпустить боль из сердца, сжечь всё дотла, крушить и ломать, пока силы не оставят. Двэйн остался сидеть, вцепился пальцами в край стола и сжал зубы. Надо перетерпеть. Выдержать. Он справится. Уж терпеть он умел не хуже, чем убивать. «Терпи, Двэйн, ты ведь не хочешь, чтобы я так же делал с Девином? — хриплый шёпот Изенгила на ухо, а жёсткие пальцы опускаются по позвоночнику, царапая кожу. — Терпи, Двэйни, альфы должны быть сильными. Если ты будешь непослушным мальчиком, станет больнее…» Он вытерпит. Загонит обратно чёрную удушливую волну, как загонял её множество раз. А Девин дождётся. Как всегда дожидался. Вместе они придумают, что делать. Двэйн поднял голову, растянул омертвевшие губы в улыбке. Он стольких убил, чтобы сохранить жизнь единственному, погубил свою душу ради спасения другой. Не может быть, чтобы всё было зря.