Собрать воедино

***

      Всегда было интересно, сколько нужно времени, чтобы успеть привязаться к человеку?       Я всегда замечал за собой, что я просто не даю себе права скучать по кому-то. И всегда называю себя бессердечным. А ведь ирония в том, что люди, которые чувствуют больше всего, которых разрывают на части эмоции всего мира, часто называют себя бесчувственными. Потому что они чувствуют слишком много, и эта уязвимость настолько сильная, почти стыдливая, что держит тебя по ночам, не отпускает, заставляет задумываться, прокручивать в голове каждый момент твоей «открытости», доверчивости. И корить себя за то, что ты привязываешься слишком быстро. Слишком необдуманно. Иногда опомниться в этом тебе помогают сами люди. «Намекают», что ты немножко берега попутал и придумал то, чего и в помине не было. Этот холодный душ действует безотказно.       Ты уже привык? Ах, какой ты глупенький. Неужели не научился за столько времени тому, что всегда нужно держать дистанцию, быть готовым вот к таким жизненным форс-мажорам.       Но бывает, по-другому ты не можешь, хоть убей.       Иногда я слишком часто теряюсь в раздумьях совершенно бредовых. Почему у меня никого нет? Почему для меня так сложно открыться другому человеку, вверить свою жизнь в чужие руки? Почему мне проще разорваться пополам, но ни слова лишнего не выдавить из себя, не раскрыться по-настоящему, как делают все нормальные люди? Что именно меня сдерживает и что послужило тому причиной? Моя голова разрывается от подобных мыслей, которые навещают меня перед сном с удивительной пунктуальностью. Никогда не пропускают своего «визита».       Ответом на этот вопрос я всегда считал свою закрытую, недоверчивую натуру, которая с прищуром смотрит буквально на всё, на любое действие или слово, сказанное в мой адрес. Мне трудно поверить в доброту искреннюю, чтобы без выгоды. Трудно видеть отношение трепетное, заботливое, при котором не будет над тобой нависать болезненная подозрительность, сродни мечу Дамокла.       Не хочется звучать клишировано, но вполне возможно, что всё идёт из детства. Как бы я ни открещивался от влияния своих родителей и не кричал громче всех, что я на них не похож вот ни грамма, их воздействие на меня самое глобальное, самое решающее. Их поведение, их отношение ко мне напрочь отрубило любое желание верить в семью, которую восхваляют всегда и везде. Тошнит от того, что подобного я никогда не испытывал, и тошно от того, что это заставляет чувствовать себя неблагодарным мудаком. Даже после всего сделанного и сказанного в порыве глухой злости. Вещи, которые не имелись в виду и которые пусть самую каплю были правдивыми.       У каждого есть свои причины, свой внутренний толчок, который в какой-то момент вырезает что-то человеческое из тебя тупым, необработанным ножом. И всё что тебе остаётся – это наблюдать за тем, как загнивает эта рана, как обессиленно и бесполезно ты смотришь на себя и не видишь в зеркале ничего, кроме сломанной куклы. Она даже не улыбается натянуто. Лицо отрешённое, безучастное, плывущее по течению, которому нет конца.       Первый раз за всё время Ричи сам назначил мне встречу.       Уж не знаю, что послужило тому причиной, но с последнего нашего проведённого вечера, когда я позволил сказать себе чуть больше, чем положено просто приятелям, я его не провоцировал на дальнейшее близкое общение. Я решил дать нам небольшую передышку и не отсвечивать в его поле зрения.       Поскучать, знаете ли, иногда тоже полезно.       Уже который раз я устал убеждаться в том, что слишком раскрытыми объятиями не стоит разбрасываться. Это может напугать не только самого Ричи, но и меня, в первую очередь. Потому как я бы не назвал себя человеком заботливым, но что-то переворачивается во мне, барахтается изнутри и рвётся на свободу, стоит только Тозиеру оказаться поблизости.       Забота – это очень человечное чувство, свойственное всем людям, правда? И к дружбе оно применимо, поэтому является для меня идеальной отговоркой. Только смешно то, что эти отговорки скорее для меня самого, для собственного успокоения. Ричи же, думаю, не испытывает подобных затруднений.       Приготовления к благотворительному вечеру уже подходили к концу и уже на следующей неделе, надеюсь, всё пройдёт если не «идеально», как мечтает Беверли, то хотя бы с пользой. Вроде только сейчас Марш уговаривала меня поднять свою жопу с ровного места и начать делать хоть что-то, как всё уже подходит к концу. Жаль.       В колледже афиши были расклеены по всем коридорам, пригласительные билеты раскупили за считанные дни, поэтому нам с Беверли пришлось печатать дополнительную партию. Такое ощущение, будто у нас будет популярная поп-группа, а не проведение вечера, посвящённое теме, отнюдь не такой весёлой, как хотелось бы.       Беверли из-за этого прямо вся светилась. Буквально. Улыбка не сходила с её лица и такой я её ещё точно не видел. Кажется, она нашла свою нишу и аудиторию. Явно её предназначение в том, чтобы быть полезной и нужной. А организация подобных вечеров идеально включает в себя все эти элементы, о чём я не сдержался ей сказать. В ответ она лишь улыбнулась чуточку грустно, но промолчала.       Скучать по кому-то – это такое издевательство.       И самое интересное, что когда намеренно хочешь отдалиться, тебя почему-то мягонько оттаскивают назад, так ненавязчиво, но очень громко. Даже прямых признаний не особо нужно.       Не то, чтобы я в них нуждался, но, тем не менее, забавно. То, как Ричи осторожничает со мной, в какой-то степени и умилительно, и больно в то же самое время. Его интерес к нашему общению чувствуется в каждом разговоре, в каждом взгляде, брошенном украдкой, и когда я говорю, я вижу, как внимательно, едва ли не с открытым ртом он иногда зависает рядом.       Каждый грёбанный раз нужно себя одёргивать, чтобы не провести по его щеке рукой, чтобы не щёлкнуть по носу, мол, очнись – нас обокрали. Этот иногда даже детский интерес, восторг искрится в его глазах, и когда он разыгрывается, высказывается на полную грудь, открывается совершенно иная сторона Ричи Тозиера. От которой невозможно оторвать глаз.       Но подобное случается очень редко, и такие моменты я выхватываю как голодный пёс, перед которым издевательски трясут куском мяса. И понимаю, что сам зависаю совершенно беспардонно. Но понимаю это уже слишком поздно, когда остаюсь в своей комнате один, передумываю, перекручиваю в голове весь прожитый день. Пытаюсь анализировать каждый брошенный взгляд, каждое ненавязчивое прикосновение. И ни к какому выводу не позволяю себе прийти, ведь что бы это ни было – это слишком пугающе.       Почти окраина города не лучшее место для встречи, но именно это малоизвестное кафе выбрал Ричи. Не то чтобы я вредничал. Просто можно было выбрать что-то поближе к университету и общаге. К чему такие далёкие дали?       Эта местность мне совершенно неизвестна, поэтому блуждал я достаточно долго, чтобы найти долбанный вход. Но спустя ещё пятнадцать минут я понял, что безбожно опаздываю. А это я терпеть не могу. Для меня уже опозданием будет прийти вовремя, а тут на часах девятнадцать двадцать, а грёбанное кафе всё ещё не видно.       И тут – хвала богам – я вижу, как Ричи выходит из двери какого-то подвальчика без верхней одежды, но с сигаретой между губ. И мне тут же стыдно, что я заставил его ждать.       — Я еле тебя нашёл.       Подхожу к нему ближе и даже не скрываю своего облегчения. Чтобы я ещё раз сунулся в такую жопу мира…       Ричи замечает меня только, когда я подхожу к нему в упор, и поднимает удивлённые глаза.       — Я не заметил тебя.       — А я не заметил грёбанный вход. Ты как вообще откопал это место?       Он оборачивается на дверь, потом снова на меня и опять удивлённо поднимает брови, будто понятия не имеет, что я несу.       — Просто наткнулся на него, когда бродил по улице. Оно уютное, хоть местонахождение и выглядит, как типичный наркопритон.       С момента нашей последней встречи почти ничего не изменилось – только синяки залегли чуть глубже, но, возможно, всё дело в освещении. Но, чёрт тебя разорви, я не могу оторвать от него глаз.       — Супер.       Ричи внимательно следит за выражением моего лица, которое максимально безучастное. Мои внешнее и внутреннее состояния сейчас настолько отличаются, что я боюсь ляпнуть что-то компрометирующее, что-то, что выдало бы мои чувства. Которые я сам боюсь облечь в слова.       — Извини, нужно было выбрать что поближе. Но мне здесь нравится. Сам не знаю, почему.       Ричи делает ещё две короткие затяжки и выбрасывает сигарету, кивком головы подзывая меня последовать за ним внутрь.       Что ж, хотя бы внутри это не выглядит, как гадюшник. Местечко действительно достаточно уютное, хоть здесь и тесновато. Но, наверное, я понимаю, почему Ричи выбрал именно его. Для вечера пятницы здесь слишком безлюдно, и кроме нас внутри находится людей семь-восемь максимум. Уединённый комфорт.       Он подходит к столику, за которым уже стоит два бокала пива, и ещё прежде, чем я успеваю открыть рот, Ричи кидает:       — Безалкогольное. Не бойся.       Это долбанная мелочь, но мне приятно, что он по-прежнему держит в голове этот мой бзик насчёт алкоголя. Учитывая, что почти все реагировали резко отрицательно, его это вроде нисколько не волнует.       — У тебя тоже?       — Нет. Я буду надираться в хлам, — совершенно серьёзно бросает Ричи.       Трудно понять, шутит он или нет, потому что все шутки Ричи говорит с каменным лицом. Но уже через секунду он подсаживается ко мне рядом, потому что диванчик непозволительно маленький, и смешливо выдыхает воздух.       — Ты буквально всё, что я говорю, воспринимаешь всерьёз?       — Разве это плохо? — Пиво, кстати, очень вкусное. Наверное, это ещё плюс одно достоинство этого заведения. Нужно запомнить, блин, где оно находится, чтобы можно было вернуться.       — Неплохо. Скорее удивительно. И мило.       Ричи невольно смотрит на свои часы, и у меня в голове сразу же определённо точно рисуется граница – это явно не свидание. Слишком уж Ричи напряжён и задумчив своим, чтобы воспринимать это, как что-то большее. И всё же он позвал меня встретиться.       — У тебя что-то случилось? Ты позвонил первый. А это уже необычно.       Рука Тозиера взволнованно дёргается, и он незаметно пытается отодвинуться на крохотный миллиметр, но я замечаю.       — Ты говорил, что я могу на тебя положиться. Вот я и воспользовался этим.       — Можешь, — утвердительно киваю. — Но трудно помочь, когда не знаешь, что вообще происходит.       Молчаливое участие – это, конечно, круто. Это отдельный уровень близости и доверия, но чтобы дойти до него, нужно пересечь барьеры более прозаичные. И нужно говорить. Максимально честно.       Когда молчание затягивается, а пива в бокале становится на треть меньше, Ричи, наконец, подаёт признаки жизни.       — Блин, у тебя бывало такое, что просто не знаешь с чего начать? Хочется сказать так много, что в итоге просто затыкаешься на полуслове?       — Просто начни с чего угодно. С какой угодно мелочи, пусть даже несвязанной. Просто начни.       Ричи кивает, а я не замечаю, как голова чуть клонится в его сторону, якобы для того, чтобы лучше слышать. Но в кафешке музыка играет приглушённо, поэтому мы и так отлично друг друга слышим. Мне просто хочется быть ближе. Вообще во всех возможных смыслах.       И Тозиер не отсаживается, сидит рядышком, едва-едва не касаясь ногой, которой он от волнения чуть покачивает, как делает всегда. Нервная привычка.       — Я курить хочу.       Естественно, когда запахло жареным, он переводит тему. Я понимаю.       Он выбегает на улицу быстрее, чем я осознаю, что вообще происходит.       — Чёрт, извини. Извини. Я веду себя, как истеричка.       Его плечи опять нервно дергаются, и сигарету никак не удаётся поджечь. Всё его переживание тут же передается и мне, словно мы связаны непонятной, невидимой нитью, тянущейся от моей груди к его. Но боюсь, это только мне так кажется.       — Всё в порядке. Тебе некуда торопиться. И ты не истеричка.       Поджигаю за него и даю ему затянуться со своих рук. Ричи податливо втягивает дым и засовывает руки в карманы, позволяя и дальше «кормить» себя никотином.       — Ты говорил, что никогда не был в отношениях. Почему?       Начало немного не такое, какое я ожидал. Не думал, что я окажусь в центре внимания, ведь разговор у нас был о Ричи. От неожиданности я даже не успеваю накинуть нужную «маску».       — Меня никто не заслуживает? — пытаюсь отшутиться, но Ричи приподнимает бровь.       — Ты явно не похож на человека, который так считает. В тебе нет ни капли нарциссизма.       Я усмехаюсь и внутренне пытаюсь придумать причину получше, потому что эта, естественно, не проканала.       Только в чём она - эта причина?       — Слишком много времени я потратил на то, чтобы понять, кто я и чего вообще хочу. Понадобились годы на принятия себя. Перестать шарахаться и стыдиться своих желаний и принять их как данность. И отпустить в себе, наконец, эту дурацкую мысль, что это неправильно – хотеть того, чего хочу я. Это в любом случае не исправить, так какого чёрта?       На промозглом ветре, без верхней одежды, в темноте переулка, оказалось удивительно легко говорить о том, что я никогда не оформлял в полноценные слова даже у себя в голове. А сейчас, когда я говорю это Ричи, это кажется самой реальной и честной вещью, сказанной за последнее время. Слова сходили с моего языка без нотки усилий. И за долгое-долгое время я не чувствовал боли от того, что кому-то открываюсь.       — И ты понял, что это? Чего ты хочешь? — Ричи звучит так, будто не спрашивает конкретного ответа на вопрос – это было бы бестактно. Спрашивает просто по факту – ответ короткий – да или нет.       Я кривовато улыбаюсь скорее сам себе, потому что даже этот несложный вопрос кажется сложнее, чем есть. Кто вообще может сказать, что знает себя на сто процентов?       — Я хочу чего-то, что не заставляет чувствовать себя ещё паршивее, чем уже есть. Планка, как видишь, невысока.       Видимо, мои необдуманные слова действуют на Ричи сильнее, чем нужно. Его натурально начинает колотить, и я не знаю, куда себя деть – это из-за меня или из-за холода, который я почти не чувствую?       — А у меня проблемы с этим. С тем, чтобы перестать самому себе вредить. Даже когда я знаю, что это ненормально – зачем-то пытаюсь выставить всё в другом свете.       Я застываю на месте и почти не дышу. То, каким голосом произносит это Тозиер, заставляет что-то сжаться внутри, да так сильно, что воздух болезненно врезается через глотку в лёгкие.       Ричи облокачивается о перила, стоящие около входа в кафе, а пар из-за его тяжёлого дыхания струйками развивается вокруг его головы. Я почти не вижу его лица, только глаза блестяще светятся в полумраке, но я боюсь пропустить каждое полудвижение, любой полутон голоса.       — Это так хреново ощущать, что ты облажался по-полной с человеком, на которого ставил всё. Я скорее на себя злюсь, потому что ужасно, оказывается, разбираюсь в людях. И каждый раз обида скорее не на них, а на себя. Я ведь всегда думал, что охуенно классно читаю людей. А на деле какая же это чушь.       Я думаю всего секунду, прежде чем задаю свой вопрос. На который Ричи имеет полное право не отвечать, и я отдаю себе в этом отчёт. Но вся атмосфера располагает к этому – откровенность за откровенность, честный обмен.       — Почему ты так держишься за Билла? Если очевидно, что он позволяет себе лишнее.       Ричи думает несколько долгих, кажущихся вечностью, минут. И каждую секунду из этих двух минут мое сердце ошалело бежало, будто выпрыгнуть из груди хотело. Запрыгнуть прямо в тёплые, родные ладошки Ричи Тозиера. Но он начинает говорить. Медленно, тихо, но очень твердо:       — Билл был первым, кто обратил на меня внимание. Я имею в виду в романтическом плане. До этого мне казалось, что я помру девственником, который так никогда и не узнает, каково это - касаться чужих губ. Что я никому никогда не понравлюсь, и что все по-прежнему будут шарахаться меня, как чумного. Как делали всю школу, всю жизнь до колледжа. И, знаешь, я уже начал мириться с этим, привыкать. Но когда я встретил Билла на первом курсе, я охуел. Я мог нравиться. Я мог быть привлекательным. Желанным во всех смыслах. Я. Можешь себе представить?       Легко. Но ему посылаю лишь мягкую, понимающую улыбку. И киваю, чтобы продолжал. Вздохнуть страшно, чтобы не нарушить чего-то трепетного, дорогого, что разрастается между нами. Никогда и с ни кем ничего подобного я не ощущал. Я будто пью и, наконец-то, напиваюсь, а не просто бездумно заполняю свою пустоту лишь бы чем.       — И мне хотелось продлить это чувство так долго, как получится. Я понимал, что я не ровня ему, и что он слишком хорош для меня, поэтому всегда хотелось сделать что-то, доказать как-то, что я рад ему, что он есть у меня и что он любит. Чтобы он оставался со мной.       Боже, как же хочется заткнуть его. Эти его речи. Желательно губами. Нежным, тягучим поцелуем унести и его и себя в другие-другие дали. К лицу приливает жар, стоит себе только представить это. Это кажется чем-то из разряда фантастики. И из меня вырывается быстрее, чем я себя одёргиваю:       — Рич, это не он хорош для тебя. Это ты слишком потрясающий для такого, как он.       — Эдди...       — Нет, правда. Я понимаю твои чувства, и что ты имеешь в виду. Правда. Но послушай и ты меня.       Я придвигаюсь к нему, чтобы быть рядом, хотя куда уж ближе, и горло сжимает от его близости. Ничего пошлого, предосудительного. Только грудь наполняется восторгом сидеть вот так, соприкасаясь плечами, чувствовать ответную трогательную дрожь. Будь моя воля, я бы провел ласковым, успокаивающим прикосновением по его чуть вздрагивающим плечам. Но боюсь, что не смогу остановиться. Боюсь, что утону в нём и потяну его за собой. Боже, как же неуместно было бы поцеловать его сейчас. Но интересно, как быстро он оттолкнул бы меня? Дал бы хоть секунду насладиться этой совершенной наглостью или отпрянул так скоро, как только мог? А может, совсем не отпрянул бы?       — Ты... удивительный. И может, ты сам этого не видишь. Очевидно, что нет. Но это так. Ты интересный, весёлый, преданный. И очень привлекательный, поверь мне. — Вижу, как краска смущенно заливает его лицо, но не даю этому сбить мою мысль. Но чёрт, как красиво румянец играет на его щеках. Я едва не тянусь к нему, чтобы коснуться губами этой красноты. — Я ещё ни с кем не чувствовал такой безопасности, надёжности в своей жизни. Никогда и ни с кем. И всё дело в тебе. Это ты такой человек, который способен дать так много, и ты даже не знаешь этого. Это просто возмутительно, — позволяю себе чуть улыбнуться, чтобы градус напряжения слегка упал. Ричи смотрит так внимательно, прожигает меня своими тёмными глазищами, и мне хочется, чтобы он всегда так смотрел на меня. Чёрт. Только на меня. Так не вовремя эта мысль долбит в голову. — Билл должен боготворить тебя, и он должен быть благодарен, что ты рядом. Понимаешь, — чуть ерзаю, отчего ток расходится по нашим соприкасающимся телам, — нужно чувствовать себя комфортно в отношениях. Не то, чтобы я что-то о них знал... Но, как мне кажется, ты должен быть как за каменной стеной. Железная уверенность, что твой человек будет за тебя. Даже в твои худшие моменты, в проявление ужаснейшего поведения. Он не бросит, едва ты посмеешь показать свои недостатки, попытается понять, поможет выбраться, распутаться из любого пиздеца. И всё это должно быть бескорыстно. Это самый важный пункт. Никакой награды никто получать не должен за то, что делает такие очевидные вещи. Лучшая награда - это ведь сам человек. И чем больше ты отдаёшь, тем больше ты получаешь. По крайней мере, мне, придурку, так кажется. Наверное, поэтому у меня никого и нет.       Ричи вздрагивает, будто ему пощечину эти слова залепили, и мотыляет головой в стороны.       — Ты точно не придурок. И ты, конечно, прав. Просто... Какое я к этому отношение имею? Разве я заслуживаю подобного?       — Конечно, — я задыхаюсь. — Естественно, блять. Ты сам себе альфа и омега и выбирать для себя должен самое лучшее. Кто я такой, чтобы судить, кто чего заслуживает, но ты, Ричи, точно этого заслуживаешь. Пиздец, он ещё сомневается.       Говорю, как бы с воображаемым собеседником, и Тозиер хмыкает. Молча рассматривает меня, будто мы в первый раз столкнулись, и ни слова не говорит. Когда я поворачиваю на него голову, он по-прежнему глаз с меня не сводит. Как же усложняет он мне задачу, когда ведет себя так. Будто и он сдерживается, чтобы не наломать дров. Но я-то знаю, что это неправда. У него башка забита одним Биллом, и сейчас, уверен, даже во мне он видит его. Его взгляд внимательный, но будто сквозь. И я не уверен, хочет ли он того, что хочу сейчас я.       — Собачий, конечно, холод. Пойдем лучше кофе возьмем? У тебя руки ледяные. Пить вообще не хочется.       Я решаю, что это будет лучшим вариантом. На сегодня я словил столько эмоций, что почти задыхаюсь сейчас перед ним. И по самому Ричи видно, что он иссяк. Между подобными разговорами нужно делать перерыв, прямо как между чтением тяжёлой, трагичной книги. Просто дать себе время подышать.       В ответ Ричи проводит кончиком пальца по моим скрещённым ладоням, и я бы не сказал уже, что мне холодно. В груди так тепло, тягуче растекается его прикосновение по венам и уже от этого становится легче.       — Пойдём.