Собрать воедино

***

      Воспоминания о следующем дне, наверное, я никогда не забуду. В мельчайших деталях я могу пересказать всё с того утра, дня, вечера, будто все эти события выбиты у меня в башке на подкорке.       Во-первых, потому так, что всё это для меня было в новинку. Проснуться утром от того, что мама моего друга будит меня к завтраку, слушать, как они говорят о каких-то милых неважных делах, и понимать, что меня никто не стесняется, не пытается что-то скрыть. Удивительно, как непривычно чувствовать себя своим среди чужих, по сути, людей. Удивительно, что с некоторыми людьми можешь потратить всю жизнь, но так и остаться чужаками, а некоторые впускают буквально за пару дней. Некоторых хочется впускать.       Я был бы не я, если бы не смотрел на всё с подозрением и опаской, как дикий зверёк, только недавно покинувший свою тесную клетку. И я действительно был начеку. Но как же приятно было приспустить свои стены хотя бы на пару часиков и отдаться воле случая.       Я знаю, чем это чревато. Знаю, что сердца разбиваются и что быть открытым – это самый верный способ, что тебе плюнут прямиком в душу. Но за столом с Тозиерами я, возможно, совершал самую глупую и самую приятную ошибку в мире. Мне хотелось быть с ними на одной волне. Хотелось перекидываться парой незначительных фразочек с мистером Тозиером, пока мама Ричи болтает с ним о том, как у него успехи в учёбе.       А кому не понравится, когда не нужно самоистязать свой параноидальный мозг в догадках – почему ко мне хорошо относятся? Потому что есть, бля, добрые, понимающие люди на свете, и этого очевидного факта должно хватать, чтобы не забивать себя тёмным, засасывающим подозрением. И, конечно же, я растаял.       И тут же почувствовал на себе все последствия.       С самого утра Ричи вёл себя не как обычно. С родителями он продолжал общаться точно так же, как я видел, он делал вчера. Но со мной совершенно другой разговор. Его не подменили, просто было такое ощущение, что и он приспустил свои стены и под влиянием общей атмосферы он совершенно дал себе волю.       Он изводит меня целый день. Куда бы я ни пошел, не могу оторвать от себя его взгляда. Глубокого, чего-то выжидающего, кидающего такие очевидные намёки, что меня бросает то в жар, то в холод.       Иногда Ричи умеет мастерски раздевать глазами, в чём я убедился сегодня на собственной шкуре.       Весь его язык тела намекает, намекает, пока моя голова не взорвется, и я не сорвусь. Я чувствую, как он смотрит на меня даже при своих родителях, и чувствую, как он хочет того, чего и я. Уже, блять, такое долгое время, что даже не верится.       Я не мог ошибаться в этом, это не мое больное воображение, не мои сны, которые заебали меня доводить.       Ричи цепляет меня целый день. То на диване тут же сядет рядом, хотя, бля, еще столько свободного места, что слона можно вместить. То на кухне едва подбородок на плечо не положит, прижмётся горячим телом к спине и положит, якобы, рядом тарелочку в мойку. То с кончиком моего свитера играться начнет. Перебирает в пальцах пушистую бахрому и оттягивает, сжимает в руках, почти не замечая этого. В то же самое время прекрасно умудряясь поддерживать разговор с матерью, которая сидит напротив. И когда я чуть пытаюсь отодвинуться, дать мягкий намек, он и бровью не ведёт. Придвигается ещё ближе и снова, как кот, играет с кофтой.       А у меня ебаный пожар разгорается каждый раз, когда касается моей кожи. Даже через одежду. За весь день уже плывёт перед глазами от его присутствия, поглаживаний, запаха, древесного, почти неуловимого, но уже выученного и обожаемого мной каждой клеткой тела.       Его родители, наверное, охуевают. Но они слишком воспитанные и понимающие, чтобы хотя бы замечание сделать.       Мне и самому хочется отдёрнуть Ричи, потому что, хэй, это бесчеловечно вообще-то, Тозиер.       Быть рядом с ним так близко, ощущать такое расположение, явно больше, чем дружеское, знать, что здесь безопасно. Что тут ты и правда можешь дать волю чувствам, и тебя за это не осудят. Чёрт, я даже дома такого никогда не испытывал. Даже когда ещё всё было в порядке.       А здесь, в компании родителей Ричи, которые приняли с такой теплотой, с раскрытыми объятиями, я едва сдерживаю слезы. Это дом, который каждый должен иметь, чёрт тебя дери.       — Всё хорошо?       Миссис Тозиер пошла относить тарелки, и пока её нет, Ричи поворачивает ко мне голову.       Ебучий провокатор. Его рука скользит чуть выше, а лицо такое спокойное, расслабленное, будто не он напрашивается целый день.       — Всё супер. А у тебя?       Я пытаюсь показать, что меня не размазывает по стенке каждый раз, когда он задевает рукой моё колено, и выбиваю клин клином. Поправляю упавшую кудряшку с его лба, едва не выстанывая оттого, что Ричи не растерялся. Сжал сильнее мое бедро в ответ и сейчас я уже полностью уверен. Если я поцелую его, он меня не отвергнет. Наоборот, уверен, накинется с ответным рвением, и только от этой мысли я ощущаю, как горячее возбуждение наливается внизу. Мне дико хочется проверить свою догадку. Поцеловать его так глубоко и упоённо, несмотря на то, что буквально через секунду может вернуться его мама.       — Не устал?       Я понятия не имею, как вообще ещё соображаю, и вопросы Ричи, якобы тривиальные, поддерживающее общий настрой, усугубляют ситуацию в разы.       Я иду ва-банк и склоняюсь к нему максимально близко, утыкаюсь носом в изгиб шеи, чуть ниже уха и шепчу так, чтобы только он услышал:       — Если честно, то немного. Не хочешь уже подняться наверх?       Слышу, как в ответ Ричи выдыхает, шумно, часто, и делаю то, что неожиданно для меня самого. Тозиер дрожит, когда я осторожно, плавно мажу кончиком языка по мочке его уха и закрепляю эффект. Легко целую его чуть ниже и едва не шикаю от того, как больно ногти Ричи вцепились в моё бедро.       Краткий стон вырывается с губ Ричи, но он быстро берёт себя в руки. Я отодвигаюсь от него с сияющим, гордо выполненным своё задание взглядом, но насладиться эффектом своих действий не получается.       Мама Ричи возвращается к нам, и мы едва успеваем отскочить друг от друга. Наивно полагая, что нас только что не попалили.       — Ребята, надеюсь, вы меня извините, но я уже пойду к себе. Уже довольно поздно.       Мои губы пекут от мягкой, нежной кожи Тозиера, что я как пьяный, едва соображаю, что говорит миссис Тозиер. Слава богу, Ричи пока ещё в своём уме.       — Конечно, мам. Спокойной ночи.       — Эдди, надеюсь, тебе будет у нас комфортно. Я так рада, что Ричи приехал не один.       Если бы миссис Тозиер догадывалась, что сейчас я думаю о Ричи, она бы, блять, была в шоке. Но, слава богу, никто из присутствующих мысли читать не умеет.       Когда мама Ричи ушла наверх, меня объял просто сковывающий страх. И ни капли той самоуверенности, что была минуту назад.       Ричи рядом. Так близко, как никогда раньше. И я могу коснуться его. Смело, дерзко, так, как хотел так долго.       — О чём ты так глубоко задумался, позволь узнать.       Ричи усмехается. Его веселит моё задумчивое выражение лица. Конечно, он понятия не имеет, сколько внутренних противоречий борется сейчас во мне.       — Ты не жалеешь? Что приехал сюда со мной?       Я пытаюсь выделить голосом последнее слово, пытаюсь этим вопросом прямо сказать, что не так.       — О чём ты говоришь? Я ведь сам тебя позвал.       Снова долбанный разговор в коридоре. Снова Билл в моей голове говорит, что "все эти традиционные семейные посиделки не для него".       Ричи позвал меня, потому что хотел меня? Или потому что Билл отказал?       — Ты понимаешь, о чём я.       Тозиер меняется в лице, и тот настрой, то притяжение, которое было между нами минуту назад, рассеивается.       — Я вообще не хочу говорить о Билле сейчас. К чему этот разговор?       К тому, что я не хочу быть заменой? В том или ином смысле. Но Ричи продолжает:       — Эдди, то, что происходит сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что было с Биллом. По отношению к нему я никогда не чувствовал того, что испытываю к тебе. Я действительно хотел познакомить его с родителями, но он отказал, и, честно признаться, я рад, что так получилось. Я представить не могу себе, чтобы Билл сейчас был в моём доме, говорил с моими родителями, сидел вот так рядом, как ты. Точнее, могу представить, но от этого очень мерзко становится. И никакого восторга или удовлетворения.       Он всё же убирает от меня руку подальше, чтобы не отвлекаться. И мне уже холодно от одного этого движения. Когда он сидел рядом, тесно прижавшись, казалось, что не существует на свете чего-то более важного, чем это. И нет проблемы, которую нельзя не решить.       — А ты? Не жалеешь, что здесь?       Даже теряюсь на секундочку от неожиданности этого вопроса.       — С чего бы мне жалеть-то? У тебя прекрасная семья. Тебе очень повезло. А я вот не могу представить, чтобы у меня дома было хоть что-то, похожее на это. Даже если очень постараюсь.       — Всё настолько плохо? Ты никогда ничего не говорил о семье.       — Я не видел их три года, с того самого момента, как уехал в колледж. Без понятия, как они. Они не отвечают на мои сообщения. Точнее, когда я ещё писал им.       Понимаю, что последний раз отправлял маме смс-ку, которая так и осталась непрочитанной, четыре месяца назад. Как раз в канун Рождества.       И это кажется безумием. Первый раз за столько времени я вспомнил о них. Воспоминания об этом уже не доставляют такой режущей боли.       Ричи нарушает личное пространство, придвигается ближе, на место, где сидел раньше, и я не мог быть ему более благодарным за это. Будто мысли читает: когда не трогать, а когда без лишних слов столкнуться телами, сжать в объятии, чтобы утонуть в нежности. В мысли, что о тебе заботятся.       — Можешь не рассказывать, если не хочешь. Я понимаю.       Ричи точно понимает. И именно из-за этого мне не страшно довериться.       К сожалению или к счастью, доверие можно проверить только одним старым, но действенным способом - просто довериться. Совершить этот прыжок веры и лишь надеяться, что тебя не предадут. Ты никогда не узнаешь, можно ли доверять, пока на самом деле не откроешь что-то такое уязвимое, личное, что только близкому позволено, наконец, узнать этот кусок души.       — На самом деле, сейчас я уже могу спокойно говорить об этом. Первое время, первые года два, я вообще вслух не произносил их имена, слишком больно было от этого.       Вспоминаю тело, усыпанное синяками, и крики. Не мои, мамины. Которые ни на что не повлияли. Кроме как отпечатались на подкорке сознания, въелись ядовитыми отзвуками о времени, когда уже ничего нельзя было изменить.       — Сейчас, спустя годы, я понимаю, что было бы легче, если бы у нас были отвратительные отношения. Проще было бы всё это пережить. Но у нас с родителями, особенно с мамой, всё было просто зашибись. Вот как ты со своей сейчас. — Поворачиваю к нему голову, и дыхание замирает от того, как близко его лицо от моего. Ричи смотрит внимательно и едва заметно кивает, намекает, что я могу продолжить. Копнуть глубже. — Я был слишком тупым и неосторожным подростком. Хотя к тому моменту я уже закончил школу, но мозгов, видимо, не прибавилось. И я додумался привести одного парня к себе домой, пока никого не было. Но я вообще не думал, что родители вернутся так рано. Лицо отца нужно было видеть. Такого отвращения я ещё никогда на себе не испытывал. Я ощущал себя мелким, ничтожным жучком под его взглядом. И это было сбивающим с ног. Такой резкий переход только из-за того, что в постели со мной парень, а не девчонка. Дело даже не в том, что он меня избил, хотя это и наложило свой отпечаток. Мама встала на его сторону, хотя я думал, что из всех людей на свете я смогу обратиться именно к ней. Как ты уже понял, я ошибся. Они не хотели иметь со мной ничего общего, и когда пришло время уехать, я был рад, что всё произошло именно в то время. Что я совершеннолетний и имею право съебаться, куда захочу. Да, если бы между нами всё было хуево изначально, было бы легче, — спустя какое-то время добавляю эту фразу.       Я сам удивлен, как легко слова выходили из меня, несмотря на то, что я потратил столько времени, чтобы пытаться забыть. С Ричи я вообще не ощутил, будто выдавливаю из себя что-то, тревожу старые раны.       Камин в гостиной почти погас, и в доме стоит такая звенящая тишина. Только оставшиеся угольки теплятся, пощёлкивают в золе.       Это мог бы быть мой дом сейчас? На моём диване сидел бы Ричи, разговаривал бы с моей мамой о всякой всячине, невесомо касался моей ноги. Что было бы, если бы? Размышлять об этом так же глупо, как и плакать о пролитом молоке, но иногда с таким усердием приходится себя останавливать от подобных мыслей. Они такие желанные и такие невозможные.       Ричи, кажется, даже не дышит рядом со мной, глаз с меня не сводит, и от этого мурашки рвутся одна впереди другой, как наперегонки.       — Дыру во мне сделаешь, Тозиер.       Ричи не улыбается в ответ, лишь открывает, но передумав, закрывает рот. Тут нечего сказать, я понимаю это. И никаких ответных реплик от него не требую.       — Я чувствую себя теперь дерьмово, что притащил тебя сюда. Что это напомнило тебе обо всём этом.       Я позволяю себе ещё чуточку больше. Беру его руку в свою и медленно, неспешно, подношу к своему рту. Тозиер выдыхает рвано, резко, когда мои губы касаются его ладони. Беззвучно, легко я глажу его мягкую кожу губами, обвожу каждый палец, щекочу горячим, спешным дыханием.       — Я благодарен тебе за это приглашение. За то, что впустил в свою семью, в свой дом. Я бы сделал так же, если бы мог.       Ричи приподнимает мой подбородок, гладит его большим пальцем, разнося триллионы мурашек по всему телу. Затем он тянется ближе и на выдохе прихватывает мои губы, впивается в них отчаянно, но очень осторожно. С мыслью о том, что я могу ведь и оттолкнуть.       Но у меня все кнопочки, все клапаны в башке давным-давно перегорели, и со стоном облегчения я врываюсь ответно в его рот. Углубляю поцелуй, наклоняя голову чуть вбок, и от восторга едва не до хруста сжимаю его в руках.       В этот момент всё отходит на десятый план, все тревожные мысли, все сомнения. Только губы Ричи, его хриплое возбужденное дыхание, подрагивающие ресницы и желание. Такое сносящее крышу, что оно заполняет всё моё естество.       — Я хочу тебя. Пусть я буду гореть за это миллион лет. Я хочу тебя.       Шепчу ему на ухо, когда воздух заканчивается в лёгких, и Ричи снова сталкивает наши рты, будто всего меня испить хочет. Он едва не залазит на меня, трётся бедрами о мои ноги, но последней крохой мозга я понимаю, что мы ведь не одни. И что мы в гостиной. В которую в любой момент может спуститься отец или мать водички, блин, попить.       — Пойдём наверх.       С силой отдираю его от себя и тяну за руку наверх. В ногах дрожь такая, будто я выпил не один бокал. Но я трезв.       И я никогда не хотел ничего больше, чем сейчас.       Тозиер закрывает дверь спальни на замок, а я обхватываю его руками поперёк живота. Он запрокидывает голову назад, просит поцелуев в шею, и я с лихвой набрасываюсь на него.       Обвожу губами каждую венку, прикусываю, посасываю, и Ричи едва с ума не сходит. Внезапно он толкает меня по направлению к кровати, и одним броском я оказываюсь на ней.       Никогда бы не подумал, что в состоянии возбуждения, Ричи такой дерзкий, нахальный. Ни грамма того спокойствия, которое кажется с виду.       Но я сам едва вижу, всё мутное перед глазами, и когда Ричи приподнимает мой свитер, я облегченно выдыхаю. Всю одежду к черту. Вот что мешается.       Я приподнимаюсь и помогаю ему стянуть с себя одежду, зарываюсь в густую рыжую копну и массирую кожу головы, поощряю, когда Ричи выводит языком что-то неописуемое на моей груди. Когда он ощутимо прикусывает сосок, меня как током бьет. Я больно оттягиваю его за волосы, но хриплым голосом слышу, что говорю что-то похожее на "ещё раз".       Ричи переводит внимание на второй сосок, вылизывает его, играется с ним, а я ни за что бы ни подумал, что они у меня такие чувствительные. Я со всех сил сдерживаюсь, чтобы не кончить на самом начале. Мой член дёргается в предвкушении, когда Ричи целует мокрое местечко, дует на него холодным воздухом, и несдержанно, жёстко я обхватываю его за шею и тяну на себя. Заставляю его забраться на меня, чтобы наши бедра соприкоснулись, и выхватываю ртом глубокий, сдавленный стон Тозиера. Придерживаю его за талию и снова делаю толчок, фрикцию, чтобы сбросить жар, но на деле распаляясь лишь сильнее. Это нихуя не помогает, я схожу с ума ещё больше.       — Ты такой нетерпеливый. По тебе и не скажешь.       Ричи ухмыляется, но он и сам на грани. Я так долго его хочу, так долго я представлял себе что-то подобное, в мелочах, в подробностях настолько грязных и неприличных, что мне не до долгих прелюдий.       — Сделай уже что-нибудь со мной, Ричи.       Я снова недвусмысленно толкаюсь в его горячее, подрагивающее на мне тело, и прикрываю глаза. В голове так приятно пусто. Только обжигающее наслаждение.       — Ты не против побыть активом? Я никогда не пробовал быть сверху, и сейчас боюсь всё испортить.       Я резко открываю глаза, но Ричи спокойно гладит мою грудь, сидит на мне удобно, будто за всю жизнь места лучше не нашёл.       Он никогда не был сверху? Правда что ли? Неужели Билл ни разу ему не позволил...?       — Ты уверен?       — Да. Можно будет попробовать наоборот, но явно не сегодня.       От этого "не сегодня" горячим узлом сворачивается что-то внутри. Я тянусь к его губам, переворачиваю на спину, и ощущаю бережные ладошки, рассыпающие поглаживания по всей коже. Ричи тут же обхватывает меня охотно, рьяно, а я понимаю, что мы ведь всё ещё наполовину одеты. И так дело не пойдет.       — Приподнимись чуточку.       Вжикает молния на его штанах и до меня доносится вздох облегчения. Я провожу рукой по подрагивающему члену и чуть сжимаю, надавливаю на головку. В это трудно поверить, но Ричи прекрасен даже в этом. Весь с головы до ног великолепен. Каждая его реакция и каждый изгиб тела.       — У тебя есть какая-нибудь смазка? Крем?       Ричи мягко открывает глаза, и клянусь, сейчас он уже даже не со мной. Затерялся в совершенном удовольствии, сладкой неге, разливающейся по организму, будто я к этому не причастен.       — Да, где-то в полке был. Посмотри там, пожалуйста.       Я целую его в уголок губы и тянусь к прикроватной тумбе, пока Ричи водит, водит руками по моим плечам, спускается к животу, перехватывая у меня дыхание.       — Помочь?       Я не могу открыть грёбанную крышечку. Скользкие руки подрагивают, и со слабым кивком я передаю смазку Ричи. И со всех сил стараюсь не чувствовать себя идиотом.       — Да, черт, пожалуйста.       Тозиер улыбается, мгновенно срывает защитную полоску и разворачивает мои ладони лицевой стороной. Внезапно я вижу себя, как со стороны. Будто не со мной происходит что-то подобное, будто не я изнываю сейчас от разрывающего возбуждения, и не у меня сердце пробивает грудную клетку насквозь.       — Это кажется нереальным.       Перед глазами вспыхивают десятки снов с участием Ричи, снов, очень похожих на этот. И я помню, как они обычно заканчиваются.       Только Ричи из снов никогда не улыбался мне так нежно, мягко. Всегда напоследок холодная ухмылка искривляла рот.       Сейчас же Ричи говорит мне то, чего никогда не делал во сне:       — Всё хорошо, Эдди. Это всё реально. Я хочу этого, ты хочешь этого. Ты не представляешь, как я хочу этого.       Как бы в подтверждение своих слов он расставляет ноги чуть шире, открывает мне доступ, и у меня дыхание перехватывает от того, насколько он отдаётся.       Моё чёртово сердце сейчас лопнет от одного вида такого Ричи. Его кудри разметались по подушке, глаза блаженно прикрыты, совсем не боясь боли, наоборот, принимая её с готовностью, нуждой, потребностью такой сильной, что у меня темнеет перед глазами.       Ричи прикусывает губу, и тихий, придушенный стон оглушает меня, делает меня пластилиновым, но я продолжаю. Плавным движением проникаю пальцем глубже, и стараюсь не думать о том, какой он узкий, какой горячий внутри, чтобы стойко сдержаться. Ричи полностью отдаётся процессу, и у меня едва не вырываются вещи, которые лучше до поры до времени придержать в себе.       Вместо этого я лишь позволяю себе добавить ещё один палец, пока не чувствую, как плавно, мягко Тозиер принимает меня, пытается расслабиться.       — Боже, ты такой нежный, это просто пытка.       Не знаю, рассматривать это как комплимент или просьбу ускориться, но Ричи помогает мне:       — Чуть быстрее.       У меня уже всё вспыхивает перед глазами, сердце колотится так, что, кажется, протаранит грудную клетку, и нетерпеливо я пытаюсь подстроиться под ритм, комфортный нам обоим.       — Иди ко мне. Эдди, — шепчет чуть громче, когда из-за бешеного пульса в ушах я ничего не слышу, лишь мутным взглядом вижу, как шевелятся его губы.       Я ни слова не могу ответить, язык во рту как распух, и инстинктивно я делаю то, что подсказывает мне моё тело. Всё на инстинктах, как хищник движется вслепую.       Ричи чуть сгибает ноги в коленях, и я устраиваюсь между них, прижимаюсь горячим, дрожащим от возбуждения телом к его груди.       Губы сами тянутся ощутить его вкус, и уже через секунду я сам не осознаю, с каким напором, силой вгрызаюсь в его рот, пожираю, блять, его как дикое животное, но остановиться не могу. Чем больше я его целую, чем чаще я чувствую ответное движение, тем спокойнее, более расслабленным сам становлюсь. И тем больше шансов, что я не облажаюсь.       Ричи прижимает меня к себе ближе ладонями, водит по спине своими тонкими, изящными пальцами, будто мелодию какую-то наигрывает, и прихватывает зубами мою нижнюю губу, оттягивает, мол, давай уже.       Ногти впиваются в кожу, когда осторожным, плавным толчком я вхожу в него, почти не дышу от жара, заполняющего каждую клеточку моего тела, а Ричи выстанывает мне на ухо жарко, мощно, до побелевших кончиков царапает спину.       Не дойдя и до половины, я замираю, даю ему привыкнуть, пока тело Ричи, мокрое, горячее, не дрожит подо мной.       — Ты в порядке?       Сам не узнаю свой хриплый, пропадающий голос, и скорее шепчу ему на ухо, но он слышит. Целует меня в скулу, совершенно промахиваясь, и выдыхает восторженно, сбивчато:       — Да. Боже, да.       Я снова целую его, чтобы заглушить стоны, и делаю пробный, лёгкий толчок, едва удерживаясь от желания схватить его за бедра крепче, проникнуть глубже.       Моё тело как наэлектризованное, реагирует на малейшее движение, на нежнейшее прикосновение, что я просто не выдерживаю этого. Толкаюсь глубже, вхожу полностью, едва не вырубаясь от огня, расползающегося по венам. Могу только представить, каково сейчас ему.       Ричи сжимает меня внутри так сильно, едва не причиняя боль. Я тянусь рукой к его члену, пытаюсь доставить максимальное удовольствие, заглушить дискомфорт, и стоит мне дотронуться до него, как Тозиер прогибается в спине. Глаза распахиваются, будто первый раз к нему касаются так, двигаются, натыкаются на нужные точки так, что, казалось, даже если земля разверзнется под нами, он этого не заметит.       У меня сбивается дыхание, когда резким, неожиданным переворотом я оказываюсь внизу. И поначалу я испугался, что сделал что-то не то. Но Ричи седлает меня и прогибается в пояснице глубже, насаживается до упора, выбивая из меня почти всхлипы, почти мольбу никогда, боже, не останавливаться.       Руками он упирается мне в голую, скользкую грудь и привстает, чтобы вновь опуститься на член, раз за разом ускоряя движения, привыкая к ощущению давления внутри себя.       Горло саднит от частого, сбитого дыхания, и я просто не понимаю, как я мог раньше жить без этого.       Как вообще считать нормальной жизнью то, что было до этого?       Ричи запрокидывает голову назад, и мне открывается белая, как молоко, тонкая шея, которую невозможно оставить без внимания. И я расцениваю это как знак.       Я зарываюсь к нему в волосы, чуть тяну на себя, и Ричи льнет податливо, думает, что я поцеловать его хочу. Но мои губы скользят ниже и острым, крепким захватом я кусаю его за шею, едва не подыхая от восхищения.       Ричи колотит, и на выходе я различаю:       — Ещё. Ещё раз.       Я с любовью мажу языком укушенное местечко, вылизываю его, и тут же спускаюсь чуть ниже, рисую понятный только мне узор. Ставлю еще один крепкий засос, и чувствую, как вздрагивает тело Ричи.       Я дышу сорвано, хрипло и толкаюсь ещё раз, и ещё раз, как ощущаю крышесносной, сносящей всё на своем пути, волной оргазма, как тело сводит в знакомом ощущении. Я изливаюсь внутрь Ричи, почти опьянённый. Падаю на спину и дышу, будто марафон бежал. Ощущаю приятную тяжесть, ведь Тозиер всё ещё лежит на мне, в облипку прижимается и гладит кончиками пальцев.       И если бы у меня была хоть капля силы, я бы не затыкаясь шептал ему, как его люблю, как с ума по нему схожу, но вместо этого я мокро, жарко целую его в губы, и сплетаю наши языки в разговоре несколько ином, безмолвном, но понятным без слов.