Promises I scratch so deep in your empty seat the sky is turning upside down I turn the wheel around Now I'm here no more fears angel, don't you cry I'll meet you on the other side (Phantomrider - Tokio Hotel)
Зал все так же замирал в тишине под впечатлением от потрясающей медленной мелодии и завораживающей игры. Том закрыл глаза, уносясь в этот прекрасный для него мир, потому что в мгновения вроде этого он снова мог перенестись в те моменты прошлого, когда он был еще счастлив. Когда он был еще не один. Красивая музыка струилась, выплывая из-под его пальцев. Микрофоны усиливали звучание, и люди заворожено смотрели на одинокую фигуру на сцене. Том иногда поднимал взгляд, чтобы окинуть зал из-под пушистых ресниц. Парочка девчонок в переднем ряду не отрываясь смотрела на него. Некоторые люди танцевали, прижимаясь довольно близко друг к другу. Кто-то целовался около стенки. Том заметил Нейта: тот стоял в конце зала и одобрительно показал большой палец. Юный гитарист улыбнулся и коснулся пирсинга в губе языком. Какая-то девчонка у сцены сдавленно пискнула — значит, прием сработал. К середине песни темп ускорился. В зале было абсолютно тихо, за окнами медленно проплывали машины, освещая фарами дорогу в уже опустившемся сиреневом вечере. Это было так завораживающе — абсолютно тихий зал, музыкант в центре сцены в одном единственном лучике света и… музыка. Для Тома в такие моменты этого мира временно не существовало. Ему было некуда спешить. Только почему-то именно сейчас ему захотелось хотя бы на минуточку увидеть в зале лица родителей — иногда их так не хватало, что Том отчаянно жалел, что они не могли посмотреть на него и увидеть, каким человеком стал их сын. Он хотел бы не думать больше об этих грустных моментах. Наверное, полгода — еще не такой долгий срок, чтобы так легко затолкать в небытие все эти назойливые видения, иногда врывающиеся в душу. Парень доигрывал финальные аккорды своей грустной и красивой песни, и зал взрывался аплодисментами. На сцену полетели купюры и монетки, была даже одна игрушка. Том встал и улыбнулся, сдержанно поклонившись. Он поднял мишку и помахал им аудитории. Зал снова зашумел, и диджей включил какую-то веселую и зажигательную песню, чтобы снова завести народ. — Вы готовы зажигаааааааать? — раздался его рев уже где-то далеко и за спиной. — Том, ты молодец, — за сценой его встретил директор клуба. — Ты отлично играешь! Можешь теперь расслабиться и через полчаса подменить Нейта за барной стойкой. — Я помню. Чуть передохну. И приду! – парень потряс перед ним пачкой сигарет. Он всего лишь на секундочку забежал в помещение для персонала и неожиданно охнул. Что-то очень сильно обожгло его бедро. Том вскрикнул и вцепился рукой в карман широких джинсов. — Что за черт? Жжение, впрочем, уже прекратилось. В ужасе достигая кармана, том вообразил, что там обнаружится как минимум пролитый баллончик с кислотной жидкостью. Кожу жгло так, будто в бедро ткнули куском раскаленного железа. Однако, когда он извлек из кармана медальон на тонкой цепочке, то едва не поперхнулся. Как эта штука оказалась у него? Том совершенно не припоминал, чтобы туда ее клал. Последнее, что всплывало в его памяти — была коробка, он собрал ее обратно вместе с вывалившимся из нее хламом во избежание дальнейших вопросов Кита о подозрительных горах мусора в подсобке… А дальше? Том рассматривал подвеску предельно внимательно, пришел к умозаключению, что сунул ее туда машинально. — Черт тебя, наверное, она мне в ногу впилась, — парень провел пальцем по совершенно гладкой стороне медальона, пытаясь найти какие-нибудь сколы или зазубринки. Удивительно, но вдруг увидел то, чего не замечал раньше. «Ты нашел меня!» — всплыли на ребре неприметные буковки, красивой плетеной вязью проходящие по ребру украшения. — Что еще за бред, кого я там нашел? — зачем-то ответил юный гитарист. «Меня!» — немедленно зажглась другая надпись, заставившая парня от удивления отбросить безделушку в сторону. Ему показалось, что в помещении вдруг стало тесно, как в гробу. — Это… еще… что? «Амулет, непонятно, что ли?» — зажглась третья надпись. Том смог легко прочесть ее, прежде чем тяжело осесть на пол. — Что я сегодня пил? Ничего ведь, только в студии колу. Правда, из Георговской бутылки. Чем же он, скотина, ее разбодяжил? Ну и все. Капец. Меня госпитализируют! Бессвязно бормоча всякие глупости, Том принялся ползти назад. Для проформы он даже пребольно ущипнул себя за запястье, однако это не оказалось слишком действенно, собственное прикосновение ничего не изменило. «Надень меня!» — тут же зажглась новая надпись. Даже вдох показался слишком большим усилием. Том начал проваливаться в яму. Создалось ощущение, будто стенка отъезжает, и он падает, падает, падает в бесконечный поглощающий туман. Тело словно прекратило слушаться своего обладателя, а пачка сигарет, которую юный гитарист все так же сжимал в руке, выпала из ослабевших пальцев. Возникло до боли знакомое ощущение — такое уже бывало как-то раз, когда они с Георгом, Густавом и Алексом от большого ума надыбали в одном из клубов какие-то самопальные косяки. Это закончилось весьма печально — сильнейшими галлюцинациями, разносом половины клуба, нагоняем от владельца и, что вполне естественно, увлекательным путешествием на машине полиции. Георг тогда безостановочно ржал, Том и Алекс стекали по стенке, а Густав продолжал бормотать под нос какие-то проклятия. Том плохо помнил этот день, только знал, что родители тогда пришли в ярость, получив звонок от стражей правопорядка в третьем часу ночи с просьбой забрать своих тогда еще несовершеннолетних детей из участка, где те висли на решетках и видели вещи, которых на самом деле не происходило. Наверное, они просидели бы там долго, если бы Мистер Каулитц не приехали и не вызволил их. Том не принимал наркотиков примерно с момента того случая. Почему сейчас это снова началось? Покосившись на заднюю дверь клуба, юный гитарист медленно пополз к выходу, при этом стараясь не отводить взгляд от безделушки. Парень словно боялся, что та прыгнет на него со спины и снова обожжет его дикой болью. — Ничего не происходит. Ничего не происходит, — уверял себя он, не выпуская объект раздражения из поля зрения. Быстро повернув ручку, парень выскочил за дверь и навалился на нее спиной. — Надо сегодня пораньше лечь. И никакого кофе на ночь. И никакого алкоголя… Возможно, пару дней. И Георгу яйца откручу, как только приду, даже если он ни при чем, все равно давно пора! Трясущейся рукой Том выбил из пачки сигарету. Дым наполнил легкие, потом прошел по дыхательным путям — и обратно, успокаивая, щекоча нос и горло, оставляя горьковатый привкус табака. Молодой человек выпустил тонкую струйку через ноздри и попытался отогнать от себя все дурацкие мысли. Конечно же, ему показалось. Медальоны не разговаривают. Все дело было в какой–то шутке, скорее всего, туда вмонтировали что-то типа дисплея, стоило лишь рассмотреть безделицу поближе. Наверняка всему этому быстро найдется разумное объяснение. — Каааарррр! — внезапно тишину нарушил новый звук. Том удивленно открыл глаза. На электропроводах чуть повыше него сидел огромный ворон. Пернатый смотрел на человека маленькими черными глазками — угольками, словно зная заранее, что тот тоже взглянет на него. — Ого, — Том не мог отвести глаз — черные перья ворона в красиво переливались электрическом свете прожекторов. — Откуда такой взялся тут? — Каааар! — еще раз хрипло каркнула птица. Ворон словно посмеивался над парнем с высоты. Его взгляд не понравился мальчишке. Том огляделся и, не найдя ничего лучше, поднял с земли пустую банку из-под энергетика. Он швырнул ее в ворона, не попав, впрочем, даже рядом — было слишком далеко. В этот момент (Том готов был поклясться в этом собственной гитарой) птица открыла клюв и… засмеялась. Нет, не настоящим смехом, она прокаркала что-то, но слишком уж явно блеснули его черные глазки-бусинки. Совсем как у человека… Мальчик удивленно смотрел на внезапного гостя, но тот ловко снялся с места и взмыл в ночное городское небо. Том приложил ладонь к саднящей голове. В переулке за баром кроме него никого не было, и никто не мог сказать, являлось ли это галлюцинацией или правдой, однако, на этом приключения еще не кончились. Внезапно в стороне кто-то глухо застонал. Том резко повернул голову на звук и немо уставился в место, откуда тот исходил. Он был здесь не один. *** Тем временем, в Небесной Канцелярии происходил не меньший бедлам: — Она убьет меня. Как пить дать, она точно теперь меня убьет, — бессмысленно бормотал Давид, созерцая стену. — Я могу говорить ей сколько угодно о том, что вышел из себя, о том, что ее сын не подарок. Она размажет меня по стенке, Сакий. Почему ты плохо держал мне руки? — Но вы же велели хватать мальчишку! — недоумевая, спорил Страж. Давид устало глянул на него. — Ну, вот видишь, что я наделал в результате? Дьявола я сын! — он с характерным звуком стукнулся затылком о стену. Выжженное пятно на простыни в том месте, где только что сидел Вильгельм, напоминало Апостолу о собственной вспыльчивости. — Ваше Превосходительство, ну простите! Все как-то резко вышло из-под контроля! Однозадачная система Сакия иногда доводила Златокрылого до ручки, впрочем, сейчас он понимал, что сваливать свои неврозы ему не на кого. Отправить Вильгельма на землю вдруг показалось ему последним разумным решением, особенно при учете, что Симония должна с минуты на минуту явиться во Дворец. Правота Сакия казалась неоспоримой: события как-то слишком быстро вышли из-под контроля. — Мне принести вам водички? — заботливо поинтересовался Охранник. — Принеси мне мыло и веревку. Сейчас они придутся весьма кстати. Пожав плечами, Страж развернулся и медленно закосолапил к двери. — Куда это ты, скажи на милость? — Давид с трудом приподнял тяжелые веки. — За мылом и веревкой? — И что я с ними буду делать, дурья твоя башка? — неожиданно взорвался Апостол. — Ангелы и Апостолы не умирают так! Ты же сам знаешь! Мы всего лишь уходим в мир белого тумана! Охранник только захлопал глазами. Он перестал понимать вообще что-либо. — О, Всевышний, убьет, она просто размажет меня, прямо сейчас, — тут же исторг вздох несчастный Давид, прикрывая ладонью глаза. Он еще раз посмотрел на надрезанное яблоко в своей руке, прекрасно осознавая, что должен был дождаться Симонии и принять решение с ней, ведь даже тот факт, что он сам Верховных Апостол, не спасет его от праведного гнева родной сестры. А вот теперь он мог лишь уговаривать себя и утешаться тем, что мать Вильгельма не наложит на него руки. Будет бесполезно объяснять ей, что ее чудному сыночку неплохо побыть в мире людей, потому что там ему самое место. — Так мне не нужно никуда идти? — На всякий случай поинтересовался Сакий, стараясь не раздражать и без того нервное Превосходительство. — Водички… Принеси водички, — с трудом оторвав язык от сухого неба прохрипел в ответ Давид. Сакий кивнул и пошел, куда ему сказали, громыхая по полу древком алебарды, а Златокрылый прикрыл веки, пребывая в глубоких думах. Он соединял и разъединял мыски сандалий, прикидывая, что делать дальше. Если так подумать — нет Вильгельма, нет проблем, нет никаких Демонов на территории Рая. Однако, полегчало ли от этого Его Превосходительству? Нет. Понятия о том, как убедить Симонию, что все под контролем, у Давида не было. С ее сыном, разумеется, будет полный порядок — с такими, как он, ничего не случается. Но это ведь не аргумент! Пообещать ребенку охрану? Да какой нормальный светлый Страж согласится присматривать за этой бестией? Давид закрыл глаза рукой. Ему было жаль свои нервы. В своих размышлениях он как раз перешел со стадии «о-боже-и-что-теперь» к стадии «я-еще-слишком-молод-чтобы-умирать», как вдруг в комнату влетел Сакий, не успевший отойти так уж далеко: — Ваше Превосходительство!!! Ваше Превосходительство! Страж бешено вращал глазами, и Давид понял, что это значило. — Она уже здесь? — обреченно спросил он. — Собственной персоной. Давид содрогнулся. Вот именно этого-то и стоило бояться больше, чем страшного суда и низвержения в Ад. И даже больше Вильгельма. — Дай сюда воду, я не успел морально подготовиться! Златокрылый вырывал у Охранника стакан. Симония влетела в тюремную камеру минутой позже. Щеки ее раскраснелась, а глаза метали молнии. При виде сестры начальника даже гигантский Страж затрясся, как лист и вжался в угол, пропуская ее. — Давид! Как это понимать? Что произошло? — Как понимать, как понимать. Я тебе обо всем написал, – заюлил Верховный Апостол. — Мы с ним опять... Эммм... Не поладили. — Давид, я хочу поговорить с Вильгельмом. Где он? — Потребовала Симония, оглядываясь по сторонам и не находя своего сына рядом. Давид встал так, чтобы загородить ей своей фигурой вид на обугленные простыни. — С мальчиком поговорить. Видишь ли, это было бы весьма проблематично, – он кашлянул и добавил: — Проблематично прямо сейчас. — Это почему еще, позволь узнать? — Эээ… Это… Нууу… Он получил особое задание от меня и сейчас спешит его выполнять, — туманно изрек Апостол. — Давид, — Симония сжала кулаки. — Где. Мой. Сын? — Да нету их тута. Сослали их, Симония, на землю. — Сакий почесал концом алебарды плешивую макушку. — Его Превосходительство вспылил немного и накормил их Эдемским яблоком. Давид посмотрел на него так добро и ласково, что Страж едва не низринулся прямо в палату к Нижним. — Что? — Симония прищурилась. — Куда-куда сослали? Через секунду Давид уже оказался в углу прижатый туда алебардой, направленной прямо в его лицо. Сакий и сам не понял, как оружие вырвалось из его рук и оказалось у лица, никак не относящегося к Дворцовой должности. — Что мне прикажешь с ним делать, ты свалила его на мою голову нарочно, чтобы он портил мою жизнь! — завопил Давид, в ужасе косясь на пляшущее у его носа острие. — Он уничтожает все, чего касается! Он изрисовал мой чудный парадный портрет! Он не справляется со своей работой! Он выбросил в пропасть трактаты Вавилонских писарей! Что я должен был делать? — Не говори со мной так, Адова пса ты сын, ты знаешь, что я прекрасно умею обращаться с вилами и другими колющими предметами! Что ты сделал с мальчиком? — не предвещающим ничего доброго тоном процедила сквозь зубы отчаявшаяся мать. — Ты не могла бы немного опустить оружие? Я правда плохо соображаю, когда мне в лицо тычут острым! Давид придержал пальцем острый кончик. При этом он делал Сакию всяческие знаки глазами, чтобы тот посодействовал освобождению. Страж маячил сзади, подбираясь то справа, то слева, не зная, как помочь своему бедному начальнику. Все его попытки так или иначе заканчивались провалом — он не понаслышке знал, что с разозленной Симонией разговаривать бесполезно. — Интересно, а ты соображал, когда отправлял ребенка одного в мир людей, ничего толком ему не объяснив?! — Симония все плотнее прижимала Давида в угол. — Этот твой ребенок… — Давид лихорадочно припоминал все цензурные выражения, но они упорно не шли ему в голову. — Устроил здесь мини-переворот! Я не выдержал! Могут у меня сдать нервы в конце концов? — Ты накормил его Эдемским яблоком! — Его крылья у меня, видишь? — трясущимися руками Давид вытащил из-за ворота сверкающий кулончик в виде сферы, в котором трепетали крошечные крылышки. — Я ведь его не в Нижнюю палату сверг! Поверь мне, он отправился туда с комфортом. Я обещаю, я пошлю ему подмогу! Взгляд Симонии метнулся по комнате к выжженному кругу на простыни — единственному следу, оставшемуся после транспортировки Вильгельма в мир людей. — Мой мальчик! — Вскрикнула она, всплеснув руками. К большому счастью Давида, она бросила, наконец, алебарду и присела на корточки рядом с тем местом. Давид облегченно выдохнул. Первый приступ бешенства Симонию, кажется, уже отпустил. Златокрылый гневно указал Сакию взглядом на алебарду, подавая ему знаки, чтобы тот убрал ее от греха подальше. — Прошу тебя, давай не тут. Нам надо поговорить там, где нас не услышат! — Златокрылый простер к сестре руку. — Ты уж не сомневайся, поговорить нам действительно надо, — проговорила она, поднимая на него тяжелый взгляд. Больше ни слова не произнося, Симония подхватила под локоть бледного, как молоко, брата и поволокла его в надежное место — туда, где он смог бы поделиться с ней всеми подробностями. А уж она собиралась спрашивать с него по полной программе. *** Заперевшись надежно в своем кабинете и велев Сакию никого не подпускать на дальность полета стрелы, бледный Давид усадил сестру в кресло и рассказал Симонии все, не утаивая даже самых жутких подробностей. Ни того, как он не сдержался, ни того, как Вильгельм откровенно спровоцировал эту вспышку бешенства. — Тебе доверили ребенка! На перевоспитание! А ты что делаешь, ирод? — Симония больше не пыталась встать, так и сидела в кресле, прикрыв бледное лицо руками. Сакий, который остался за дверью, периодически заглядывал в кабинет, проверяя, не нужна ли помощь. — Симония, мальчик не пострадает, с его-то способностями. Я пошлю Рафаэля присматривать за ним. Он мой лучший Страж! — Верни Вильгельма на место, Давид. Мы разберемся с этим, я обещаю! Тебе нужно было подождать меня! — Эээ... Я не могу… Нам нужно разобраться с его проблемой, будет лучше, если на это время виновника не будет рядом. — Где это написано? — Эм... Трактат тысяча пятьсот первый, правило десятое, страница кха-кха... надцатая, — конец фразы получился немного скомканным, но Давид уверенно посмотрел на сестру, которая, увы, не отвечала ему тем же. — Ты врешь! Трактаты со сводами правил Дворца кончаются на тысяче трехсотом! — Мы написали несколько сотен недавно, специально в связи с проделками твоего ребенка, — отбил выпад Давид. По крайней мере это было не так далеко от правды. Глаза сестры гневно блеснули, и Златокрылый снова почти физически почувствовал острие алебарды, прижатое к его шее. — Но я его обязательно верну, как только выясню, что ребенок хороший и ни в чем не виноват! — быстро затараторил он, комкая последние слова предложения в единую конструкцию. Симония угрюмо молчала, а у Давида затеплилась надежда, что он может остаться в живых к концу сегодняшнего дня. В конце концов, в своей среде он был на коне! — Я не верю, что мой сын путается с Демонами, как такое могло произойти? Мальчик он, конечно, сложный, но такое… — Не могу сказать определенно. Но мои подозрения определенно очень веские. — Ты хотя бы выслушал его точку зрения, прежде чем срываться? — Конечно, я выслушал, — Давид немного замялся перед ответом. — Жаль, что это не внесло никакой ясности! Теперь будет расследование. Мы уже собрали группу Стражей, которые понесут дозор по всей территории и прочешут все окрестности. Какие-нибудь следы мы точно найдем. Посмотрим, насколько плоха ситуация. Зная парнишку, я думаю, что тут не все так просто. — Это более, чем не просто. Это скандал! — звенящим от напряжения голосом воскликнула рыжеволосая женщина. — Ну, мне-то ты можешь не рассказывать. Но я поступил так, как поступил именно потому, что не хочу, чтобы с ним что-то случилось, — поспешно заверил Давид. — Я не хочу никакой огласки. Мы будем держать руку на пульсе событий, я тебе обещаю! — Я останусь тут. Пока все это хоть как-то не прояснится, — Симония встала с кресла. — Сакий, проводи меня в комнату, мне надо полежать. Давид кивнул, дав Стражу знак делать, что говорят. Другого он от нее и не ожидал и ему осталось только молиться за целость Дворца, а так же за сохранность тех людей, на головы которых свалится его чудесный племянничек. Верховный Апостол надеялся, что все разъяснится поскорее, пока Совет Апостолов не спросил с него по всей строгости закона. На этой мысли он устало опустил плечи. *** Симония печально брела по коридору. Ей пришлось бросить многие домашние дела, чтобы резко вырваться в такую даль, но она не могла поступить иначе. Зная характеры Давида и своего сына, она понимала — лучше ей остаться рядом до разрешения конфликта. Положив руку на сердце, рыжеволосая женщина не могла сказать, что доверяла брату на сто процентов. Он был импульсивен и службу свою любил до дрожи, потому неудивительно, если он сделает все, лишь бы черная туча не нависала над ним, а спокойствию Рая не угрожало ничто. Симония и сама не всегда понимала своего Златокрылого родственника. Они часто не ладили. В детстве, когда родители подобрали их на берегах реки, так же, как подбирают здешние Ангелы всех своих детей, это был шипящий и дерущийся комок из рук и ног, и родителям приходилось держать его по разным углам все двадцать четыре часа в сутки. Симония имела веселый, но вспыльчивый характер и с самого детства доставляла брату немало хлопот, когда тот хотел просто посидеть с книгами, тихо и спокойно изучать любимые предметы или в думах пройтись по берегу озера. Только им обоим исполнилось по сто шестьдесят лет, и для них настало время выбора своего дальнейшего пути. Давид решил попытать счастья во Дворце — он с облегчением собрал все самое необходимое и уехал на службу ко Всевышнему, тогда как Симония решила делать то, что считала нужным для себя — завести семью и растить детей. У Ангелов это значило, что ей просто следовало дождаться дня, когда на небо попадет чистая душа ребенка и принять ее к себе. Именно так тут и поступали с чистыми душами — безгрешные и светлые, они тоже становились Ангелами, и их принимали к себе другие семьи, чтобы растить, как своих собственных. И вот тогда-то в истории появился Вильгельм. Он приплыл в корзинке к берегам райской реки Гихон вместе с другими малышами, и Симония сразу поняла, заглянув в его тогда уже черные бездонные глазенки, что именно это дитя станет ее воспитанником. Вместе со своим нареченным мужем Иоргием они растили его, не отказывая ему ни в чем. Мальчик рос в любви и достатке вместе с пятью своими братишками и сестренками, которых Симония приняла к себе в семью значительно позже. Очевидно, именно это и сыграло свою роль — Вильгельм оставался у нее любимым сыном, потому что был ее первенцем. Не стоит говорить, это и наложило свой отпечаток на воспитании сына. По мере взросления Вильгельм становился очень необычным Ангелом. Мало того, что вся его внешность просто кричала о том, что в его происхождение явно вмешались темные силы, так еще и с характером случилась полнейшая беда. С самых первых дней ребенок доказывал свой неукротимый нрав. Он удирал из дому так часто, что Симония уж и со счету сбилась, отлавливая своего непутевого сына в окрестных воздушных и околоземных пространствах по пять раз в сутки. Он не хотел сидеть с надоедающими ему братишками и сестренками, о которых ему полагалось заботиться по старшинству. Иоргий, искренне переживающий за сына, отчаянно пытался научить его хотя бы чему-нибудь, пытался научить его ходить за плугом и объезжать быка, выращивать прекрасные урожаи и сажать дивной красоты растения, учил его любить и защищать птиц. Он искренне, хотя и безуспешно, пытался наставить его на путь истинный, и, когда мальчику исполнилось сто тридцать лет, даже подарили ему прекрасную арфу, чтобы тот учился музыке. Но Вильгельм этот инструмент невзлюбил с первого раза, как и чудесную прялку, умеющую ткать золотом. Словно назло, куда больше ему полюбились какие-то непонятные книги, которые он пачками притаскивал с соседней рыночной пощади, засиживаясь за ними днями напролет на берегу близлежащего озерца. При этом он мечтательно и как-то подозрительно остро вглядываясь в даль, за горизонт, будто размышляя о чем-то своем, только ему одному понятном. Однажды его отец понял, что Вильгельм читает совсем не рукописи райских писарей, а какие-то сторонние произведения весьма сомнительного содержания, лишь обернутые в красивые обложки. Мальчишку посадили под домашний арест, изъяв из его закромов всю подозрительную литературу. Но на этом мучения бедных родителей не думали кончаться. Вильгельм спешил разнообразить их пресный быт все новыми и новыми шалостями, которые приходили ему на ум прямо-таки с завидной частотой. Почему-то Симония вспомнила именно сейчас, как однажды Вильгельм нашел где-то раненого черного ворона и притащил его в дом, заявив, что собирается выхаживать это создание, и все пусть как хотят, а лично он оставит питомца себе. Родители его потеряли дар речи тогда, потому что знали, что вороны, тем более черные, не водились в их краях, и откуда бы ни прилетела эта птица, от него стоило избавиться как можно скорее. В этом могли быть даже замешаны Демоны, но тогда родители не сказали мальчику об этом напрямую. Только теперь Симония поняла, как сильно она просчиталась. Надо было уже тогда расспросить сына со всем пристрастием и, возможно избежать проблемы, которая возникла сейчас. Но вместо этого, пока Вильгельм находился не дома, Симония попросту открыла клетку и отпустила его "питомца" на волю. Когда Вильгельм вернулся домой и обнаружил пропажу, он не сказал ровным счетом ничего, лишь мило улыбнувшись маме и заявив, что понимает и принимает ее решение. — Так будет лучше, дорогой! Птицы должны быть на свободе… — Сказала тогда Симония, положив сыну руку на плечо. — Конечно лучше, мама, – согласился с ней ее мальчик. Она обрадовалась было, приняв его слова за чистую монету. Однако наутро, когда Иоргий вышел на ежедневные утренние работы в поле, он обнаружил, что кто-то открыл загон с домашними быками и все они разбежались по Раю, оставив стойло абсолютно пустым. — Так ведь будет лучше, животные должны быть на воле, — ядовито заметил Вильгельм, сидя на дереве с большой книгой в кожаной обложке, пока родители хором отчитывали сына за его ужасное поведение с земли. Симония гадала, что было бы, если бы она заподозрила связь сына с Демонами раньше? Они с Иоргием могли бы поговорить с ним, перевоспитать его, но вместо этого было принято решение отправить мальчика во Дворец как можно скорее. Давид к тому времени уже дослужился до звания верховного Апостола, одного из двенадцати приближенных учеников и помощников Всевышнего, и получил свои золотые крылья. Тогда-то отчаявшаяся женщина написала ему письмо, в котором попросила «помочь повлиять на воспитание племянника своим железным характером». Давид отнекивался, как мог, буквально завывая от ужаса при одной только мысли, во что вообще превратится его служба во Дворце, когда там появится его родственник собственной персоной, но Симония оказалась настойчива. Она очень любила своего мальчика, веруя в то, что Вильгельм все равно когда-нибудь повзрослеет, и с ним, может быть, станет гораздо проще общаться. Однако решение отдать его на службу также не помогло. Юный Ангел не мог найти себе места при Дворце, а в календаре Давида день его прибытия до сих пор был отмечен жирным красным крестом. Симония без конца получала ежемесячные жалобы из Дворца, и все они, как правило, занимали несколько страниц, были исписаны мелким убористым почерком с двух сторон и чаще не приносили хороших новостей. Поначалу Давид пытался перевоспитывать племянника, но тщетно. Постепенно под рамочками с его официальными извинениями за поведение родственника скрылась одна, потом другая стена Дворца, затем Совет Апостолов счел, что проще избегать Вильгельма и обходить его стороной. А после этого все потеряли надежду; у Давида в шкафу даже образовалась специальная полка, куда он клал жалобы на своего помощничка, слетавшиеся к нему со всех уголков Рая. Как он любил поговаривать последние несколько десятков лет своей службы: — Больного можно вылечить. Сбившегося с пути — наставить на оный. А Вильгельма – только сто лет Ада исправят, и то, возможно, он и там совершит переворот, заставляя чертей плясать балет в трико и пачках, а самого Сатану играть с ним в карты на раздевание и успешно обжуливая его до трусов. И вот к чему все это в итоге привело. Больше всего Симония боялась, что ее брат принял окончательное решение, в конце концов, не зря же он был Верховным Апостолом. Она искренне хотела помочь сыну вернуться, но, к сожалению, пока она не знала как.Глава 4. Одной проблемой меньше
6 июня 2013 г. в 22:18
— Ну чего там, чувак, готов?
Том поднял глаза. Диджей вопросительно посмотрел на него со своего места на возвышении сцены.
— Я всегда готов, что за вопрос, — юный гитарист дернул плечом, а Курт поднял вверх большой палец и принялся удаляться от него в противоположном направлении, после чего Том задумчиво глянул куда-то в конец помещения. Периодически его рассеянный взгляд скользил по двери, возле которых тусовался Нейт. Он уже открыл заведение и постепенно начал запускать народ внутрь — толпа все прибывала и прибывала, заполняя помещение. Кажется, сегодня намечался аншлаг.
Юный гитарист потеребил ремень от инструмента, на всякий случай проверил колки, тронул струны. Его немного потряхивало от волнения, хотя играть перед публикой давно стало для него привычным занятием. Вообще-то, в этом клубе он работал барменом, но директор заведения, услышав однажды его игру, не смог удержаться и предложил играть иногда для более широкой публики. Том был только рад, ведь дополнительный заработок ему точно не мешал.
Он приподнялся на цыпочках, слегка высовываясь из-за края сцены, чтобы оценить обстановку. Впереди обнаружились несколько завсегдатаев клуба, парочка девушек, которые пододвигались поближе бару, ожидая появления симпатичного гитариста. Толпа хотела видеть его, и Том в некотором смысле почувствовал себя чуть увереннее.
Курт приглушил звук.
— Эй, нароооод! Как настроение? — крикнул он из-за пульта, заставив людей взорваться криками и аплодисментами. Музыка сделалась еще тише. — Вы готовы услышать несравненное гитарное соло, от которого у вас побегут мурашки и захочется кричать?
— Д-а-а-а-а! – завопила толпа в едином порыве, и Тому на секунду показалось, что у него заложило уши.
— Встречайте! Наш играющий бармен! ТОМ!
Зал снова взорвался.
Юный артист вышел, как всегда бодрый и улыбающийся, в своей привычной широкой одежде и махнул людям рукой.
— Всем привет! Желаю вам приятного вечера!
Музыкант сел на заранее поставленный для него стул и заиграл.
Аккорды его красивой мелодии медленно плыли по залу, наполняя его чем-то незримым, будто волшебная паутинка расходилась по помещению, сплетаясь из нот и отдельных звуков в красивую и слаженную музыку. Тонкие пальцы и отблески света на коже — медиатор Тома медленно бродил по струнам, ведомый его рукой. Сколько лет назад он взялся за гитару впервые? Наверное, прошло уже лет пять? С того времени он научился обращаться со своим инструментом практически виртуозно.