Where Angels and Demons Collide

      Утро на земле стояло погожее и солнечное, хотя этого ничто не предвещало еще вчера, ведь все дни до этого за окном выла настоящая метель. Сегодня же буря улеглась, а весна чувствовалась в воздухе, как никогда. Она шагала по солнечным улицам, играла бликами в лужах и отражениях витрин, теплый ветерок налетал на прохожих, ероша им волосы и ласково согревал кожу. Наружу высыпало как никогда много народу: школьники с портфелями, мамы с колясками, пожилые леди. В уличных кафе толпились посетители, отовсюду доносились гудки машин, собачий лай. Со звуками этих первых весенних прохожих город словно оживал, отряхивая с себя серый саван зимы.       Часы на прикроватной тумбочке уже показывали два часа дня, и Георг, морщась от боли, с трудом разлепил глаза. В них все двоилось, и голова у парня гудела, как медный котел, в который кто-то продолжал колотить огромным половником: бооом! бооом! бооом! — Ооой… — застонал Георг и попытался принять позу, хотя бы отдаленно напоминающую сидячее положение.       С трудом сфокусировав взгляд в одной точке, басист осмотрел место, где находился. Кровать, гитара в углу, светлый паркет — он явно был не у себя, но место показалось чем-то знакомо ему. В таком состоянии мысли не сразу собирались в его голове. Парень пришел к выводу, что находился дома, но вот чья же это комната? Георг обшарил взглядом пол и стены в поисках хоть какой-то зацепки, и его глаза остановились на широких штанах Тома, скомканных на полу, на его майке, валявшейся там же неподалеку. Кое-какое понимание начало потихонечку, капля за каплей, пробуждаться в юном музыканте. — Что я делаю у Каулитца в комнате? Моя голова.       Георг поднял руку ко лбу, стараясь нащупать эту часть тела. К его удивлению, голова оказалась на месте, даже целая, хотя Георгу сейчас было сложно представить, что за вещество могло вызывать у него такую боль.       Из прошлой ночи он не помнил ровным счетом ничего. Комната Тома напоминала собой место военного нашествия. Разбросанная на полу одежда, бумаги, какие-то мелкие предметы, всякие гитарные прибамбасы, перевёрнутая наизнанку кровать, на которой явно резвились дикие животные, на полу почему-то валялись разбитые стекла, а в раме теперь не хватало половины окна. — Вот блин, белочка пришла… — силясь прийти в себя, басист безнадежно привалился к двери.       К слову, где сам Каулитц? Осторожно держась за стеночку, басист поднялся на свои дрожащие конечности. — Я пойду поищу. Море волнуется раз…       Он сделал шажок влево, и его мотнуло еще на два направо. — Море волнуется два....       Он попытался попасть в дверь, но вместо этого прописался лбом о дверной косяк. — Ох, блин. Море волнуется три…       С третьей попытки вылетев, наконец, в коридор, словно гонимый восьми балльным штормом, Георг все-таки запнулся о палас и смачно поцеловался с ним, растянувшись вдоль во весь свой немалый рост. Тело совершенно отказывалось слушаться своего хозяина. Теряющие фокус глаза парня некоторое время блуждали по пространству, натыкаясь на какие-то белые дорожки, выложенные вдоль двери. — А это че еще такое?       У Георга начали зарождаться нехорошие подозрения. Откуда у них могло взяться столько денег, чтобы выкладывать ковровые дороги из кокса прямо в квартире? Пока он смотрел на белые следы, в его воображении крутилось много чего разного, того, чего лучше было не представлять. Почему-то ему представились пузатые мафиози. Они восседали в окружении офигенных чик, с дьявольскими крыльями в каком-то злачном клубе. Потом Георгу зачем-то представилось, как эти самые толстые мужики меняются в огромных скалящихся котов. А затем он вообразил, что они с Томом подходят к этим то ли котам, то ли мужиками, отбирают все их наличные, покупают товара килограмма на два на всю сумму, идут домой и рассыпают снежок вдоль порогов. А потом Георг встряхнул головой и похолодел от собственных мыслей.       На что они с ребятами были способны в невменяемом состоянии, он знал прекрасно, и не удивился бы, если вчера они очень круто погуляли. — Господи, пусть это будет не то, о чем я думаю, — прошептал Георг и осторожно, ткнул в белую дорожку пальцем. Поднеся к носу, он понюхал ее. — Соль? Тьфу, что здесь делает соль… Это же надо было так упороться!       Впрочем, открытие это вызвало у басиста скорее облегчение. Он медленно встал на четвереньки. В глаза тут же бросилась оборванная и висящая на одном гвозде вешалка с одеждой. Георг уже даже не стал задаваться вопросом, что здесь не так; он как был на четвереньках, так и пополз в свою комнату. В ней никого не оказалось, только окно было нараспашку, и вещи разбросаны по полу. Такой же бардак, как у Каулитца. — Так, тут никого нет. Поползли дальше тогда… — Георг сдал задом в коридор и все так же на четвереньках отправился навестить Густава. Должен же был выжить в этой квартире хоть кто-то?       Барабанщик, слава богу, нашелся на месте, он мирно спал на своей кровати, с книжкой на груди. Проползая мимо порога, Георг заметил соль и тут. — Густ. Густав!       Басист подполз к другу и принялся бодро тормошить его за плечо. Густ встрепенулся во сне и шарахнулся к стенке, когда, открыв глаза, увидел рожу друга, стоящего на четвереньках. — Мать твою, Листинг! Я чуть коньки от страха не отбросил. Какого пня тебе надо? — выругался друг, протирая лицо. — Так третий час уже.       Густ поправил очки. — Да ладно? Нам ведь в студию к трем!       Возникла пауза. — Ооо… Прекрасно… — Георг застонал. Эти детали еще не восстановились в его голове. — Ты разбудил Тома и Билла? — Ты знаешь, я бы и разбудил, но ни того, ни другого в комнате нет.       Басист теперь начал припоминать кое-какие детали. Потом он помрачнел. Челюсть его сейчас саднила, и он вспомнил, почему. — Я с Каулитцем не разговариваю, пока он не извинится за то, что вел себя как дерьмо, — внезапно изменил решение Георг. — Погоди, ты вроде говорил, что в комнате их нет?       Георг и Густав озадаченно переглянулись. Логика этого суждения не давала себя оспорить.       Басист болезненно тер лоб, пока его друг сползал с кровати и бродил вокруг в поиске своих шорт. — Просто потрясающе, — Густав вытряхнул из кармана мобильный и быстро набрал номер Тома.       В трубке послышались короткие гудки, а затем где-то в недрах квартиры заиграла мелодия, какая-то бодрая и громогласная, с речетативом и всеми прилагающимися прелестями. — Ну что за человек такой, почему он вечно оставляет мобильный где попало? — раздосадованно буркнул Густ, поняв, что его идея дозвониться до друга провалилась.       Георг сполз по ножке его кровати, глядя на приятеля снизу. Густ, как всегда, был бодр, как огурец, и его-то не мучила ни головная боль, ни шатание стен, ни синдром черепашки. — Может, они в студию поехали? — с надеждой выдал Георг последнее предположение. — Ты сам-то веришь своим словам? — Густав убрал телефон обратно в карман. — Не очень. Я плохо помню, что было вчера. Почему я чувствую так, будто по мне проехала танковая дивизия?       Густав не знал. Какие-то дурацкие картинки начали всплывать теперь в его памяти — то истерично ржущий и сползающий в коридоре Том, то какие-то люди, ломящиеся к ним в двери, то Билл, требующий посыпать солью все пороги и подоконники… — Погоди минуту... Кажется...       Густ хотел было что-то сказать, но не успел. Из конца коридора послышался немыслимый грохот, будто кто-то со всей дури уронил на пол гигантский шкаф с железными инструментами. Переглянувшись и толкая друг друга, парни ринулись на этот шум, который, судя по звуку, доносился прямо из комнаты Тома. Оба рванули туда — Густ чуть впереди, Георг следом. При этом он немного не рассчитал скорость и вписался в барабанщика так, что тот по инерции вылетел на середину комнаты.       Зрелище, которое открылось им, заставило двух друзей открыть рты помимо воли. На подоконнике, мрачный, как готичная статуя, стоял Том весь в пятнах крови, синяках и ссадинах. Он был мало похож на себя, в целом весь его вид говорил о том, что его то ли трепала стая диких собак, то ли кого похлеще, а одежду свою он пожертвовал детям голодающего континента. Взгляд приятеля не выражал ровным счетом ничего, он смотрел в одну точку, куда-то в пол, пустыми и безжизненными глазами. А за его спиной высился…       Георг испуганно замычал и попятился в тень коридора. Он понял, что вот сейчас, с утра, его накрыло по-настоящему и окончательно, и то, что происходит с его сознанием, нормальным назвать никак нельзя.       На окне высился красивый молодой мужчина в белых одеждах. Но странным было даже не то, что он взялся из ниоткуда и зачем-то взобрался на подоконник, самым диким было то, что он томно помахивал огромными, под три метра в размахе, серебристыми крыльями. Расширенными от ужаса глазами Георг смотрел на это зрелище, ощущая, как вся его разгульная пьяная жизнь буквально промелькнула перед глазами, достигнув своего финала именно в эти секунды.       Рафаэль спустился в комнату и огляделся вокруг. — Человек, сколько еще смертных живет тут, в сей квартире? — В сей квартире живем только мы с друзьями, трое, — не глядя ни на своих друзей, ни тем более на Рафаэля, убито произнес Том. — Подойди к своим друзьям, человек. Мне нужно сделать вам последнее напутствие.       Том послушно сполз с окна и встал плечом к плечу рядом с Густавом, который резко потерял способность разговаривать.       Рафаэль протянул руку в сторону пятящегося Георга. — Подойди сюда и ты… — Уйди… Уйди… Белая горячка… — шептал Георг бледными трясущимися губами. — Пацаны, не разговаривайте с ним! Может, он уйдет!       Густав не шевелился. Том молчал. Рафаэль удивленно поднял брови, не понимая, каким это таким странным именем его только что окрестил этот смертный. Он хотел бы закончить все дела побыстрее и вернуться в Рай, а там взять отпуск на пару лет и как следует отдохнуть от службы. — У меня, к сожалению, совсем нет времени на уговоры, — с нетерпением констатировал он.       Страж молча подошел к Георгу и, схватив его за руку, рывком вытащил в середину комнаты. Глаза басиста сделались при этом такими, будто еще чуть-чуть, и они просто выпадут из глазниц. Галлюцинация не только разговаривала с ним, она казалась вполне себе реальной, ощутимо впивалась пальцами в кожу его предплечья.       Георг был поставлен плечом к плечу с Томом и лицом к Ангелу. Он дрожал, как осиновый лист на ветру. Густав ничего не говорил — он как всегда был адски спокоен, разве что челюсть его теперь приоткрылась почти на девяносто градусов. Том же молча ждал, скользя взглядом по белым одеждам Стража. Рафаэль встал перед ними, такой статный, приосанившийся и прекрасный, и Том посмотрел на его крылья, совершенно белые и ровные, без черного кончика… Что-то было неправильного в том, что кончик их не окрашен в черный цвет, это смотрелось как-то непривычно.       Он моргнул, забывшись ровно на секунду, но когда открыл глаза, перед ним стоял уже не Рафаэль, это был Билл. Он улыбнулся Тому своей солнечной улыбкой, которая лучиками разошлась около его глаз цвета горячего шоколада. Том судорожно вздохнул, делая один шаг назад. Этого не могло происходить на самом деле, он знал, что Билл остался далеко, за много миль, за облаками, так далеко, что достать его теперь нельзя ни по телефону, просто набрав несколько заветных цифр, ни купив билет на самолет. Наверное, теперь он дальше самих звезд.       Однако видение уже расплывалось в нечеткой дымке солнечного марева. Билл протянул руку и коснулся лба Тома, успокаивая этим прикосновением его несущиеся мысли. Том хотел что-то сказать своему Ангелу, но слова застряли в горле на полпути, натолкнувшись на ужасный ком. Том совершенно не мог двинуться, пошевелить ногой или рукой. Ладонь казалась прохладной, и парень с дредами больше всего хотел вцепиться в нее, прижаться к ней щекой, сделать хоть что-нибудь, чтобы задержать это видение. Он хотел, чтобы оно стало настоящим, и жалел, что это невозможно.       Через какую-то секунду видение начало уплывать от него, медленно искажаясь в тумане.       Наверное, это было «Прощай». Он больше не вернется.       Том крепко зажмурил глаза, стараясь подавить импульсивный всхлип. Иногда ветер перемен слишком сильно бьет по лицу, оставляя после себя жжение на коже, и все, что остается в таких случаях — жить в отражении того, что было и безвозвратно прошло. Вряд ли в этой ситуации осталась открытая дверь и надежда на возвращение.       Тому перестало хватать воздуха, и когда он открыл глаза, он увидел лишь залитую светом комнату, разбросанные вещи, двух своих друзей. Георг и Густав стояли рядом с ним, непонимающе глядя друг на друга. Том тоже с удивлением смотрел на них, потом на разбитое окно в своей комнате, в которое врывались порывы весеннего ветерка. Он не помнил ровным счетом ничего — ни как просыпался с утра, ни как Георг и Густ оказались рядом. Он просто тупо моргал, будто выныривая из какого-то сна. Солнечное утро… Его друзья рядом. Все как всегда, на своих местах. — Ээээ… — протянул Георг, переводя взгляд с одного своего друга на другого. — Что за…       Мысль формировалась в его голове с трудом. Это было видно по всему, по выражению его лица, по тому, как озадаченно сдвинулись его брови к переносице. — Что на тебе надето, чувак? — спросил он, окидывая Тома взглядом снизу вверх. — Тебе теперь только в дачники-любители на грядках раком ковыряться, ой не могу!       Речь его дала сбой, поскольку, сказав это, басист рассмеялся.       Том посмотрел на себя, обернувшись в большое зеркало в двери шкафа. Увидь он такого типа где-нибудь в темном переулке, упал бы от страха к чертовой матери. — Бля, я понятия не имею, что это за шмотки, — страшным шепотом отозвался он. — Каулитц, чем ты занимался в своей комнате, что она выглядит так? — подключился теперь уже Густав.       Том с трудом оторвал взгляд от своей небритой, помятой физиономии. — Бля, да не знаю я! — паникуя все сильнее, повторил он.       Трое друзей озадаченно встретились взглядом с его отражением. — Поставим вопрос так. Кто помнит хоть что-нибудь? — разумно перефразировал Густав.       Никто не ответил. — Блин. Что за хуйня, — озадаченно пробормотал Георг. — У меня жбан раскалывается, — пожаловался Том. — Это все твои проделки, Листинг!       Юный гитарист страдальчески прислонился лбом к прохладному зеркалу. — Как пить дать, опять твои наркотические происки! — А чего я-то сразу, Каулитц! — взвился басист. — А ты вспомни, как ты один раз напичкал нас наркотой, и мы разнесли пол-клуба!       Лицо Георга снова приняло задумчивое выражение. Такое он помнил. Внезапно он резко сорвался с места. Лицо его приобрело паническое выражение. — Точно он! Гляди, вспомнил что-то! — Том кинулся за ним. Густав пожал плечами и, не найдя ничего умнее, тоже поплелся вслед за друзьями. Выскочив в коридор, первое, что Том углядел — белые дорожки возле всех порогов и дверей. — Это что, кокс? — он пришел в ужас от собственной догадки.       Георг торчал из тумбочки, в агонии выкидывая из нее пары обуви — кроссовок, кед, в поисках чего-то, одного ему понятного. — Откуда бы у нас столько денег? — резонно вопросил Густав. — Нашел! — радостно воскликнул Георг, доставая пару своих самых старых и особенно драных ботинок. Он просунул внутрь руку и вытащил оттуда стельку. — Все на месте! — чуть ли не разочарованно воскликнул басист, вытаскивая из ботинка пару бумажек по пятьсот евро. — Ты хранишь бабки в ботинке? В каком-то драном тапке? — Том ничего не понимал. — Блин, я думал, я все спустил. Что еще тут можно подумать? Вы посмотрите, в каком состоянии квартира! Нас ограбили! — Георг грустно посмотрел на шуршащие бумажки в своей руке, которые сломали всю его стройную детективную теорию. — Ну... Почти ограбили. — Твою мать, я думал, ты реально что-то вспомнил! — Том гневно округлил глаза. — Листинг, напряги мозг, кому нужно рыться в старой обуви? Моя гитара и та дороже стоит!       Георг зло засунул деньги обратно под стельку, забросив башмак обратно. — Ну тогда я вообще не знаю. Давайте позовем полицию! — На каком основании? — поинтересовался Густав. — На основании того, что у нас вся квартира напоминает притон! — Ну и чья это вина?       Барабанщики и басист напряженно переглянулись. Том осторожно присел на корточки и коснулся белой дорожки, поднося пальцы к носу. — Соль? — глаза его округлились. — Вы как хотите чуваки, а я считаю, что звонить нам надо не в полицию. А в скорую.       В коридоре повисло молчание, к сожалению, согласное. Это все было очень и очень странно. Порыв легкого весеннего ветра, налетевший из разбитого окна, ворвался в коридор, лаская кожу своими невесомыми порывами, и рука Тома покрылась мурашками. Он потер это место другой рукой и отчего-то поежился. Хотя он и не помнил ничего, загадочное ощущение возникло у него под лопаткой, как будто… Он перевел взгляд на лежащее на полу черное перышко, оброненное какой-то птицей. Откуда оно тут взялось? — Я считаю, нам надо пожрать! — Георг перебил его мыслительный процесс своими меркантильными жизненными целями. — Может, всплывет чего?       С этими словами он поднялся и последовал в кухню, увлекая за собой недоумевающего Густава. Том был вынужден согласиться. Напоследок обернувшись на разбитое окно, он вышел следом за друзьями. Странное чувство поселилось в его душе, но пока он не мог понять, что оно значило. — Чуваки, я вас на кухне потом догоню, ладно? — он осмотрел себя со всех сторон. — Мне надо в душ. I'm on the outside, looking in What do I see? So much of this left to begin Where would I be? It's in your mind It's in your eyes So it's goodbye again It's way past time For one last try So it's goodbye again. Goodbye again. (Vertical Horizon — Goodbye Again)       Том стоял под душем, смывая с себя странные запахи, пропитавшие его кожу, и в который раз клялся себе, что больше не возьмет в рот ни капли алкоголя. Ну, по крайней мере, в ближайшее время. Он уже много раз давал себе подобные обещания, просыпаясь на утро безголовым всадником, и каждый раз снова нарушал их, жестоко расплачиваясь за это потом. И вот сейчас опять настала стадия пылких обещаний отречься от бутылки и праздного образа жизни и встать на путь праведный. Ему было сейчас так плохо, что он хотел повеситься. Может, стоило еще, чисто для проформы, перестать разговаривать с Георгом пару дней, чисто на всякий случай, потому что подобные приступы амнезии, как правило, нередко оказывались связаны именно с ним, но сейчас Том отложил эту вторичную мысль.       Он с наслаждением оперся двумя руками о кафельную стенку, просто стоя под успокаивающими струями теплого душа, и позволяя каплям стекать по коже и оставлять приятные щекочущие дорожки. Он закрыл глаза. Почему его дреды, его одежда пахла серой? Чем-то кислым, чем-то сладким, чем-то пыльным, и еще медом? Он никак не мог сопоставить эти вопросы с ответами, которых просто не находилось.       Куда пропал вчерашний день. Кто разбил окно и перевернул все в квартире? Откуда соль?       Эти и другие вопросы кружили в сознании и весьма раздражали своим присутствием. Том зажмурился, отфыркиваясь от воды, которая попадала в лицо, и лишь на секунду поднял глаза, чтобы проморгаться. Взгляд его задержался на собственной руке, и он удивленно поднес ее поближе. На его безымянном пальце красовалось красивое серебристое кольцо-печать. Он вообще не то, чтобы очень любил всякие такие цацки и финтифлюшки, они мешали играть на гитаре, цепляясь за струны, но сейчас что-то заставило его поступиться этим принципом. Том удивленно рассматривал изображение пары скрещенных крылышек. Он выставил его так, чтобы струи воды не мешали ему рассматривать рисунок, по которому он провел пальцем, как завороженный. — Откуда это? Я же не мог жениться всего за одну ночь? Мы ведь не в Лас-Вегасе, — зачем-то сказал он сам себе.       Забавное чувство засело у него под лопатками, вещица была смутно знакомой ему, как будто он уже видел ее где-то. Совсем недавно, тонкие пальцы вертели это самое кольцо в руках, Том совершенно четко увидел их перед глазами, словно наяву. — Бля! — парень попятился к стенке. — Скажите мне, что я сплю. Что это вообще?       Он приложил тыльную сторону запястья к глазам, прогоняя настойчивый образ. Странное, тянущее ощущение лишь усиливалось, возникло слева, в районе ребер, и немедленно захотелось заныть от этого чувства тупой непонятной боли и пустоты. Юный гитарист не понимал собственных ощущений.       Он снова нерешительно глянул на кольцо. Что же оно ему напоминало?       Ничего не приходило на ум.       Промучившись минут пять, Том решил, что отныне даже бутылочки пива с Жориком не дернет. Ни одной. Целый месяц. Ну хорошо, хотя бы неделю. Что он, был слабаком — продержаться без алкоголя каких-то жалких три дня?       Насильно вытолкав из головы все странные идеи, которые не давали ему покоя, юный гитарист принялся одеваться. Он ощущал себя не в своей тарелке. ***       Том скомкал и выбросил странную одежду, от которой остались одни лохмотья. Вопреки собственным религиозным убеждениям, после душа не то, что не полегчало, но стало только хуже. Расслабленное тело никак не желало собираться в кучу, оно шаталось, еле плелось, голова с мокрыми дредами, которую Том на ходу вытирал полотенцем, весила теперь будто бы тонну. А еще парню все время казалось, что он летит. Том словно проваливался и парил в голубом небе, проносясь мимо пушистых облаков и видя под собой землю, деревья и извивающиеся ленты серых дорог, а также стайки птиц наравне с собой. Теплый ветер, налетающий на него ласковыми порывами, так приятно согревал кожу, хлопая одеждой, будто крыльями.       Встряхнувшись, Том на всякий случай больше не закрывал глаза. От этого ощущения у него начала кружиться голова.       Он дополз до кухни, мечтая лишь доковылять до табуретки и рухнуть на нее. Он чувствовал себя не просто мертвым, а скорее мертвым, затем расчлененным, потом брошенным под каток и после наспех сшитым обратно.       Сегодня, по всем подсчетам, был уже долбанный понедельник, три часа дня, он где-то проебал все выходные, а дела-то тем временем не спешили себя откладывать. Словно в напоминание этого, в его кармане затрясся телефон. Том скривился, как от зубной боли, когда на экранчике возникла надпись «Звонит Петер». — Шайссе. Только тебя мне не хватало.       Фото на экранчике буквально излучало негативные вибрации и ответить пришлось. — Каулитц. Прелесть моя, — тут же донесся оттуда раскаленный, как утюг голос, — ты смотрел на часы?       Том послушно посмотрел на циферблат, зажимая трубку плечом. — Смотрел, Петер. Красивый черный с серебристым циферблат. А че? — он откровенно зевнул в трубку. — А то, что если ты не помнишь, то я сегодня жду вас в три в студии, с вашим новым солистом. Мы же договорились! — Солист? В три часа?       Том медленно холодел. Петер давно говорил им, что пора найти солиста… Но сегодня в три? Почему так радикально? В ушах сам собой заиграл похоронный марш. Том страшно округлил глаза. — Эээ… Петер? — Да, Том, — собеседник на том конце трубки вздохнул, словно был смертельно замучен всем, что происходило вокруг него. — У нас это… Не того... Не этого...       Георг, который напрягся на слове «солист» настороженно поднял голову. Он понял, кто звонил. Бросив нож, он порывисто подлетел к Тому, поняв, что тот сейчас сделает непростительную бяку и выхватил у друга трубку прежде, чем тот успел среагировать. — Петер, не слушай Тома, парень на выходных перебрал на радостях. Есть у нас солист. Все ОК. Только он немного приболел… В три сегодня никак. Давай завтра? Завтра стопудов! — Вы меня заебали в край, все трое или сколько вас там! Мы же договорились, Георг! Ну что за кидалово, твою мать? Вы работать собираетесь, или как? — Я знаю… Знаю… Но у нас все в ажуре. — Георг отчаянно игнорировал Тома, который крутил пальцем у виска. — Парень приболел… Отравился, или что-то типа того!       Георг мастерски завирал, но в голове его возник образ лопаты и трех больших ямок, свежевыкопанных его же рукой. Он напряженно закусил губу, ожидая, что скажет трубка. — Завтра я не могу. У меня, видишь ли, кроме вас еще дела есть. Послезавтра, и это последний день, — к его облегчению, злобно вздохнул Петер. — Потом все. Апокалипсис. Вам понятно?       Трубка щелкнула и линия пошла короткими гудками. — Понятно. Чего уж тут не понятного. — Проворчал Георг, задумчиво нажимая на отбой. — Апокалипсис так апокалипсис.       Он трагично вздохнул. — Георг, едрить твою лысину, какого ты вклинился? — возмутился Том, нависая над ним. — Ты, Каулитц, как хочешь, а я вот не собираюсь умирать в расцвете лет. Я тоже, как и ты, не помню, че было на этих выходных. Но у нас еще будет время, мы найдем этого проклятого солиста, зуб даю. Тем более, нам повезло, есть еще один день форы, все-таки Петер не изверг, дал нам время! Обшарим все переходы, клубы, как хочешь. Но солист будет у нас, ты понял меня? И не вздумай ляпнуть ему ничего другого, — Георг во время всей своей тирады тыкал Тому в лицо огромной деревянной ложкой, которой он до того размешивал в сковородке какую-то невнятную кашу. Он с силой впихнул Тому в руку трубку и отошел обратно к плите продолжать свой стремный несъедобный экспромт на околокулинарную тему.       Том скрутил с головы полотенце и с силой хлопнул им Георга по затылку. Друг лягнул в его сторону ногой. Густав не обратил на них никакого внимания, к разборкам этих двоих он уже давно привык. — Какая на хрен разница, когда умирать, сегодня, завтра. Один фиг, не найдем мы солиста, — развел Том руками. — Найдем-найдем. Ща пожрем тока, — Георг уже раскладывал по тарелочкам свой поварский бенефис.       Том посмотрел на это подозрительно и ограничился тем, что влез в холодильник, достав себе оттуда банан и апельсин. Жрать ему что-то передумалось. — Ну-ну. Не знаю, как ты, а мне сегодня еще в клуб к шести. В отличие от вас, лоботрясы, я на двух работах разрываюсь, — буркнул Том и, налив себе кофе, отвалил на подоконник, где и расселся, угрюмо, забравшись на него с ногами. Он поставил чашку рядом с собой и принялся очищать апельсин.       Доселе молчавший Густ возвел глаза к небу. — Хватит рычать друг на друга. Поищем мы этого солиста вдвоем, на Жориковой тачке. У меня карта где-то валялась, как раз сегодня понедельник, успеем обойти парочку музыкальных школ, где мы еще не были. Там вечерние занятия должны быть. А ты пойдешь в свой клуб, — разумно предложил Густав, пожимая плечами. — Ага, мы ищи, а он на гитарке бренчать пойдет, — буркнул Георг.       Том уныло посмотрел на друзей. Они оба выдумывали какую-то хренотень. Петер был совершенно не тем человеком, который с юмором относился к шуточкам такого типа, все это знали. Какой был смысл пудрить ему мозги? Том с садистским наслаждением подумал, что послезавтра с радостью посмотрит, как продюсер спускает с Георга шкуру. Интересно, как Листинг станет выкручиваться в том случае? Придет, наверное, с похоронным лицом и заявит, что мифический отравившийся солист не выжил в борьбе со страшной африканской лихорадкой, и у них всех теперь страшный траур интернационального масштаба. И Петер, ну конечно, разрыдается от сочувствия, поймет, простит, даст им еще сроку, трогательно утирая влажные глаза кружевным платочком. И они, конечно, снова пойдут на поиски. И, конечно, обломаются, потому что во всей этой дыре нормальных музыкантов было раз, два — и обчелся.       Настроение отчего-то упало.       Том не верил в пророческий талант и не думал, что именно сегодня тот самый день, когда звезды, наконец, встанут правильно, и все пойдет так, как надо. Он грустно отхлебнул кофе и зажег сигарету, с наслаждением сделав затяжку и чувствуя, как дым наполняет его легкие приятной горечью. — Георг, а где, кстати, твоя тачка? — Том заметил отсутствие машины, когда заглянул в окно. На привычном месте парковки стоял какой-то непонятный, синего цвета мини-вэн. Рядом с ним, во дворике, возникло гигантское, обугленное черное пятно огромного размера, как будто в этом месте приземлялся метеорит. Том не припомнил, чтобы видел его тут раньше.       Георг выпрямился. — Я не помню, — некоторое время покопавшись в своей памяти застонал он. — А где моя машина? — жалобно спросил он, оборачиваясь уже к Густаву.       Друг наморщил лоб и честно попытался дать ответ на этот вопрос, но память снова подводила его. Промаявшись попытками вспомнить, он просто пожал плечами. — Я не помню, Георг. — Прекрасно, еще и тачку проебали, — Георг моментально сник. — Ну вот где тачка, там можно искать начало всех наших приключений. Я подозреваю, что она стоит у клуба, наверняка мы если и бухали, то где-то там, — ободряюще заметил Том. — Но это значит, что твоя задача поиска немного усложнится и, возможно, придется тебе снова залезть в свою заначку в ботинке и раскошелиться на такси. — Да иди ты на хуй, Каулитц, — разозлился басист. Он больше не сказал Тому ни слова, в расстройстве кинув посуду в раковину.       Том пожал плечами и снова отвернулся в окно. Ему разбираться с другом не хотелось. Он болезненно поморщился и посмотрел на вступающую в свои права весну, на то, как солнце выгоняет всех людей на улицы — в их внутреннем дворике кишмя кишела детвора, родители, хозяева со своими собаками.       Звон детских велосипедных звонков и лужи, слепящее солнце. Жизнь, такая яркая и радостная, начиналась снова, с уходом зимы. Скоро зазеленеет трава, потеплеет, люди скинут многие слои одежды и переоденутся в майки. Начнется новая жизнь и новая весна…       А что было для него, Тома, в этой бурной жизни? Он посмотрел в стекло на свое отражение, еле заметным призраком висящее на уровне его носа. Поймав взгляд карих глаз, на какую-то секунду он подумал, что кто-то другой внимательно смотрит на него с той стороны жизни и с той стороны весны. Кто-то, кто будто бы ждал его там, стоило только протянуть руку. И Том протянул ее, дотронувшись до своего отражения. Большое серебристое кольцо, которое он почему-то так и не снял, звякнуло об стекло. Неведение доставало, а раздражение нарастало с каждой минутой все больше и больше, и Том совершенно не мог себе объяснить эту тревогу и беспокойство. У него сосало под ложечкой безо всякой на то видимой причины, будто организм подавал сигналы, которых его обладатель не понимал.       Том уныло потянулся к пачке сигарет и, поковырявшись в ней, достал одну штуку. Колесико его зажигалки щелкнуло. Он задымил. — Надеюсь, наше веселье хотя бы стоило того, — пробормотал он себе под нос, рассматривая спешащий куда-то мир внизу.       Как странно… Вроде бы ничего не меняется с каждым днем, а когда вдруг посмотришь назад, все начинает казаться другим. Тому сейчас тоже все казалось другим, таким же серым, перевернутым вверх ногами и странным. И если бы только можно было так легко определить, в чем тут загадка...