Where Angels and Demons Collide

      Билл вынырнул из темноты, в которую погрузился так внезапно. Пробуждение на этот раз совершенно не доставило ему никакой радости, ведь в своем сне он пребывал в замечательном месте, там, где и хотел бы сейчас находиться.       Как наяву он видел перед глазами пол в комнате Тома, обои, кровать и кушетку, большое окно, шкаф со скомканной в нем одеждой. Все точно так, как он и запомнил, сохранил в своей памяти с того самого последнего раза, когда они все еще были вместе, когда под его лопатками чувствовались прохладные доски пола, а сверху — тяжесть горячего тела, прижимающегося сверху. Это ощущалась так правильно и приятно, а все вокруг было такое знакомое и родное, что Билл слегка застонал во сне. Руки его помимо воли вцепились в поверхность, на которой он лежал. Что-то мягкое. Одеяло?       Он хотел открыть глаза и снова увидеть солнечных зайчиков, пляшущих на обоях той комнаты. Ему хотелось, чтобы с негромким скрипом вдруг открылась дверь, и Том зашел, неся в руке тарелку с бутербродами и пару чашек с чаем.       С горечью Билл ощущал, что это не могло стать правдой, это место теперь находилось далеко от него, как и тот, кому оно принадлежало. Оно осталось в другом мире, там, куда путь теперь был закрыт, возможно, ненадолго, а, возможно, и навсегда.       Ангел тихо застонал. Воспоминания заставляли его скучать по человеку так нестерпимо сильно, что тело сводила физически ощутимая судорога.       Он лишь надеялся, что Тому будет теперь хорошо и спокойно там, дома. Лишь бы он не мучился воспоминаниями.       Юный Ангел чувствовал, что кто-то прижимает его к горизонтальной поверхности, удерживая за плечи и заставляет оставаться на одном месте. Во рту возник привкус какой-то горькой гадости. Наверное, лекарство?       С трудом глотая все, что ему давали, Вильгельм не отплевывался и не давился. Чья-то рука гладила его по голове. Эти прикосновения были заботливые.       Собравшись с мыслями, юный Хранитель слегка приоткрыл веко и тут же с ужасом понял, что на него выплывают знакомые светлые стены, золотые финтифлюшки, цветочки и вазочки, которые он определенно уже где-то видел прямо сегодня.       Он узнал это место. — Том… — Ангел с трудом поднял голову, стараясь увидеть лица, которые склонились над ним. Все они расплывались в неопознанные, смешанные пятна, одинаково безликие, как будто кто-то в спешке стер с них всю краску, размазав губкой их черты. — Малыш, его здесь нет… Его забрали, — Билл узнал этот голос справа, он принадлежал его маме, которая сейчас обеспокоенно наклонилась над своим бледным сыном. — Ты был в обмороке некоторое время, только что пришел в себя.       Билл с трудом попытался подползти повыше по кровати и принять сидячее положение, но тут же был остановлен рукой слева. Приглядевшись, он узнал в этом пятне рыжеволосую медсестру из медпункта. Сейчас она с явным недовольством снова порхала над ним, пытаясь привести в чувство. — Я… расторг нашу с ним связь Хранителя и подопечного, мам, — тяжело дыша, пояснил Билл.       Рука Симонии взлетела к лицу. — Что? — голос ее резко пошел вверх. — Но ведь в таком случае для тебя это будет чувствоваться точно так же, как потерять своего подопечного! Ты начнешь умирать очень быстро! — А разве я еще не потерял его? — Билл закрыл глаза. Яркий свет бил по его зрачкам, раздражая своим морганием. — Давид все равно не отпустит меня. Ты знаешь, что он мечтает со мной поквитаться. Пусть лучше так. Я не выживу и не хочу так жить... — он сухо закашлялся.       Глаза Симонии расширялись. — Что такое ты говоришь, Вильгельм? — Какие ты еще видишь варианты? — сын улыбнулся ей полусумасшедшей улыбкой и откинул голову назад. Говорить ему было все труднее и труднее.       Он выполнил свое предназначение, смог отвести от смертного все неприятности и отправить его домой в целости и сохранности, а это для Ангела было самое главное.       Симония, которая в момент стала такая же белая, как ее сын, осознавала, что сказанное им — правда. — Вы сможете с этим что-нибудь сделать? — она схватила за рукав девушку-медсестру.       Та лишь покачала головой, печально поджав губы. — Сожалею, если бы смертный находился рядом — может быть, мы бы ослабили заклинание. Но сейчас все, что мы можем, лишь продлить его жизнь, ненадолго, хоть это и будут одни сплошные мучения. Обряд — очень мощная штука, он отнимает жизнь Ангела и вернуть его может только он сам, снова повторив клятву. Сейчас он сможет ходить, я относительно привела его в чувство, но ему станет лишь хуже со временем. Я сожалею.       Симония опустила лицо в ладони. Это был какой-то нескончаемый кошмар, все эти Адские приключения, погоня за Амулетом, Демоны, Ангелы и смертные, смешавшиеся в одну кучу.       Она не знала, как ей помочь собственному сыну. Неужели ей только осталось смотреть, как он исчезает капля за каплей и растворяется, уходя из этого мира?       А тут еще этот Совет! Он переносился уже столько раз, Давид и остальные Апостолы будут просто в гневе, они не станут терпеть еще один срыв.       Словно в подтверждение этих опасений, в помещение медпункта зашел крайне раздраженный и недовольный Артемий. Апостолы по очереди заглядывали сюда, за последние несколько минут тут уже успели побывать и Павел, и Петр, и Димитрий, и все они появлялись лишь с одним вопросом: где уже, наконец, Вильгельм. Ждать его они уже больше не могли, и терпение их, увы, переливалось через край. Артемий потоптался в дверях. Симония метнула на него недобрый взгляд. — Ну чего вам еще?       От ее тона Златокрылый оскорбленно приосанился и посмотрел на женщину свысока, однако сник, наткнувшись на ее непроницаемый взгляд. — Симония, он пришел в себя? Мы без него не можем начать, — пробормотал он, жалобно глядя на мать Билла. — Потерпите. Это вы довели мне ребенка, — она гневно блеснула глазами в его сторону. — Не денется никуда ваш Совет.       Артемий страдальчески вздохнул. — Но Давид там уже рвет и мечет. — Ах, он мечет, — Симония совсем недобро поджала губы. — Я буду скоро, дорогой, — обратилась она уже к Биллу.       Она мягко склонилась, поцеловав его в холодный и мокрый лоб. — Мам, не надо, не ходи! — поняв, что Артемий только что подписал Давиду смертный приговор, юный Ангел хотел подняться на локте, но Симонию было уже не остановить.       Она пригвоздила Апостола к стенке взглядом и, обдав его волной ядреного материнского гнева, вылетела прочь, в коридор. Она направлялась прямиком к Залу Собраний, и намерение ее было весьма твердо. Она собиралась задать брату такого горячего перцу, какого он давно уже заслуживал. — Мам… — слабо позвал Вильгельм, но Симония уже скрылась из виду.       Он обессиленно откинулся на подушки. Конечно же, ему было сейчас не до Совета, и он совершенно не хотел на него идти. Но вдруг Симония сейчас убьет всех присутствующих? ***       Симония тем временем решительным движением распахнула двери большого Зала. Шуршание и переговоры немедленно смолкли — все, кто находился на заседании, с замиранием сердца повернули головы, надеясь, что все-таки появится самый главный виновник, и можно будет уже, наконец, начать встречу, которую они прождали несколько часов.       Десять Апостолов сидели за столом, обмахиваясь листочками от жары и перекидывались вялыми репликами, которые летали по всему залу через стол, как ленивые пчелы.       Артемий за спиной Симонии развел руками, показывая всем, что он тут ни при чем, что это не с его легкой руки напасть пришла по их головы. Давид, который сидел, наполовину утонув в кресле, подперев ноющий висок тремя пальцами, дернулся и моментально принял оборонное положение. Увидев сестру, он тут же заорал: — Са-а-акий!       Симония надвигалась. — Сакий, ты сейчас останешься без Превосходительства! — Давид вскочил со своего стула и юркнул за овальный стол, обходя его с другой стороны. Это было слабым, но все-таки спасением — вокруг гигантского стола можно было сколь угодно улепетывать кругами и не дать врагам схватить себя. — Сакий, где ты есть! — предпринял Давид последнюю паническую попытку дозваться своего шанса на выживание.       Сакий выскочил на его крики из каморки позади зала. — Где тебя носило! Меня тут убивают! — прошипел Давид, смотря одним глазом за тем, чтобы Симония не подходила слишком близко, а другим мысленно распиливая Охранника на две более худых особи.       Сакий мигом оценил ситуацию и доблестно встал грудью на защиту своего начальника.       Апостолы, которые весьма заскучали сидеть и плевать в потолок, оживленно зашевелились. Зрелище обещало быть интересным. — Давид. Нам нужно поговорить. Сейчас же. — Симония описала пару полукружий вокруг стола, но ее цель каждый раз оказывалась в диаметрально противоположной точке. Давид и Сакий предпочитали держать дистанцию в целях собственной сохранности. — Я не могу сейчас говорить. Очень занят, — Давид выхватил из рук у Димитрия какие-то бумаги и сосредоточенно уставился в них. Там оказались нарисованы лишь несолидные цветочки и пружинки, нашкрябанные от скуки на полях серьезной рукой Апостола. — Вот! Видишь? На повестке дня сводка происшествий за последние несколько десятилетий, это нельзя откладывать! — Не пудри мой мозг. Нам. Надо. Поговорить, — Симония скрестила руки на груди. — Я сейчас занят. У нас, видишь ли, Совет! — отбрыкивался Давид. — Который, кстати, никак не может начаться потому, что твой драгоценный мальчик все еще не здесь! — Да, где Вильгельм? — встрял Павел, подавая голос из-за дальнего угла стола. — Он не может прийти, но я думаю, что расскажу вам, почему! — Симония слегка опустила взгляд и когда снова подняла его, у сидящего к ней ближе всех Петра вода в стакане пошла пузыриками кипятка. — Вильгельм не придет. Потому что лежит сейчас в больничном крыле и умирает. По твоей милости!       В зале воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь шумными быстрым хлопанием ресниц верховного Апостола. — Он опять умирает? Сколько можно! — воскликнул он, хватаясь за голову. — Я тут ни при чем! — Это ты изначально не досмотрел за всей ситуацией! Это из-за тебя мальчику пришлось перепахать весь Ад, Рай, Землю и даже мир Белого Тумана, чтобы исправить твою ошибку! Это ты скинул его на землю, из-за чего он попал во всю эту переделку! И, собственно, именно ты велел выслать его смертного прочь, хотя ты знал, что их нельзя разлучать, потому что они связаны магической клятвой! Вильгельм знал это и расторг свой контракт Хранителя! И вот теперь он в лазарете! На последнем издыхании!       Давид шумно сглотнул. Симония продолжала: — А ты что? Ты тут рассиживаешься и ждешь, когда он придет сюда и ответит за какой-то незначительный проступок, за который он уже двадцать раз переплатил. Одумайся, Давид! — его сестра гневно оперлась руками о стол, перегибаясь в сторону родственника, но тот снова ловко ускользнул от правосудия.       Верховный Апостол не знал, чем крыть такие обвинения. Он беспомощно посмотрел на Сакия, затем обвел взглядом сидящих и ждущих его Златокрылых. — Незначительный поступок? Демоны! Он привел Демона на нашу территорию! — нашелся Давид, трепыхая роскошными крыльями. — Единственный Демон здесь — это ты!       Члены Совета вздрогнули от резкости ее слов, но Симонию было уже не остановить. — Ты хоть палец поднял во всей этой истории с Амулетом, а? Или только сидел на своем стуле и жалел себя? — рыжеволосая женщина сжала кулаки. — Я требую переноса Совета! Верните мальчика на Землю! Или вели Рафаэлю принести смертного обратно!       Семейная сцена начала приобретать глобальные масштабы. — Ты не имеешь права требовать! Ты не принадлежишь к служащим Дворца, — напряженным фальцетом пискнул Верховный, зная, что очень пожалеет о своих словах. — О, поверь мне, я могу. И клянусь, если ты немедленно не добудешь себе хоть чуточку элементарного сострадания, тебе не жить, ты понял меня? — сестра смотрела на него таким страшным взглядом, что Давид против своей воли закивал головой. — Совет не состоится. Вильгельм не может прийти!       Давид припомнил, откуда его племянник получил свой любимый пронизывающий взгляд обыкновенной черной гадюки. Апостолы в ужасе переглядывались, не зная, как им реагировать. Давид выглядел так, будто бы его окатили водой. Он совершенно не хотел при всех выглядеть бледно и слушать свою сестру, но под этим пылким, мечущим молнии взглядом, терял всякую убежденность. Подумав так, Златокрылый в ужасе сжал руку Сакия, хрустнув его суставами от избытка чувств.       Пауза немного затянулась. Все, как один, смотрели на Давида. — А чего вы на меня-то все уставились? — возмутился его Превосходительство, поняв через секунду, что все лица обращены к нему. — Я, что ли, должен это решать один? — Совет нельзя больше откладывать! Мы не можем принести сюда смертного. И наоборот, сослать Вильгельма на землю, — не очень уверенно прошептал Артемий.       Давид открывал и закрывал рот, силясь выжать хоть что-нибудь умное, но спасение пришло к нему само, неожиданно и совсем не оттуда, откуда он ожидал. За спинами собравшихся, никем незамеченный в пылу горячих дебатов, вырос виновник спора. Пошатываясь, как пьяный, юный Ангел держался за стену и шел с большим трудом. — Мам. Не надо, пожалуйста, — потусторонним голосом пробормотал он, — я пришел и готов выслушать все, что они мне скажут.       Теперь все, как по команде, повернулись в его сторону. Двенадцать пар глаз расширились от удивления и ужаса, при виде этого черного, растрепанного существа, больше похожего на тень, чем на Ангела. — В-в-вильгельм? Ты, по последним данным, собрался умирать в больничном крыле. Как уже традиционно повелось, — невпопад изрек Давид.       Вильгельм зашел в Зал и привалился к стене. — Билл, стой! Нет! — Симония подбежала к сыну и едва успела поддержать его под локоть, чтобы он не упал. — Совет будет перенесен. Мы уже все решили! — Мам, не надо, я не хочу. Я могу присутствовать. Я хочу, чтобы это уже кончилось быстрее, — тихо прошептал он, позволяя ей отвести себя к стулу. — Пусть творят со мной, что хотят. — Малыш, тебе нужно лежать в постели, ты слабеешь с каждой секундой, тебе нельзя сейчас терпеть никакие встряски!       По безжизненному взгляду, направленному в пол, Симония поняла, что сражаться с сыном сейчас бесполезно. Он был болезненно равнодушен, почти как холодная и непробиваемая стена. В считанные секунды он превратился из живого, красивого Ангела в угасающую полуденную тень.       Апостолы смотрели на него с вящим трепетом, как на Всевышнего, неожиданно явившего им свой лик. Разве только от Всевышнего они не стали бы отодвигаться подальше сверля его подозрительными боязливыми взглядами. Симония не решалась отпустить сына или отойти от него подальше, она встала по правую руку, с беспокойством склонившись над своим мальчиком. — Мам, я правда в порядке, — он улыбнулся ей болезненной и натянутой улыбкой, говорящей о чем угодно, но только не об этом.       В своих мыслях Билл сейчас находился не здесь. Он видел лица Апостолов как размытые пятна.       Опасливо косясь на сестру, Давид протиснулся мимо нее к своему креслу. Теперь, когда Вильгельм все-таки пришел сам, стоило решать все вопросы как можно быстрее.       Давид все не переставал удивляться, как его родственникам удается так ловко манипулировать решениями членов Совета. Вильгельм перетягивал одеяло в свою сторону даже в таких случаях, где он был кругом неправ. Его следовало осудить по всей справедливости закона, как и любого нарушителя, но вместо этого Апостолы дрожали перед ним губой, искренне ему сопереживали и не знали, что делать с каким-то мальчишкой. И как работать в таких условиях? — Давайте хотя бы попробуем разрешить конфликт? — Давид прозвонил в звоночек, возвещающий о начале встречи.       Апостолы, крайне воодушевившиеся этим фактом, довольно расшумелись, переговариваясь вполголоса и шепчась о чем-то своем. Они иногда поглядывали на Вильгельма, то сверяясь со своими записями, то снова нашептывая что-то на ухо соседям. — Я прошу тишины, — Давид поднял руку.       В Зале моментально стало тихо. Шепот и шорохи смолкли. — Так уж вышло, по определенному стечению обстоятельств, что нам с вами пришлось созывать собрание аж два раза. И все же, у нас с вами все еще остались некоторые нерешенные вопросы. Начнем, пожалуй, с радостной вести, — Давид прокашлялся, делая театральную паузу, как будто бы это все еще было сюрпризом для кого-то. Димитрий и Артемий уныло переглянулись. — Итак, все мы знаем — Пророчество наконец-то совершилось! — торжественно провозгласил Златокрылый, выдавливая из себя некое подобие улыбки.       Апостолы в Зале наградили комментарий радостными возгласами. Секретари бодро скрипели своими перышками, записывая все, что произносилось, птички весело щебетали в клетке, солнечные лучи проникали в помещение сквозь разбитое Михаэлем окно. Давид снова уныло скосил глаза на племянника. — Это была нелегкая борьба, из которой не все мы вышли без потерь. Но теперь самая сложная часть, наконец, позади!       Билл отнял руку от лица. На фразе про потери он посмотрел на любимого дядю так что тот даже спиной почувствовал, как ему между лопаток вкручивается острый клинок направленного на него бешеного взгляда. — Но тем не менее, мы выиграли эту войну с блеском! — быстренько завернул Давид. — Однако, повод нашего собрания сегодня немного другой.       Начальник достал платочек пару раз коснулся им резко взмокшего лба. — Сейчас свитки отданы Пророкам, и они будут заниматься трактовкой этого послания, ибо происхождение языка, на котором написано Пророчество, никому, кроме них, не известно. Надеюсь, что у них уйдут на это не столетия, — он как-то странно хихикнул, отпустив весьма занятную, на его взгляд, шутку.       Все в зале молчали с каменными лицами. Давид все-таки взял себя в руки и попытался заставить себя перейти к делу. — Билл, я попрошу тебя подняться.       Ангел с трудом встал и выпрямился во весь свой немалый рост. Его крылья были сложены за спиной. Он опустил голову, напоминая теперь мраморное изваяние. — Мы все уже слышали эту историю из уст моего племянника, и я не стану просить его повторять. Все мы с вами знаем, что ситуация весьма сложная. Билл сознался в том, что общался с Демонами, проводя их на территорию Рая тогда, как это строжайше запрещено. — Мы уже это обсуждали и выяснили, что я никого и никуда не проводил. Дария сама знала дорогу, о чем честно и сказала тебе во время нашего разговора. И если бы она не знала, хрен бы ты достал Амулет.       Симония предостерегающе дернула сына за руку, не желая, чтобы его выпады снова накалили атмосферу. Давид сжал челюсти. — Хорошо. Общался с Демонами, — Апостол делал над собой видимое усилие, чтобы сказать то, что он собирался. — Стоит, однако же, учитывать, что именно благодаря Вильгельму найден хранитель Амулета и пророчество вернулось на территорию Рая. В итоге всего этого, — язык его никак не мог повернуться, чтобы произнести следующую фразу, — если бы не Вильгельм, вся эта ситуация кончилась бы гораздо плачевнее. Для всех нас.       Симония скрестила руки на груди. Начало ей нравилось. — Прошу так же учесть, что Вильгельм понес в этой борьбе серьезные травмы, чуть не погиб, а так же спас одну человеческую жизнь, — Давид низко опустил голову. Слова давались ему очень нелегко.       Губы Симонии искривились в нервной улыбке. Чтобы воззвать к совести брата, она потратила немало сил. Неужели это случилось? Как бы то ни было, Давид стоял сейчас, не поворачиваясь к ним с Биллом, золотые крылья нервно подрагивали от напряжения. — Он повел себя в этой ситуации вполне достойно… как… как… — Давид снова промокнул платочком лоб. — Как это сделал бы на его месте любой Страж-хранитель, достойный своего звания.       Билл удивленно покосился на дядю. На секунду он даже забыл о своем состоянии. По правде, план Дарии казался ему нереальным, он не думал, что сможет вразумить Верховного, но тот сейчас полностью опровергал эту теорию. — Всем нам уже известно, что для подобных случаев у нас даже нет законов, которые могли бы помочь нам решить судьбу обвиняемого. А потому, прошу вынести камни. Нам нужно приступить к процессу голосования.       И снова Апостолы зароптали в ожидании, советуясь друг с другом и поглядывая на младшего Ангела. Секретарь поспешно вышла из зала и вернулась в него с небольшой корзинкой, накрытой красивой белоснежной тканью с золотистой каймой.       Это был древний способ, возникший еще до появления написанных законов. Как правило, если решение не могло быть принято под руководством правил, в дело вступала система, старая как мир. Секретарь осторожно передала Давиду корзинку. В ней лежало двенадцать белых и двенадцать черных, равномерно круглых камушков, и все, что было нужно теперь, лишь передать корзинку остальным Апостолам. Давид водрузил ее в центр стола. — Нужно вынести ваше решение. Оправдать или наказать преступника!       Двенадцать рук по очереди потянулось к корзинке. Билл на секунду застыл от изумления. Еще несколько минут назад ему было все равно, что случится с ним, но голосование принимало такой оборот, что Ангел выпрямился на своем стуле.       Волнение захлестнуло Симонию. Она, конечно, не имела права принимать участия в голосовании, кусала губы и сжимала кулаки до побеления костяшек, молясь о том, чтобы вынесенный приговор был справедлив и не слишком жесток. С учетом всех тех слов Давида и с расчетом на то, что у Апостолов все-таки было хоть какое-то сострадание и понимание, ей оставалось лишь верить в лучшее. Проделка Вильгельма считалась действительно вещью сурово наказуемой, но ведь вся ситуация повернулась совершенно по-другому после этого, Совет должен был это понимать!       Напряжение, царившее в зале, достигло апогея и давило на барабанные перепонки. Словно в замедленной съемке мать Билла смотрела, как множество рук взлетает в воздух… Черный камень… Белый камень, за ним еще один белый… Два черных камня… Белый, затем снова черный, затем снова белый. Снова черный и снова белый. Черный. Одиннадцать рук, и Симония сосчитала, что черных камней ровно на один больше. Она подняла на брата большие глаза. Из всех Апостолов только он не продемонстрировал свой выбор. Дыхание ее замерло где-то. Судьба Вильгельма зависела теперь только от решения Верховного Апостола, таково было правило — он обязан голосовать последним. Камушки были вынуты из корзины заранее, и она стояла теперь посредине стола, пустая наполовину. Давид не мог принять своего решения, просто пересчитав камни, его выбор уже был сделан заранее и зажат в кулаке, который он держал сжатым.       Симония ощутила, что щеки ее пылают. Почему-то она не сомневалась в выборе своего брата, особенно после слов, которые она от него услышала. Но он тянул с тем, чтобы раскрыть карты, не оборачиваясь больше ни на свою сестру ни на племянника.       А затем медленно он поднял руку и бросил на стол свой жребий, который блеснул светлым отблеском в лучах струящегося в Зале солнечного света.       Камень был белый.       Симония выдохнула и резко уронила голову в ладони. Невероятное облегчение накатило на нее волной, смывая все сомнения и страхи. Уголок ее рта пополз вверх, и в голове почему-то мелькнула мысль, что чудеса, похоже, все-таки случаются. В конце всей этой истории Давид решил прекратить бессмысленную и глупую войну против своего племянника. Может быть, он, наконец, простил Билла. Может быть, сделал это из жалости. Может, поддался психологическому давлению... Но факт оставался фактом, не смотря ни на что, он решил пойти в его защиту. Симония знала правило — в случае, когда голоса разделяются, то единственное, что влияло на исход ситуации, был именно последний поднятый камень. Именно определял всеобщий выбор. И выбор был светлым.       Это значило, наказание вынесут в мягкой форме. Зал зашумел. — Вильгельм, выбор сделан. Посему, разреши тебе зачитать твой приговор…       Ни единый мускул не дрогнул на лице младшего Ангела. Билл, казалось, вообще не видел того, что происходило вокруг, он сидел, уставившись в одну точку в конце зала, лишь уголком глаза замечая какое-то шевеление слева от себя.       В Зале Небесной Канцелярии снова воцарилась гробовая тишина.       Давид надел смешное позолоченное пенсне и, водрузив его себе на нос, раскатал длинный свиток, возлагая его на кафедру. — С учетом разделившихся поровну результатов голосования, теперь, когда ты все же оправдал себя, я, как верховный Апостол, принимаю свое решение.       Симония сжала кулаки. — За свою провинность ты приговариваешься к вечному пребыванию на территории Рая, а также столетию исправительных работ. Приговор намного более мягкий, чем следовало бы, и все же, ты пострадал за правое дело. Учитывая твое, гм... нестабильное состояние, мы предложим тебе любую посильную помощь перед тем, как ты отправишься делать свои дела, — Давид строго и устало поднял глаза на присутствующих, — но тебе необходимо явиться ко мне для разъяснения и получения списка дел, как только тебе станет лучше. Твой приговор вступает в силу немедленно и обсуждению более не подлежит. Пленника можно увести.       Он повернулся, перевел глаза на племянника.       Лицо Вильгельма отражало ровно столько же эмоций, как если бы ему сказали, что через пять минут его ждут во дворике возле виселицы, где для него уже приготовлена уютная, славная петелька. Он опустился обратно в кресло и закрыл лицо руками.       Ну вот и все. Конец. Дядя не отпустил его. Было глупо надеяться.       В тишине помещения прокатился удивленный вздох. И затем, как будто взрыв сокрушил стены Дворца. В зале началось что-то немыслимое, заговорили все и сразу, Артемий и Димитрий тут же вступили в жаркий спор по поводу справедливости окончательного выбора, они оба ринулись к Давиду, наперебой пытаясь переубедить его и дать понять, что выбор был сделан неправильно. Павел откинулся на спинку стула, бросив заинтересованный взгляд на Исакия и Якова, которые подняли черные камни и сидели теперь с такими лицами, будто бы их прилюдно оскорбили и смертельно унизили. Йоанн молча встал и прошелся по залу, бросая взгляды на Вильгельма и подумывая, стоит ли подходить к нему сейчас за тем, чтобы поздравить его — все-таки он достойно держался все это время, этого было не отнять. Только вот выглядел юный Ангел неважно, совершенно ни одной эмоции не отражалось в его лице, и Йоанн решил, что не нужно сейчас беспокоить его. Ему явно было не до этого.       Симония, уже не обращая внимания ни на кого, снова бросилась к своему сыну на шею. — Мальчик мой, я так счастлива за тебя! — Я тоже счастлив, мама… — каменный и ничего не выражающий голос Билла тонул в овациях и криках тех Апостолов, которые поднимали белые камни. Все остальные предпочли гордо отодвинуть свои стулья и начали потягиваться прочь из зала, неодобрительно косясь через плечо на верховного Апостола. — Простите, приговор после вынесения решения обжаловать уже нельзя, вы знаете, таковы правила, — Давид устало посмотрел поверх голов на Артемия и Димитрия, которые орали ему что-то про полнейший произвол и потакание преступным элементам. Морщась от их криков, как от зубной боли, позвенел в специальный колокольчик. — Ну что ж, на этой радостной ноте, пожалуй, я объявляю заседание закрытым.       Давид, наконец, повернулся и глянул на племянника. Билл, безжизненно смотрел прямо перед собой, но когда почувствовал на себе взгляд дяди, на один единственный редкий момент все-таки вынырнул из транса и ответил на него. В лице Давида отражалось смешанное выражение — усталости и облегчения от того, что все это наконец кончилось. А еще в его взгляде сквозило… понимание? На какую-то короткую секундочку оно мелькнуло в его глазах, Билл видел это смешанное чувство, которое, впрочем, тут же исчезло, потому что Давид отвернулся и склонился над своими свитками.       Верховный Апостол и сам не мог сказать, что подтолкнуло его принять именно такое решение. Все-таки он не мог не признать, как бы это ни было неприятно ему — Симония оказалась права. Биллу сильно досталось во всей этой истории, в которой он впервые сделал столько правильных вещей, сколько, возможно, не делал за всю свою жизнь.       Апостол украдкой посмотрел через плечо на свою рыжеволосую сестру. Ее взгляд все так же был прикован к сыну. Сердце матери обливалось кровью при виде этой безнадежно мертвой оболочки, единственного, что осталось от ее мальчика. В глазах у него будто бы угасал какой-то невидимый огонек, а его боль ощущалась почти физически. Симония хотела бы помочь Биллу, но не знала, как ей сделать это. К сожалению, правила были правилами, и их приходилось соблюдать. — Вильгельм, мне тебя нужно буквально на пару слов в мой кабинет, обсудить твое наказание. Жду тебя там. Не задерживайся, — бросил ему Давид и махнул краем белоснежного одеяния. Он молниеносно скрылся с кафедры в направлении своего кабинета.       Симония взяла лицо сына в свои ладони и заглянула в его черные глаза. В них было такое безразличие и отчаяние, что она почувствовала, будто ее окатило этой волной с ног до головы. — Малыш, ведь это так замечательно, что они вынесли именно такой приговор! Все могло быть гораздо хуже. — Действительно, могло быть и хуже... — все тот же каменный голос, не выражающий ровным счетом ничего.