с сорока метров в никуда

Любовные драмы по «домашнему» и сказки в радужных обложках всегда были для Сынмина чем-то привычным и правильным, вроде двух ложек сахара для чая или полотенца с ромашками. Поэтому, когда весь вечер уходит на стирку одежды и сушку обуви, Ким, мягко говоря, немного недоволен. Он дует губы в досаде, кусая изнутри щеку, потому что у Сынмина привычка жить по расписанию, без всяких неприятностей по типу своей ноги в ведре с водой и, как результат, убитого вечера. У него хватает сил только на уроки и сказку про Белоснежку. К слову, Сынмин живет один, в школу ходит один и засыпает ночами тоже в одиночестве. Однако его все абсолютно устраивает. — Доброе утро! — Джисон очень громкий и слишком бодрый для восьми часов утра, однако Сынмин только рад его хорошему настрою на грядущий учебный день, поэтому кивает в ответ и даже улыбается кое-как, — выглядишь как уставший енот. Тяжелые школьные будни? — Да, что-то в этом роде. И, как дополнение, мои неуправляемые конечности, пожалуй. — Думаю, мы как-нибудь сможем обуздать их силу, — Хан делает серьезное лицо, поднимая руку Кима и разглядывая ее с упорством ученого, выводящего очередные закономерности относительно строения материи или что там делают эти ученые, — но не сегодня. Сынмин смеется, потому что Джисон замечательный. Хенджин со старанием первоклассника отсиживает каждый урок вот уже второй день подряд, за что ему следовало бы вручить, как минимум, медаль. Но, кроме презрительного взгляда отца, он пока ничего не получает. Благо с успеваемостью все хорошо, однако в этом есть толика иронии и несправедливости: Хенджин способный, но не пользуется этим совершенно, пока кому-то приходится из кожи вон лезть в попытках достичь хоть какого-то результата. Это кажется Хвану смешным, поэтому он улыбается про себя. И нет, Хван Хенджин совсем не негативный персонаж, он скорее эта мутно-серая рябь на экране, когда проблемы со связью. Раздражает одним своим существованием. Временная помеха, требующая устранения. И Хенджин запускает пальцы в волосы, сжимая до отрезвляющей боли черные пряди, чтобы хоть чем-то восполнить эту звенящую пропасть под легкими, хоть за что-нибудь ухватиться. — Хенджин, отнеси журнал в учительскую, — Минхо не просит, он прямо-таки приказывает, на что Хван дергается чуть нервно, пожимает плечами, но ослушиваться не смеет. Все лучше, чем рисовать непонятный плакат с остальными, смеясь и хлопая в ладоши, потому что «вау как все это здорово». Ну, если честно, не особо. Задерживаться после уроков для чего-то столь глупого, не-а. Хенджин скидывает учебники в черный рюкзак с широкой белой надписью «bukcet» и вспоминает невольно про чертову библиотеку. Дверь за ним хлопает, и Минхо устало потирает виски. — Минхо, нам нужны еще ножницы! — тонкий женский голос заставляет поднять лениво глаза (Ли, действительно, устает от всего этого). И, вероятно, этих чертовых ножниц никогда не будет достаточно для того, чтобы хватило на все и на всех. — Схожу попрошу у параллели, дежурные должны быть еще в школе, — бросает устало Минхо, выходя из класса. Из параллели он знает только вечного тихоню Ким Сынмина, да и, по правде говоря, «знает» — слишком громкое слово для описания их отношений. Просто в прошлом году вместе представляли школу на олимпиаде по истории. Соседние места в автобусе и долгие разговоры во время поездки — единственное, что их связывало. Однако Минхо немного радуется, когда дежурным по классу оказывается никто иной, как тот самый Сынмин, вытирающий старательно доску тряпкой цвета спелого лимона. У Кима лицо освободителя человечества в этот момент, и Минхо находит его упорство ужасно забавным. Он стучит для приличия в открытую дверь, переминаясь с ноги на ногу и поджимая губы. — Привет. — Эм, привет, — Сынмин хлопает глазами и выглядит немного удивленным или даже взволнованным, как если бы к нему Санта не по дымоходу спустился, а в окошко постучал. — Один дежуришь? — Минхо проходит в класс, отчего Ким вроде как включается и улыбается ярко. — Нет, с Джисоном, но, скажу по секрету, он жутко переживает за меня, поэтому не позволяет мне носить ведра с водой или еще что, это чревато последствиями не только для меня, но и для всей школы. Мы должны быть благодарны ему за это, — Сынмин произносит все это быстро и на одном дыхании, и глаза его горят так, будто он прямо сейчас готов брать глину и лепить памятник этому Джисону, отчего Минхо не сдерживает улыбки, вспоминая их глупые беседы в том самом автобусе, — так, я могу помочь чем-то? — Да, на самом деле. Мы работаем с классом над кое-чем, и у нас явная нехватка ножниц относительно количества рабочих рук. Поэтому не мог бы ты одолжить парочку? — Тебе повезло, что в классе сейчас именно я, — Сынмин быстро находит нужные вещи в одном из пяти белых шкафов, расположенных у задней стены помещения, — так, у нас есть раз, два, три, четыре… — Думаю, это более, чем достаточно, — легкий поклон — высшая степень благодарности прямо сейчас. И Минхо направляется к выходу, когда что-то с рыжими волосами и улыбкой до самых ушей замирает прямо у его носа. — Сынм.! Джисон буквально залетает в класс, крича с порога так, что вся школа могла слышать этот довольный писк. И сталкивается нос к носу с Минхо, у которого идеальная укладка на голове, галстук под самое горло и угольные глаза, искрящие чем-то изумрудным. И Хан выдыхает растерянно, не находя сил сделать что-либо или сказать, как минимум, он просто теряется во всем этом, позволяя времени обвиться тонкой леской прямо у горла и чуть надавить, оставляя красные полосы на белой коже. Он чувствует себя героем одной из тех самых сказок, что слышал от Сынмина раз сто, если не больше. Наверно, он прямо сейчас может сбиться со сценария, однако Минхо отводит взгляд и что-то бурчит недовольно под нос. И это, вероятно, тоже не совсем по плану игры. — Так ты и есть Джисон? Ты воду разлил, идиот. Минхо уходит, а Хан смотрит на явно довольного Сынмина и вздыхает. Из сорока семи стеллажей чистыми пока являются только два. Да и чистыми их можно назвать с небольшой натяжкой, если честно. Хенджин не понимает, зачем убирать здесь, если эта несчастная библиотека давно не нужна никому, за исключением тяжелой пыли. Ну и серой мыши в очках, что вновь маячит у дверей, зависая около полок с детскими журналами. Стремянка подозрительно громко трещит, но стоит по-старому выносливо и храбро, за что следует отдать ей должное. У Хенджина, к слову, сегодня только пол ведра воды и это исключительно в целях безопасности. Собственной, естественно. Мужик с бутылки от моющего подмигивает, и Хван нервно сглатывает, вымывая тряпку. У Сынмина глаза на мокром месте от всех этих журналов, и он все никак не поймет, откуда у детей столько сил, чтобы читать это все спокойно. Ким достает из рюкзака лиловую тетрадь, где золотыми блестками выведено яркое «юникорн» и делает заметку о том, что самые трогательные истории хранятся на третьем стеллаже справа от двери, в разделе «братья наши меньшие». Рисует на полях звездочку, как метку "важное", и довольно улыбается, погружаясь в чтение очередной страницы. Хенджин смотрит на него как на умственно отсталого, поднимая в недоумении брови. И дело даже не в яркой тетради, что блеснула по помещению круче любой из этих старых ламп, и не в шмыгающем носе, как если бы Ким готов был зарыдать в голос в любую секунду. Просто уже минут семь он слушает вместо привычной попсы в наушниках тихое «в юбочке у Рарити так весело кружиться» от Сынмина, который, видимо, просто забыл частично полностью о нахождении кого-то постороннего в помещении. И, когда спустя добрых шестнадцать минут Ким замолкает, Хван хлопает в ладоши до максимального громко, присвистывая в конце оваций. У Сынмина краснеют уши и он бьет себя по губам, вылетая из чертовой библиотеки. Хенджин находит все это ужасно нелепым, но не более.

***

— Как его, говоришь, зовут? — Джисон переворачивается на бок, утыкаясь лицом в подушку, пока Сынмин пихает в рот зефир, запивая все теплым кофе со сливками. — Ли Минхо, — отвечает он с набитым ртом, пока Джисон вновь перекатывается на другой край кровати, — он из параллельного класса, ты можешь познакомиться с ним хоть завтра, серьезно. Хан скулит, ревет, воет — и все это одновременно и невыносимо громко, поэтому Сынмин кидает в него подушку, не отвлекаясь от просмотра фильма. Говоря о кино, Ким не фанат всего этого, однако каждый из фильмов марвел смотрит всякий раз с детским восторгом и блеском в карих глазах. Джисон на эту его манию только фыркает и кидает подушку обратно, вынуждая Сынмина поставить фильм на паузу. — Ты должен пойти со мной, — Джисон тянет каждый слог, обнимая со спины и утыкаясь носом в ухо, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Минни-и-и, — просит он в безысходности. — Боже, ладно, но никаких больше «Минни», и я просто постою рядом, ты должен сам заговорить с ним. А теперь будь мужчиной, Хан Джисон, и дай мне досмотреть чертов фильм. Хан довольно мурчит и уже утром старается не терять сознание на каждом шагу, хватаясь пальцами за воздух и теряясь. И они идут вроде как ужасно медленно, но дыхание сбивается уже раз в миллионный, вынуждая останавливаться постоянно и молиться, чтоб хоть что-то в этой истории пошло по сценарию. Сынмин закатывает глаза и просит Хана убрать икону обратно в карман, пока у него есть хоть какие-то шансы. Тот повинуется и уже через пару минут мнется у высокой стены буквально в пяти метрах от смеющегося Минхо, оживленно обсуждающего что-то с одноклассниками. И Сынмину стоит двух полосочек в зарядке способность угнать краску с лица, когда он видит рядом с Ли высокого брюнета с рядом гвоздиков в левом ухе. Цепляет секундно чужой взгляд черных, переполненных насмешкой глаз с серой дымкой где-то на дне. И это кажется ему чем-то неправильно острым, невыносимо пьяным и до безобразия глубоким. Хенджин усмехается, очерчивая языком контур губ. И Сынмин показывает ему фак.