с сорока метров в никуда

— Не попадайся мне на глаза, Сынмин-а. Хенджину нравится шоколад и клубничное «чудо» в картоне, чтоб, как обычно, без трубочки. Это все какой-то бесконечный заводской брак или развод, однако Хван терпит, он и сам немного бракованный. Нестабильный. Из музыки кантри и что-то на английском, чтоб побольше текста и поменьше «ла-ла-ла» на фоне. Хенджину нравится покупать черешню в стакане из-под пива на рынке, но не нравятся ценники, поэтому он предпочитает проходить мимо. Черный чай на завтрак и ужин, который он прячет на верхней полке серванта, все равно не нужен никому. А у Хенджина привычка прятать свое. Белые кеды и полосы татуировок на груди — немного бунтарско и нелепо, но как-то плевать. И все плыло бы стабильно под парусом «не нуждаюсь» куда-то на юго-запад, вот только Хенджин, откровенно говоря, заебался. У него паранойя, выливающаяся в одно бесконечное стремление, чертову зависимость, необходимость, опоясанную простой закономерностью: чем больше соленого страха в чужих глазах, тем слаще осевший на языке мед. Хвану нравится душить, нравится гасить медленно, засыпая сырым песком и улыбаясь нервно. Нравится, когда остальным больно. Неприятен сам факт того, что кто-то может тронуть тебя за сердце своими потными ладонями, проводя тонкими пальцами по ребрам и цепляя невесомо душу. Увидеть все твое самое гнилое и черствое, кривясь недовольно, будто ты мокрая крыса под тяжелым порогом дома с яркими окнами. Будто ты чертова накипь в чайнике: как не трави ее — остается. Однако Сынмин тянет свои холодные пальцы и рвет легко грудную клетку. Из фильмов только ролики на ютубе по типу «порчу волосы» или «режу воду двадцать четыре часа». Их в истории каждый день как минимум двадцать, однако планка довольно условная. Сон либо по пару часов в сутки, либо для слабаков. Хенджин предпочитает второе. Чёрные круги под глазами — следствие всего этого идиотизма. В контактах только два номера: «минхо» и «дир», и Хван честно плевал на заглавные буквы и уважение. Он думает только о том, что школа, очевидно, пытается впихнуть его в социум, однако результат забавный (отсутствует). Ногти съедены полностью и приходится переходить на пальцы. Тридцать первый стеллаж. Сынмин, действительно, слушается. — Нет. — Да! — Джисон «руки в боки» и как-то слишком серьёзно хмурится, — нас обманывают, Сынмин, пытаются сделать из нас марионеток, разве ты не понимаешь? Люди должны знать правду! — Это видео длилось семь минут и там три просмотра, Джисон. Четыре из которых — твои. — Потому что человечество не хочет принимать правду, мы боимся последствий! — Боже, ладно, Земля плоская, — Сынмин снимает очки, закрывая устало глаза и опуская голову на учебник по физике, — стоит на белой ящерице и двух единорогах. Джисон шипит недовольно, но молчит: знает, что Ким устал до невозможности от всего этого и от всех. Он садится у его парты на колени, упираясь лбом куда-то в ребра, и обнимает осторожно, как если бы все это была очередная лаба по химии, где водород взрывается похлеще динамита. У Хана руки теплые-теплые, по-домашнему так, по-правильному, отчего Сынмин улыбается каждый раз неосознанно, пряча лицо в ладошках. У них это самое сокровенное и чистое самое, поэтому Ким двигается только на край стула, на тот, что поближе к сидящему на полу Джисону, и жмурится счастливо. Ведь он у него, действительно, самый замечательный. — Знаешь, Сон-и, если ты говоришь, что Земля плоская, я верю. — Потому что это так, Минни. Одноклассники косятся немного, но это все равно. Лишь бы до учителя географии не дошло. У Сынмина негласное правило — расписывать в ежедневнике каждый день по деталям, начиная от удара об изголовье кровати утром и заканчивая выпитым перед сном стаканом молока. И это, безусловно, всего лишь стопки глупых действий, выведенных осторожно в вот уже восьмом по счету блокноте, ничего сверхъестественного и секретного, но важно до безобразия и необходимо. Меняет ручку на ярко-фиолетовую с мелкими блестками и четким запахом винограда, купленную после школы в канцелярии, и рисует на руке что-то из геометрии или фантазии. Комбо, если по факту. Писать что-то на ладонях — роскошь непозволительно высокая, потому что лекции Джисона о раке кожи это вам не шутки, но пару раз в месяц можно. Нарисовать солнце черным и написать старательно, что «ты хорошо справляешься» и «даже тени нужен свет, чтобы существовать». Сынмин не помнит точно, откуда у него в голове сборник цитат для школьницы в активном поиске, но факт остается фактом. Ему нравится все это, согревает. У Джисона в глазах рябит и пляшет что-то всякий раз, когда Минхо на расстоянии ближе, чем радиус Земли, что, вероятно, немного подозрительно. А еще слишком очевидно и слишком влюбленно, но Сынмин тактично молчит и поворачивается на сто восемьдесят градусов от двери, когда после уроков спешит помочь Ли со стендом. Потому что видит смеющегося Хана, говорящего о чем-то явно не из раздела «школа и ее характеристики», однако Минхо улыбается в ответ и поправляет ему осторожно волосы, периодически называя идиотом. И Ким Сынмин может считать себя великим купидоном, соединителем сердец и посланником любви, прикрывая осторожно деревянную дверь и уходя тихо. И еще он может называть себя дураком, когда врезается в колонну с расписанием у раздевалки, оседая на пол и шипя сквозь зубы от острой боли. — Поздравляю с новым уровнем неосторожности, — хлопает сам себе в ладони и поднимается медленно, заходя в раздевалку, — в колонны с метровым диаметром ты еще не врезался. Утром у Сынмина синяк на уровне брови, волосами не закрыть, только если вместе с глазами. Ким тыкает в него карандашом, ощущая с каким-то непонятным удовлетворением, как короткие скачки боли проходят быстро по телу, моментально угасая. Сейчас литература и это уже третья серия «Мастера и Маргариты». К слову, Сынмину нравится, он готовился к худшему, если честно. И его не столь заботит отсутствие главных героев на двадцати процентах прочитанного и увиденного, сколько этот черный кот в автобусе и «ты хорошо справляешься» на ладони. Ким улыбается и убирает карандаш от брови. — Они серьезно показали нам Иисуса? — Джисон иногда принимает фразу «на реальных событиях» слишком близко к сердцу, но никто его не винит. — Звали? — Минхо наваливается на Хана сзади, обнимая за талию, отчего младший давится воздухом и возмущением, однако Сынмин бы поправил корень у последнего глагола на «смущ». — Смешно, хен, — отвечает немного резко Ким, потому что Джисон тянется в карман за иконой, и это немного лишнее, — как все прошло вчера? У меня появились дела, поэтому не смог помочь со стендом, извини. — О, все прошло прекрасно, — тянет Минхо, и Ким просто надеется, что это мурчание в его голосе — слуховые дефекты или шумовые помехи. Джисон крестится и это смешно. После пятого урока Сынмин решает зайти в медкабинет, чтобы заклеить чертов синяк, привлекающий тонну фраз по типу «он подрался» или «нет, он просто неудачник». Второе было от Джисона, но этот долг уже оплачен кровью, поэтому не стоит слишком накручивать себя. Он просто встает у зеркала и заклеивает старательно бровь прямо поперек, чтобы как в фильмах, холодно и невозмутимо. Очки в тонкой оправе и чуть помятые рукава рубашки выдают немного, однако не больше чем куча брелков на портфеле и сиреневые кеды с надписями на финском. Сынмин улыбается сам себе и идет на географию. Джисон не знает, как все этим закончилось, но у него красная пара в дневнике, дополненная жирным на полях «Земля круглая» и семь восклицательных знаков (он мог бы предположить, что это отсылка к радуге, но когда радуга была такой кроваво-красной?). Сынмин просто смеется уже минут восемь, на что Хан лишь истерит и топает протестующе ногами, что по шкале угрожаемости тянет на минус одиннадцать как максимум. Ким пишет об этом в ежедневнике, задерживаясь в классе после уроков; он рисует недовольные лица на полях и маленькие молнии, кусая от старания кончик ручки и смеясь в ладошку. Хенджин почти рычит от раздражения, когда цепляется рукой за ржавый гвоздь, разрывая к чертям перчатки из резины и царапая ощутимо кожу. От порошка и мыла щипит остро, заставляя морщиться недовольно, спускаясь вниз по лестнице со скоростью километров под восемь в минуту. Хван опускает руку под холодный поток воды и выдыхает криво, потому что все это явно не лучшее завершение дня. Какого, к слову, по счету? Опускает устало голову, позволяя ледяной воде опоясывать голову, остужая. Смотрит на свое отражение. Красивый. Даже с синяками под глазами, с мокрыми волосами и всем этим холодом в глазах. Если улыбнется, то сможет, очевидно, заставить зеркало треснуть на тысячи осколков. И это не завышенная самооценка, не искаженное самомнение и чрезвычайное самолюбие, это факт. Потому что Хван Хенджин — идеал. Он позволяет мокрой челке упасть на глаза короткой тенью, слипаясь прядями и ударяя неприятно по коже. Коротко щелкает дверь, и Хенджин поднимает взгляд. Он видит в отражении Сынмина и улыбается широко, пробегая языком по губам. И Ким готов поклясться: это чертово зеркало только что затрещало.