с сорока метров в никуда

Сынмин прячет ладони в перепачканные чем-то фиолетовым рукава. Широкая лампа трещит где-то на выбеленном потолке, разбиваясь коротким эхом о серые стены. На жёлтой раковине пара капель крови и разводы пятнами, мертвые и глухие. У Хенджина волосы мокрые, падают на глаза черными полосами, как уголь на асфальт или сажа на руки. У него из пирсинга сейчас только ряд гвоздиков в левом ухе и, как дополнение (постоянное), семь колец на пальцах. Сынмин не понимает, как прослеживает это все, как считает, но ему и не нужно. Хван поворачивается осторожно, у него рубашка сырыми пятнами и минус галстук на шее, отчего все эти татуировки на груди чернеют как тутовник на губах. Сынмин хочет повернуться градусов на сто девяносто три и уйти гордо, но нет, к черту все это. Он делает пару шагов смело, чуть жмурясь от противного скрипа обуви по белым плитам, и включает воду. Ледяная, даже для его безгранично холодных рук, слишком. Кожа краснеет моментально, покрываясь местами белыми пятнами, но Ким только продолжает тереть ее пальцами, сводя эту надпись гелиевой ручкой. Буквы мажут по ладони фиолетовыми полосами, разбегаясь бледными вспышками. Вода все еще холодная до безобразия, отчего пальцы немеют секундно, теряя чувствительность. И все это скорее детская выходка, чем что-то необходимое, но Сынмин не хочет признавать. Хенджин выключает кран, и Ким подвисает немного, поднимая потерянно глаза. — Холодная, — пояснение на четыре с минусом по двенадцатибальной, но попытка засчитана, — перестань. Сынмин собирается ответить что-то едкое уровня ацетона как минимум, но чужие ладони температурой под сорок по Цельсию заставляют задохнуться в своих же мыслях, пробегая коротим касанием по коже, выбивая ударом все звезды из души, все кометы. Убивая где-то на дне осязаемости. И Сынмин шипит недовольно, делая пару шагов назад, прячет ладони глубже в рукава и рычит почти. — Не прикасайся ко мне, — шепчет с какой-то горькой желчью в голосе. — Почему? — Отвратительно. Сынмин не врет. И Хенджин уходит.

***

Джисон заплетает маленькие косички, завязывая их цветными резинками из набора «для юных фей», и мурчит под нос какую-то песню. Минхо смотрит только ежеминутно в зеркало с розовой оправой, где по всему периметру на обратке наклейка Блум и куча блесток. Крутится, оценивая работу, отчего Джисон только кусает ногти в неподдельном волнении и ждет результата. Старший кивает одобрительно, и это заставляет светиться поярче любой из этих широких ламп. На часах уже за десять вечера, но сегодня суббота, и Сынмин вовсе не против их ночевки, поэтому можно. — Вдали от дома? — Серьёзно, Минни, сколько ты можешь смотреть это, — Джисон падает на спинку кресла, оставляя волосы Минхо в покое, — давайте вторую часть «Холодного сердца», сколько уже собираемся. Сынмин кивает согласно, набирает что-то в белом ноутбуке, убитого десятками наклеек из серии «аниме какое-то» или просто сердечки из фикспрайса. Джисон зевает устало и давится немного воздухом, когда Минхо падает на него сверху, утыкаясь носом в грудь и мурча довольно. Загребает только в объятья, чтоб близко максимально и тепло. Пока Сынмин улыбается на все это и ставит ноутбук на низкий стеклянный стол, заваленный фантиками от конфет и круассанами с шоколадом. — Напомните мне, когда это мы стали лучшими подружками? — шепчет Минхо, пока на экране реклама очередного казино. — Когда Джисон-и увидел тебя, — смеется Сынмин, уворачиваясь от летящей в него подушки. Хан хмурится и кусает виновато губы. — Или когда я увидел его, — Минхо, к слову, не смеется, только жмется поближе и прячет ладони под чужой футболкой. — Фу, перестаньте, — Сынмин прибавляет громкости на колонках и открывает пачку молока. Пальцы в шоколаде и на белой футболке россыпь пшеничных крошек, Сынмин считает их, сбиваясь постоянно со счету и шипя рассержено. Минхо и Джисон спят на кресле, запутавшись в лиловом пледе с принтом в сердечко, у первого на голове куча косичек, а у второго щеки в карамели и пудре сахарной, но это в своей особой степени очаровательно и тепло. На часах уже за три ночи и зарядки под столько же, поэтому Сынмин ныряет глубже в одеяла, обнимая подушки и плечи собственные, потому что ему нужна хоть какая-то видимость тепла рядом. И дело не в плохом отоплении или тонких носках, просто в привычку уже входит. Мерзнуть. Сынмину нравятся понедельники, как и вторники и так далее, он привык любому дню радоваться, любой секунде. В левом верхнем углу экрана горит яркое «двадцать восьмое января», и Ким знает точно, что у него сегодня вроде как обновление по правам на парту у окна и ряды стеллажей. Он делает очередную заметку в ежедневнике о том, что хотел бы прочитать сегодня, завтра и через месяц, улыбаясь при этом бесконечно счастливо и рисуя солнце на полях новыми ручками из «отличника». Их в наборе пятьдесят шесть и это, к слову, настоящее сокровище. Джисон говорит что-то о параллельных вселенных и карточках с какими-то тайскими актерами, что он уже три месяца ждет из Китая (интернет-магазины — обман). Сынмин позволяет ему вести себя за руку через весь школьный коридор в целях безопасности, однако местами и сам Джисон не выглядит как эталон аккуратности даже на тройку с плюсом. Но Ким цепляется только за чужую ладонь покрепче, потому что Хан кажется кем-то непременно своим и непременно близким, самым-самым. Тем, кому такой весь прилежный и послушный Сынмин будет кидать бумажные самолетики на уроке и смеяться, потому что без этого никак. Без этого и не нужно. Противный треск звонка раздается за день раз в пятнадцатый. Хенджин рассматривает порез на руке с интересом школьника, держащего в пальцах сигарету, изучая скользко тлеющий табак. Хван, к слову, не курит, у него от этого сырого дыма только кашель и горечь в легких, поэтому нет. Дата белым мелом на доске сообщает, что январь кончается медленно, уже двадцать с хвостиком, но информация бесполезная до абсурда, так же как этот пластырь на руке, оторванный к чертям и брошенный на пол желтой массой. У Хенджина часто потеют ладони, отчего приходится ежеминутно тереть их салфетками с клубникой, что пачкой в заднем кармане. Пахнет привычно мылом и чем-то едким, однако это все летит мимо мыслей со скоростью света в вакууме, разбиваясь о деревянную дверь на входе. На экране телефона сообщение от Минхо в стиле «почему ты опять не на уроке?» И Хван понимает, что не в своем классе прямо сейчас. Он просто устал. Потому что у Хенджина ноль стеллажей и и пиздец. Батареи обжигают заметно, и рубашка здесь вообще не к месту, потому что хочется красных полос на спине, от шеи и ниже. Хенджину нравится строить башни из книг и сидеть на холодном полу часами, он не знает зачем все это. Пересчитывает по разу двадцатому журналы про животных, перематывает синей (самой качественной) изолентой стремянку и разрисовывает пластмассовое ведро белыми ламами, однако все это катится в одну глубокую яму с табличкой у обрыва «а смысл». Хенджин буквально повязан всем этим. Батарея все еще обжигает лопатки, хотя все это в какой-то степени мнимо и едва ли нужно, только рубашка в пыли и чем-то желтом, но у Хвана из грязного не только одежда. Он зарывается пальцами в волосы, выдыхая в легкие. — Почему не выходишь из моей головы, Сынмин-а. И Хенджин в эту чертову яму прыгает прямо с разбега.