с сорока метров в никуда

У Хенджина только две проблемы: со зрением и Сынмином. Кроссовки мокрые насквозь, отчего шнурки серые практически полностью, но все это летит в урну с широкой надписью черным «плевать». Хенджину нравится заваривать чай прямо в кружке, чтоб давиться потом этими листьями мелкими и оставлять накипь седую где-то на дне, к чему все это. Обжигать язык постоянно и вдыхать глубоко соленый воздух, пусть и результат с этого нулевой. У Хвана шнурки сырые и кольцо металлическое в губе, отчего вечный привкус дешевой стали где-то на дне ощущаемости и дискомфорт постоянный, но к черту. Все это непонятно. Киму нравится забираться на стул с ногами, снимая белые кеды с пчелами и упираясь пятками в старое дерево. У него носки цвета охры и толстовка розовая с высоким капюшоном, что падает постоянно на глаза серой полосой, заметно так кривя видимость. Сынмин только откидывает его назад, цепляя пальцами ткань, ведёт плечами коротко и перелистывает очередную страницу, упираясь локтями в парту. У Кима привычка кусать пальцы и верёвку на толстовке, но у первого явно свои приоритеты, учитывая эти красные пятна на фалангах и полосы. Хенджин все это отмечает за те семь минут, что сидит на полу, пока батареи обжигают металлом кожу, однако это все на фоне, не более. У него футболка белая (мятая) с длинными рукавами чуть ниже локтей, вырез под горло и короткое серым «god», информативно по максимуму. Спортивки черные, что кривой гармошкой где-то на щиколотках, с широкими полосами по швам и карманами глубокими, забитыми салфетками с клубникой и диролом. Кольцо на губе и еще четыре на пальцах, все из серебра и все тяжелые до невозможности, но это ненужное. К слову, из ненужного здесь не только это. Хенджин смотрит на Сынмина и, да, он падает. Все это непонятно до тошноты, до скрипа песка на зубах, что никакой хлоркой не разъедается, никакой кислотой. Хенджин бы предпочел повернуться спиной и разбиться о дно миллиардами искр, но он дальше дна, и это не останавливается. Необоснованно и тупо до треска противного где-то в ребрах. Потому что Сынмин пересекает эту черту синим маркером между ними одним взглядом, одним движением пальцев по теплой коже, перечеркивая все это фиолетовой ручкой с четким запахом винограда. Сынмина хочется спрятать, но это сложно все и непонятно. А непонятное отвратительно в высшей степени. — Сынмин-а, — голос срывается, что режет заметно слух, но плевать на это. Сынмин поднимает растерянно взгляд, цепляясь пальцами за очередную страницу бумажную, выцвевшую до желтых пятен на обложке и серых полос по углам. У Кима волосы цвета сахарной ваты с вишневым красителем и родинка на шее, но все это теряется моментально, потому что у Сынмина тонкая паутина созвездий на дне черных глаз, а у Хенджина только звон глухой в ушах и легкие в пыль белую, что мелом по нутру. Как если бы все это была очередная сказка с четвертого стеллажа в обложке цветной и с картинками на каждой странице. — Даже тени нужен свет, чтобы существовать, — Хван тянет, давясь собственной желчью, и улыбается криво. Сынмину неприятно, и об этом кричать хочется бесконечно долго и громко, срывая к чертям голос, но он только прячет лицо в толстовке, кусая до боли глухой губы. Потому что все эти надписи на руках цветными ручками — немного большее, чем очередные цитаты ванильные или буквы в кучу. Пальцы дрожат отрывисто, отопление не спасает. У Хенджина кроссовки мокрые и шнурки серые по полу легким шумом где-то на грани слышимости. Шаги длинные и осторожные, как если бы Хван был черной фигурой на доске шахматной, свободной и грациозной: у него на каждый выдох ровно четыре секунды, а на каждое движение горсть белой пудры и высокомерия. Не хватает только перчаток с позолотой и черного галстука под самое горло, но (почему) все это кажется ненужным. Ведь у Хвана все еще футболка мятая, куча пирсинга и сырые кроссовки, что в совокупности бьет антонимом по элегантности, прямо и звонко. Сынмин только прячет ладони в рукава, прижимаясь грудью к коленям, отчего дышать тяжело и в целом невыносимо просто. Хван где-то за спиной в сантиметрах пятидесяти трех, и это ощущается по-непонятному глубоко, каждым вздохом буквально, каждым движением. Капюшон падает тяжело на плечи. У Сынмина на шее россыпь родинок, уходящая аккуратно за ворот розовый толстовки. Хенджин пробегает коротким касанием по каждой, очерчивая кривой контур чужого неба, цепляясь пальцами за созвездия чёрные. У Кима дрожь дикая во всем теле и горькая ненависть серым комом в горле. И волосы вишнево-белые, что Хван пропускает сквозь пальцы легко, рисуя узоры рваные на чужой макушке, задевая коротко уши и щеки. Ощущать Сынмина так близко по-пьяному необходимо и правильно до дыма хмельного где-то в легких, что рыжей сажей по ребрам. Хенджин только этим и дышит. Короткий удар в грудную клетку и немая боль красной вспышкой перед глазами. Хван делает пару шагов осторожных назад, смотря непонимающе и потерянно как-то, пока Сынмин прижимает ладони к губам в попытке заглушить ощущения неприятные где-то на костяшках. Моргает часто, утыкаясь носом в рукав цвета спелой малины, и покачивается чуть в стороны, шипя еле слышно. Хенджин цепляется пальцами за футболку собственную где-то в районе груди, давит несильно, отчего ребра трещат практически в очередной вспышке боли. — Ты ударил меня, — факт сухой и бесполезный по сути своей, однако это значения не имеет. — Я ведь просил, — у Сынмина голос непривычно высокий и горький, — не прикасайся ко мне. И у Кима глаза бездушно мертвые и черные, засыпанные углем и копотью перемазанные. — Хорошо. Хван падает на холодный пол тяжелым мешком, однако он пуст до бескрайности.

***

Хан Джисон невероятный. У него волосы рыжие и рубашка в маркере, солнце синим на рукавах и анютины глазки на подоле. Ему нравится разбавленная льдом кола, чтоб «как в рекламе» и сомнительные передачи на рен-тв по типу «пятнадцать монстров подземелий» или «что от нас скрывает правительство». Кеды желтые, чтоб шнурки по полу, кепка «без баб» и футболка яркая под рубашкой с принтом в полоску. Сон часов по двенадцать в сутки, прогулы частые и вечные разговоры на темы самые глупые. И Джисон как белое на черном, как ромашки на северном полюсе и как эти пушистые бабочки в животе при влюбленности — невероятный. Хан любит зефир с молоком и фильмы короче двух часов, потому что больше реально трудно. Уроки по вязанию на ютубе или что-то из разряда «топ десяти причесок на каждый день», так как это интересно как минимум и полезно. И Джисон даже тратит пару сотен на спицы длинные и клубок фиолетовых ниток, однако выкидывает все это минут через восемь, убирая закладки с рабочего экрана. Просто слишком муторно и скучно на деле для такого яркого и живого Джисона, ведь на чем-то одном остановиться невозможно. Вот только Минхо это правило красным маркером с запахом спирта перечеркивает в одно движение. — Хен, — Джисон тянет жалобно, утыкаясь носом в шею, пока старший гладит осторожно по спине, вырисовывая слепые узоры пальцами, — ну можно завтра дома посижу? — Нет, — Минхо кладет голову на чужое плечо, выдыхая устало, — у тебя и так много пропусков, даже не пытайся. — Но завтра две химии и английский, я умру, — Хан скулит, пытаясь (слабовато) вырваться из чужой хватки, но безрезультатно, конечно, — в прошлый раз сработала пожарная сигнализация и меня заставили убирать лаборантскую. — Тебе нужно учиться, Сон-и, — Ли проводит осторожным касанием вдоль ребер, у него ладони теплые донельзя, отчего младший мурчит почти, — ты идешь в школу, а в выходные будем пересматривать «Мерлина», хорошо? — Хорошо, — зарываясь пальцами в волосы и ежась легко от этого тепла в легких. — Да, прекрасно, но можете теперь уйти с моей кровати, не оскверняйте мне ложе, — Сынмин пытается звучать строго, но в его голосе улыбки больше, чем воды в океане, поэтому не считается, — или прикройтесь хотя бы, у меня слабая психика. Джисон смеется и выпутывается осторожно из чужих объятий, цепляя Кима за руку, опуская к себе на колени. Сынмин дует недовольно щеки и задирает в возмущении нос, однако Минхо щекотит ему пятки и это полное поражение прямо сейчас, потому что явно против правил. Кровать скрипит предсмертно и трещит звонко, но это все незначительное и пустое, ведь у Сынмина улыбка яркая и объятья самые теплые в целом мире как минимум. И он всем этим живет. Хенджину как-то до жути холодно, учитывая все эти черные толстовки на голое тело и свитера, невыносимо. Он кутается с головой в плед, прижимая колени к груди, и утыкается носом куда-то в плечо, цепляя языком кольцо на губе. На телефоне несколько пропущенных от Минхо и сообщений по типу «ты три дня уже в школу не ходишь, чтоб в понедельник справка была». И Хван даже посчитал бы это за заботу, только он знает слишком хорошо, что просто проблемный, испорченный. И, кажется, ниже некуда, чему еще рушиться, вот только у Хенджина что-то ломается постоянно, и это каждый раз по новому кругу. У него на кончиках пальцев сгорает что-то безумно необходимое. Сынмин проводит ладонью вдоль шеи и задыхается.