От лукавого

Я снова вижу вас во сне, Александр Сергеевич. Я смотрю на вас, слушаю вашу речь, разглядываю вашу мимику. Мне не позволительно дернуться, чтобы коснуться вас; я себе этого не позволю. Никогда. Но будто бы сам лукавый, стоящий рядом, просит и умоляет меня приблизиться, он шепчет мне это из груди, из-под моих надломленных рёбер, а я стараюсь не вникать. Его плач перебивает ваш голос, но вы не понимаете, не слышите его, как слышу я. Дьявольский шепот перерастает в четкий и громкий диалог со мной, но я не позволю себе ответить на его зов. Тогда он начинает вопить, словно бы его обливают кипящим маслом. Я вновь смотрю на вас, Александр Сергеевич, и в тот же час всё, что кричало во мне, загорается, а вместе с ним горю и я. Птицами из меня вырываются лепестки красных цветов, моя плоть превращается в прах, мне невыносимо больно, но я не смею просить вас о помощи, о том, чтобы вы спасли меня. Вы лишь смотрите, как я догораю дотла… Мой лукавый, мой предатель. — Николай Васильевич, вы опять заснули в моей обители. Неужели у меня так тоскливо? И я снова проснусь, увидев вас, как видит уставший путник свой последний мираж. Мне всегда мало ваших слов… — Простите меня, Александр Сергеевич, я, как обычно, писал всю ночь. В вашем доме не тоскливо, а уютно, — для вас хочется улыбаться. Особенно после кончины вашей матушки. — Думаю и советую вам меньше тратить ночного времени на подобные дела, хотя… сам я вскакивал не раз посреди ночи, поймав вдохновение за хвост, — вы кладете мне ладонь на плечо. В знак чего? Для моего спокойствия? — Если вы продолжите так часто засыпать, то я начну волноваться о вашем здоровье, милый друг. — Я не хочу вас беспокоить, Александр Сергеевич, — будто мало вам одной тяжести на душе. — А я не хочу, чтобы вы изнашивали себя, Николай Васильевич, всему есть предел, даже творчеству, — я чувствую, как вы сильнее сжимаете моё плечо. — Я лишь хочу соответствовать… — я так глупо поперхнулся! Вы заглянули мне в глаза, — Кому соответствовать? — Моему наставнику, — я опустил голову. — Вы уже больше, чем просто соответствуете, Николай Васильевич. Вы лучший мой ученик, другого я и пожелать не мог и теперь, наверное, не представил бы. — Я… Как в моём сне, что вторится уже который раз. Я смотрю на вас, Александр Сергеевич, а лукавый шепчет мне мольбы. Он говорит, чтобы я сдался и спрятал свою волю. И вновь я начинаю гореть, но сил сопротивляться огню больше нет! Фантом стоит за вашей спиной, просит об уступке, дабы мне самому стало легче… Я понял тогда: лукавый этот — есть моё больное сердце, обливающееся кровью и лепестками красных цветов. Всё то время именно сердце просило и молило меня не убивать себя муками отрицания! — Я… люблю вас. — Что вы сказали? — Я люблю вас, Александр Сергеевич, люблю уже бесконечно долго, — лукавый победил во мне. Сердце моё сломало совесть и волю, я оказался так слаб. И мой внутренний мир пал теперь к вашим ногам, и только вы вправе решить его судьбу. Я медленно поднялся с кресла, чтобы принять ваш суд надо мной. Я был готов ко всему. — Что я могу дать вам, Николай Васильевич? — спросили вы вдруг. — Простите? — Чего вы желаете? От меня, — мы стояли друг напротив друга. — Я-я не прошу… не прошу вашей… Ваших! чувств в от-твет. Просто… Вы мягко обхватили оба мои предплечья, — Всё это время… вы хранили это в себе? Вы так долго берегли свои чувства ко мне? Поверьте, если это так, то за такой подвиг вы можете просить даже моей смерти. — Не нужно вашей смерти! — вмиг я тоже схватился за ваши руки. — О таком даже думать страшно, Александр Сергеевич! — Тогда говорите. Я собрался с силами, — Может быть, моё желание покажется вам чересчур наглым или даже оскорбительным, — я не знал, куда спрятать глаза, — но… Неожиданно мои губы ощутили на себе опаляющее ваше тепло. Даже уста у вас всегда полыхали, настолько живыми словами вы выражались. И эти чистейшие губы прямо сейчас полностью обхватывали мои, мараясь в моей скверне. И пожар, что убивал меня, потух; вы забрали его силу своим поцелуем. На его месте остался огонь, теплый и спокойный: вы словно передали мне часть своей поэзии, часть секретов бытия. А потом я услышал ваш плавный вдох. — В следующий раз будьте смелее в выражении ваших желаний, Николай Васильевич, — не ожидал увидеть такой доброй улыбки, — а то я не всегда могу читать ваши мысли… Меня, как всегда, не к стати пробила дрожь, эмоциональная моя несдержанность взяла вверх и я, счастливый, свалился на ваше плечо. Вы всегда были так спокойны, поэтому прикосновения ваших рук имели усмиряющий эффект. В следующий миг ваша ладонь легла на мои волосы, мягко поглаживая и вороша туманные мысли. Шторм наконец прошёл. — Не беспокойтесь об этом случае и не бойтесь себя. Я не позволю вам считать себя виноватым, Николай Васильевич, — молвили вы. — Я не чувствую себя виноватым, я чувствую себя безумно счастливым. И мы продолжили стоять в той позе, в которой моё сердце могло слышать удары вашего и радоваться этому явлению. Лукавый, послушный будто кот, тёрся теперь о вас, но через считанные секунды благополучно рассеился в воздухе…