Рождество, в которое ничего, совершенно ничего не случилось

Когда Дик входит в спальню, тяжелые шторы опущены и царит густой полумрак. Только рождественская елка в углу загадочно и переливчато мерцает огнями. В ворохе подушек виднеется темноволосая макушка Затанны да провокационно торчит из-под одеяла маленькая ступня в колготах-сетке. Через час они обещались быть в Пало-Альто у Уолли и Артемиды. — Вставай, красавица, — щекочет он ее за ногу. — Подъем. В него тут же летит маленькая подушка — не слишком метко. — Не вопи так, — сонно бормочет Затанна, высунув нос из-под одеяла. — У меня было четыре рождественских шоу подряд — понимаешь, Грейсон? — четыре. — Четыре шоу за неделю… — За вечер! Одновременно в Вашингтоне, Филадельфии, Нью-Йорке и Вегасе, — снова  прячет она голову под одеяло как черепашка. — Ты не представляешь как утомительно постоянно перемещаться между городами. Даже для меня. — Ну раз гора не идет к Магомету… Споткнувшись о брошенные на коврике туфли и едва не наступив на шмыгнувшего в угол кролика, нога об ногу он скидывает ботинки и заваливается прямо в нагретую, мягкую кровать. На улице холодно, его руки холодные и лицо, и одежда тоже, Затанна, сонная, теплая, мягкая, оскорбленно взвизгивает и ежится: — С ума сошел?! — Чуть-чуть, — он стягивает с нее одеяло, прижимает холодными руками покрепче, игнорируя ее возмущенные вопли и трепыхания. — По тебе. От возмущения Затанна, кажется, забывает все заклинания сразу. Сквозь тонкую ткань концертной рубашки ее тело кажется обжигающе горячим, она ежится, морщит нос и ворчит, но понемногу смиряется, уже сама обнимает его руками за шею. Как магнит, как наркотик. От нее пахнет теплом и лавандой, от него — талым снегом. И терпкой хвоей от пёстро наряженной елки. Только сейчас до него дотягивается предчувствие Рождества словно откуда-то из детства родом. Спустя мгновение Затанна уже вновь крепко спит. Вид у нее и впрямь усталый. Даже яркий сценический макияж она не сняла, не переоделась в домашнее. Ну вот как тут будить. А снаружи ветер неуютно бросает в окна пригоршни колючего, мелкого снега. Неприветливое Рождество неприветливого, злого города. Убрав с ее лица мешающий локон, Дик поуютнее укрывает ее одеялом. Минут тридцать-сорок погоды уже не сделают. В комнате мерцают цветные огни гирлянд с елки, Затанна тихонько посапывает, как в пятнадцать подложив под щеку ладонь. Простенькое кольцо на безымянном пальце оставляет на ее щеке вдавленный след. Они поженились в Вегасе случайно — слишком много шампанского в вечер ее триумфа, слишком много пьянящего веселья в воздухе этого безумного города — и тут же едва не забыли об этом, с головой окунувшись в вспыхнувшую как прежде страсть. Следующим вечером, когда наступило похмелье, он вернулся уладить формальности, и остался на ужин, и после на завтрак, и вот уже год она носит кольцо под перчаткой, а он — на цепочке. Их маленький, веселый секрет. Уже год они с Зи совершенно неприлично, бессовестно счастливы. После стольких историй, после закрытых гештальтов вернулись к началу. Почти в тридцать он влюбился в нее заново, также чисто и искренне как в четырнадцать, и если после всего, что обрушивал на него мир, сдирая лучшее слой за слоем, он все еще может любить ее так — значит, не все потеряно. Что-то осталось и от того наивного мальчишки-Робина, готового верить в лучшее и верить в людей. Не застыть бы, никогда не закаменеть сердцем в сумерках Бэт-пещеры как Брюс — смутно тоскуя по живому и настоящему. Прикрыв глаза, Дик машинально утыкается носом ей куда-то в ключицы и долго дышит теплом. Ее запах, ее тепло и ее одеяло окутывают его слабостью, руки и ноги становятся неподъемными — догоняет, похоже, многодневная усталость. Веки тяжелеют. Как в детстве он обещает себе подремать только пять минуточек, но когда открывает глаза, небо в окне уже начинает бледнеть между ночью и утром. — Поздравляю, Зи, мы благополучно проспали Рождество, — расслаблено переворачивается Дик на спину. Боже, хорошо-то как. Все же постель Затанны — идеальное место для отдыха, серьезно. — Артемида нас убьет, — зевает Затанна. — Она полдня убила на какую-то невероятную утку, и теперь убьет нас. Но Айри и Джай ждут подарков… Я еще в прошлом месяце обещала научить их фокусу с исчезновением монетки. — Уолли с Артемидой не скажут тебе спасибо, если их семейный бюджет растворится в воздухе. — Это же наши крестники, эй. — То-то и оно. Глуховато со сна Затанна смеётся.  — Я, наверное, похожа на чучело. На щеке у нее отпечаток подушки. Волосы похожи на воронье гнездо, она трет глаза рукой, размазывая еще сильнее тушь и подводку, пока окончательно не становится похожей на панду. Дик не может сдержать мягкого смешка. — Вечером было лучше, — утыкается лицом она ему в плечо. — А я, между прочим, утром люблю тебя даже больше чем вечером. Вечером в тебя кто угодно влюбиться может, а вот утром… Какое-то время Затанна глядит на него так, словно решает комплимент это или шпилька. Поцелуй становится весомым доводом в пользу первого. На самом деле она обожает всю эту его сентиментальщину. Можно говорить и не чувствовать себя глупо. — Ну так что, рискнем? — наконец, неохотно выбирается она из-под одеяла, потягивается, отчего очертания ее груди под измятой рубашкой вызывают у него прилив жара и мурашек вдоль позвоночника. — Кинем сначала подарки в дверь и посмотрим что будет. Если что убежим. — Или узнаем кто быстрее: мы или стрелы Артемиды. Расчески, вещи, упакованные в пеструю оберточную бумагу подарки для семейства Уэстов начинают хаотично перемещаться в воздухе, пока Затанна бормочет одно заклинание за другим и ходит по комнате, освещенная мерцанием елочных огней как на сцене. Все еще теплая, растрепанная, сонная. Любимая. Разморенный, разбалованный ее присутствием и теплом он не может заставить себя собраться. И устоять. Каким-то магическим образом Затанна всегда умела с ним проделывать это. — Уолли, Артемида, Айри, Джай, Лиан… Ой! — она вскрикивает, прерывая пересчет горы подарков, когда Дик утаскивает ее обратно под одеяло. — Ты чего? — Мы уже и так безбожно опоздали, — приподнявшись над ней, Дик склоняет голову чуть набок. — И точно получим по паре рождественских стрел в задницы от Артемиды. Что изменится если мы задержимся еще минут, скажем… на пятнадцать? Приподняв бровь, она долго глядит на него снизу вверх и мягкие, теплые губы вдруг изгибаются в озорной полуулыбке. — На двадцать, пожалуй. — Принято, мэм. — очень серьезно кивает он. И целует ее сквозь смех. Если они и проспали Рождество — то еще не все.