Двадцать седьмое декабря…
Катя прекрасно слышала, что Юлька уже трижды заглядывала к ней в спальню, и шепот Ирины: «Не надо, не буди маму, успеешь еще поздравить», она тоже прекрасно слышала, но делала вид, что спит. Вставать не хотелось, и поздравления принимать не хотелось. Ни от кого. Так не хотелось, что она даже выходной день на работе взяла, чтобы не слушать дежурные: «Поздравляю, желаю…». До двадцати четырех лет она вообще практически никогда не праздновала день своего рождения, не с кем праздновать было, никому она была не интересна и не нужна. Ни в детском саду, ни в школе и ни в Университете. А вот родители всегда ее поздравляли. Мама пекла именинный пирог, папа торжественно дарил подарок, и было тепло, и было ощущение дома, и даже весело иногда было. А потом… Потом на ее пути возник Он… И никогда больше мама не пекла именинный пирог, потому что папа… Папа не перенес «позора», о чем мама не упускала случая ей напомнить, все время твердила, что отец умер из-за нее. Кате пришлось уехать из Москвы, когда живот начал расти, невыносимо было постоянно слышать, что она свела в могилу отца, а теперь и мать от стыда угасает. У нее ничего не осталось, ни тепла, ни ощущения дома, ни самоуважения, ни сил, ни денег. Больше всего ей тогда хотелось заснуть и никогда уже не проснуться. Но и этой роскоши Катерина позволить себе не могла — в ней жила Юленька, а значит, она тоже должна была жить. А что же Он? А он никогда ее не любил… Использовал, как половую тряпку, посмеялся над ней, и выбросил за ненадобностью. — Но тогда почему ты не хочешь…? Почему? — Потому что я тебя люблю. — Неправда, не может быть. — Я… Тебя… Люблю! — Честно-пречестно? — Честно-пречестно.Несколько лет назад…
Слава Богу, Юлиана Виноградова, крестная ее девочки открыла в Санкт-Петербурге, филиал своего пиар-агентства, и отправила Катю руководить им. Жить поначалу пришлось в подсобке, благо там был душ. Потом ей удалось совершить несколько очень удачных пиар-акций, и Катюша смогла позволить себе снять недалеко от офиса малюсенькую, но отдельную квартирку. Жизнь начала потихоньку налаживаться, даже мама однажды приехала к ней погостить, правда лучше бы не приезжала, Катерине и в Москве за глаза хватило упреков и обвинений. О том, как прошли первые два года после рождения Юленьки, она вообще предпочитала не вспоминать. Нет-нет, ребенок был обеспечен всем, чем только можно было, крестная помогала, а вот самой Катюше далеко не всегда удавалось поесть досыта. И никто в этом не был виновен. Скажи она Виноградовой, что ей нужны деньги… Не могла! Не могла Катя никому сказать о том, что бедствует, и у матери ничего попросить не могла. Стыдно было. Все изменилось в одно мгновение! В их с Юлькой жизни появилась Фея… Они тогда гуляли по Летнему саду, по каким-то дальним тропинкам, и Катя увидела прилично одетую женщину, лежащую рядом со скамейкой, подхватила ребенка на руки и подбежала к ней. — Что с вами, вам плохо? — в ответ не прозвучало ни звука, но посиневшие губы пожилой женщины говорили куда красноречивее всяких слов. Целый месяц Катя с Юленькой ежедневно навещали очень одинокую и тяжело больную старуху. Катька, как с ума сошла, себе во всем отказывала, чтобы купить женщине какие-нибудь фрукты или творожок, или пирожное. За неделю до выписки старухе стало полегче, с нее сняли всякие трубочки и они с Катей, наконец, разговорились. Дама представилась Ириной Игнатьевной, рассказала, что год назад ее единственный сын вместе с женой и дочкой попали в аварию, подруги разъехались, кто в другие города и страны, а кто и к Богу ушел, и теперь она осталась совсем одна, никому не нужная, никем не любимая. — Сколько лет вашей Юленьке? — Через месяц два года будет. — Совсем маленькая, — вздохнула женщина, помолчала, погладила Катюшу по руке и попросила: — Расскажите о себе, Катенька. И Катька, подавшись какому-то неведомому ей доселе порыву откровенности, неожиданно для себя самой вдруг рассказала Ирине о своей жизни. Все-все, до самой капельки, даже о своем позоре не смолчала. — Разве же это позор, деточка? Тебе Бог дал такой талант — любить, ты умеешь любить, а ты его называешь позором, глупенькая. И не слушай никого, Катенька. Незаконнорожденных детей не бывает, все рождаются по одному закону, по закону природы. А когда рождаются такие умные и красивые девочки, как Юленька — это благословение Божие, а не позор. — Да. Да! Благословение! Как вы верно это сказали. Юля — это самое большое мое счастье, моя жизнь. Я вовсе не считаю, что из-за ее рождения я должна чего-то стыдиться. — А мама считает? — А мама считает, — вздохнула Катя. — И винит меня в смерти папы. — Прости ее, Катенька, ибо не ведает она, что творит. Ей Господь такое счастье послал — внучку, а она… Не расстраивайся, придет время, и мама тебя поймет. — Ирина Игнатьевна долго, очень долго молчала, смотрела то на Юленьку, то на Катюшу и думала, думала, думала. Наконец, решилась. — Знаешь, девочка, перебирайся-ка ты ко мне. Устраивайся на работу, я помогу, устрою тебя в компанию своего сына. Ты же экономист? — Да, — кивнула головой Катя. — Только ребенка мне деть не… — И не думай об этом, — перебила Ирина. — Ты теперь у меня одна осталась. Будешь мне дочкой, а Юленька внучкой будет. — Нет-нет, я не могу так, — запротестовала Катюша. — С какой стати я буду вас обременять? Нет, спасибо большое, но нет. — Ладно, — не стала спорить женщина. — Тогда мы с тобой вот что сделаем. Ты снимешь у меня три комнаты, я дорого не возьму, не бойся. И еще ты будешь мне платить зарплату, а я пойду в няни к Юленьке? Договорились? — Нет. Не могу. Я очень вам благодарна, но… — Это ты мне услугу оказываешь, не я тебе. Как ты не понимаешь, девочка, я могла умереть еще месяц назад, но ты меня спасла. А для чего? Чтобы я и дальше влачила жалкое существование не нужная никому? А квартира? Что мне делать одной в пяти комнатах? Знаешь, сколько ко мне уже аферистов приходило? Всем нужна моя жилплощадь. Всем! А я никому не нужна. А тебе, нужна я, а не мои метры, девочка. Ты про них и не знала, а все равно ходила ко мне в больницу, сладости приносила. Ты думаешь, я не понимаю, что ты себе в чем-то отказывала, чтобы меня порадовать? Понимаю. И ценю это! Катенька, помоги! Я не хочу больше одна быть. И не смотри, что я немощная. Это только так кажется, мне же всего шестьдесят четыре, я еще ого-го, как могу присмотреть за Юленькой. Мне бы только нужной кому-то стать…Двадцать седьмое декабря…
Сегодня ей тридцать, юбилей. И вставать не хочется, и поздравлений слушать не хочется. Ни от кого! Даже от самых близких… — Мама, мамочка, просыпайся, — Юлька все-таки выскользнула от Ириши, пробралась в Катину спальню и залезла к ней на кровать. — Вставай, соня, день рожденья проспишь, — сказала девочка маминым голосом и мамиными же словами, которыми та ее будила в день пятилетия. — Обезьянка моя родная, — засмеялась Катя, высовывая руки из-под одеяла и крепко прижимая к себе дочку. — С Днем Рождения тебя, мамочка, — сладкие, липкие губы, видно отведавшие втихаря именинного торта, прижались к Катиной щеке…