Москва, «Zimaletto». Жданову А. П.

Тридцатое декабря. Два часа дня. Ка­фе «Beggroff Bakery» — ул. Колокольная…

      Нюансы претворения в жизнь идеи, предложенной Малиновским, обсуждались по дороге к дому Ирины Игнатьевны, причем мнение Андрея не учитывалось никем. Он вообще шел поодаль от них, несколько ошалевший и недоумевающий, как Роману удалось в течение буквально пяти-десяти минут переманить в свою веру эту разумную, рассудительную и очень осторожную женщину. Да так, что она безоговорочно поверила в благоприятный исход его плана…       — Они пой­дут на елоч­ный ба­зар? — за­ин­те­ресо­вал­ся Ром­ка. — Ку­да? Хо­тя и это не­важ­но. Па­лыч, не пе­режи­вай, я все при­думал! Вот послушай…       — Не начинай, я все равно даже слушать не буду! — перебил Андрей.       — Почему? — недоуменно спросил Малина.       — А сам не понимаешь? Объяснить? — чуть ли не зарычал Жданов, «вставая на дыбы». — Из-за твоих идей я уже потерял все, что только мог потерять, слишком дорого мне обходятся твои «придумки».       — Ты хоть выслушай, — попросил Ромка, и посмотрел на друга умоляюще.       — Нет, — отрезал тот, но тут няня решила вмешаться:       — Погоди, так нельзя, — она погладила Андрея по руке, — ты же не знаешь, что он хотел предложить.       — И знать не хочу. Ирина Игнатьевна, миленькая, вы понятия не имеете, что это за человек. Не надо, не слушайте его — он настоящий змий-искуситель. Соловьем запоет, и так у него все будет складно все выходить, что сами не заметите, как подпевать начнете.       — Мальчик мой, — заглянув в глаза Жданову, ласково сказала женщина, — я за свою долгую жизнь таких соловьев слушала, что мне очень трудно голову задурить, пусть поет.       — Как хотите, я этого слушать не стану.       Андрей резко встал и пошел в сторону туалетов, а когда он вернулся… Ирина оживленно обсуждала с Ромкой его очередной «гениальный» план.       — Палыч, — банным листом пристал к нему, Малиновский. — Не хочешь меня слушать, не надо, послушай эту умную женщину, она плохого не посоветует.       — Знаешь, — тихо и спокойно сказала Жданову «эта умная женщина», — Роман придумал замечательный план. Его обязательно нужно осуществить.       — Ради Бога, делайте, что хотите, но без меня. И не забудьте попросить, чтобы он, — Андрей кивнул в сторону Малиновского, — написал вам инструкцию, как он это умеет, только заранее попрощайтесь с Катей и Юленькой. А я, пожалуй, сейчас же пойду на работу к Катюше, все ей расскажу, и будь, что будет, — он повернулся, чтобы уйти, но Ирина Игнатьевна придержала его за полу пальто.       — Ну, и испортишь себе жизнь, — сказала она. — Снова испортишь, теперь уже насовсем. Считай, что это моя идея, моя, а не Ромина.       — Даже так?       — Да, так! И если ты категорически ее отвергнешь, обещаю, что мы снимем затею с повестки дня. Садись и послушай.       Андрей присел, няня сделала Ромке жест рукой, чтобы молчал, и быстренько сама изложила суть дела.       Идея и впрямь была хорошая, даже очень хорошая, но Жданова напрягло, что осуществлять ее будет Малина. Эх, если бы мама была в Питере, или даже отец, тогда уж точно план был бы обречен на успех, а этот обалдуй… Он все может испортить каким-нибудь неосторожным словом или неуместной шуткой. Увы, ни мама, ни папа не смогут так быстро приехать, а потому… Скрепя сердце Андрей согласился, но всем своим видом показывал, что не очень-то он доверяет исполнителю. Вот и шел он поодаль от заговорщиков, вот и не вмешивался в разработку деталей. И только подойдя к подъезду, пробурчал Ромке:       — Я буду приглядывать за тобой, так и знай.       — Приглядывай сколько хочешь, главное, чтобы Катюха тебя не засекла, — ответил друг, потом наклонился и галантно поцеловал маленькую сухую ладошку Ирины Игнатьевны. — Значит, договорились? Как только Пушкарева приходит домой, вы мне звоните. Два гудка и разъединяйтесь — это будет условным сигналом. И ни за что, ни за какие коврижки не выпускайте ее из квартиры, пока не услышите мой звонок, я у вас в мобильном записал свой номер под именем Ляля Романова. Тоже для конспирации. Все понятно?       — А как же я удержу Катерину? — растерялась няня.       — Как хотите, если не будет выбора, хватайтесь за сердце, мол, приступ.       — А как ты позвонишь, так приступ пройдет? — дробно засмеялась Ириша. — Ступайте, мальчики, вам нужно отдохнуть и поговорить, — она перекрестила их и вошла в подъезд.       Ребята пошли со двора не оглядываясь, но едва они оказались под аркой, как Андрей резко остановился.       — Ты чего? — спросил Ромка.       — Слушай, Малина, а ты уверен?       — В чем, в плане? На сто процен…       — Я не об этом? — решительно перебил Жданов, но смутился при этом ужасно.       — А о чем?       — Я все знаю. Ты уверен, что невозможно ничего сделать? У папы в Лондоне есть очень хороший онколог-уролог, мы должны хотя бы попробовать. Ромка, ты же боец, нельзя опускать руки, нельзя сдаваться.       — Палыч, ты «об что» мне втираешь?       — Малина, не надо скрывать, я мальчик взрослый, и хорохориться тоже не надо. Ирина Игнатьевна мне все рассказала, да и твой внешний вид говорит сам за себя. Вон, какие отеки под глазами и постарел лет на пятнадцать.       — Ага, а ещё поправился килограмм на десять. Это точно от рака! Ты что, ты поверил? Да ты доверчив, как младенец. Мне нужно было вернуть Ирину во что бы то ни стало. Я же видел, как для тебя это важно, вот я и бухнулся на колени, и ляпнул первое, что пришло в голову. Ну, прости, я же не мог предположить что ты окажется настолько наивен.       — Значит, нет у тебя никакого рака?       — Нет, конечно. Какой рак? Нафига он мне нужен? Почечная недостаточность есть. Ну, так пить надо меньше, и почки не будут отваливаться. А насчёт того, что я постарел… Попробовал бы ты каждый день менять койки и баб, ты бы не просто постарел, ты бы вообще сдох. У меня ведь даже квартиры нет. Пару дней у одной ночую, денек у другой, три у третьей… Порхаю.       — Значит, будешь жить, — выдохнул Андрей, улыбаясь, и прикрыл глаза, чтобы Малиновский не увидел вначале слез облегчения, а потом зарождающейся дикой, какой-то животной злости. — Ну что же, живи, Стрекозёл порхающий, живи, пару минут в запасе у тебя есть.       По лицу, печени, селезенке и в область сердца Жданов старался Ромку не бить, все больше по заднице, зато и руками и ногами. Бил молча, лупил от души, учил уму-разуму, как маленького, да на закуску отправил в нокаут хуком в солнечное сплетение. Зато потом, когда приводил Ромку в сознание, громко всхлипывая и размазывая крупные злые слезы по щекам рукавом пальто, все ему высказал, все-все, до самого последнего слова, стоящего между ними.       — Тварь, Господи, какая же ты тварь. Ириша полюбила тебя, как сына. Она такая, она людей любит и жалеет. У нее сын с невесткой погибли, и внучка тоже. Ты хоть понимаешь, что она с ума сходит, думая, что ты умираешь, еще и ты! А ты… Ты мразь!       — Мразь, — сплевывая кровь, согласился Роман. — Лучше бы я и правда сдох. Я же не знал, что у нее такая трагедия, вот и ляпнул.       — Ты никогда ни о чем не знаешь и никогда ни о ком не думаешь, кроме себя, любимого.       — Неправда, — Малина попытался улыбнуться, — я о тебе думал, когда возвращал нашу старушку.       — Обо мне? Да я чуть не поседел, когда услышал, что у тебя рак. — Андрей помолчал. — Все остальное тоже ложь? Про сына? Про жен…       — Все остальное правда. Клянусь тебе… Пусть я никогда больше сына не увижу, если соврал тебе хоть одним словом.       — С ума сошел? Такими вещами не шутят.       — А я и не шучу! Знаешь, Палыч, это даже хорошо, что ты мне вмазал.       — Мммм???       — Там в кафе как-то неестественно быстро и легко мы помирились. Зато теперь с полным правом можно…       — Вставай, — перебил Жданов, протягивая руку Малиновскому и помогая подняться. — Тебя еще в порядок надо привести, да и поговорить не помешает…