Тридцать первое декабря. Шестнадцать ноль-ноль. Квартира Ирины Игнатьевны…
Подниматься по лестнице было невероятно трудно и неудобно, руки отваливались от тяжести довольно объемной коробки с кукольным домом для Беби Борн, пакета с подарком и круглой шляпной картонки. На площадке между третьим и четвертым этажом Катюша остановилась, чтобы удобнее перехватить свою ношу и позвонить. «Зато Юлька взвоет от счастья, да и Ириша обрадуется пуховой шали и новой шляпке», — подумала она и улыбнулась, представив, с каким восторгом дочка будет разглядывать подарок. — Ирина Игнатьевна, я уже поднимаюсь, отвлеките Юляшу, пожалуйста, — попросила Катя. — Купила? — с каким-то слишком пылким для нее азартом спросила няня. — Да, купила, хочу спрятать. — Под елку? — Конечно, под елку. — Я сейчас приоткрою двери и уведу Юленьку на кухню, только у нас… — заговорщически прошептала Ириша. — Что у нас? — Нет, ничего, сама увидишь. Через пару секунд Катерина услышала щелчок замка и тихий скрип открывающейся створки, она набрала побольше воздуха, готовясь преодолеть оставшийся лестничный марш и… едва не потеряла сознание от нахлынувших чувств, так остро, так невыносимо больно откуда-то сверху донесся запах дома. Её дома, того самого дома, где еще жив был отец, а мама, тогда еще любящая мама, пекла пироги и расстегаи, торты и пирожные, и тушила утку и нарезала салаты, готовя блюда на праздничный новогодний стол. «Мама приехала! — пронеслась в голове шальная мысль, и Катя, забыв обо всем, рванула по ступенькам вверх, но тут же одумалась, остановилась, на глаза навернулись слезы. — Этого никогда не случится, и хватит мечтать о примирении, хватит ожидать, что мама сможет меня простить». Катя аккуратно скользнула в прихожую, и сразу же, в ту же самую секунду осознала, почувствовала спинным мозгом — это случилось! Мама здесь! Такой аромат могла источать только ее выпечка. Наскоро спрятав подарки в своей комнате, Пушкарева опрометью бросилась на кухню. Картина, открывшаяся ей была настолько теплой, домашней, уютной и нереальной, что у Катюши ослабели ноги от одной только мысли, что это всего лишь её галлюцинации. Юлька, с головы до ног перепачканная мукой, весело щебетала, лепя из теста что-то похожее на маленькие колобки и примеряла их друг к другу. — Бабуля, а как мы их вместе склеим? На зубочистку? — Нет, солнышко, тесто липкое, комочки сами соединятся. Вот посмотри, — Елена Александровна собрала из нескольких колобков Снеговика, изюминками сделала ему глазки, вместо носа вставила кусочек моркови, смазала его сахарным сиропом. — А я знаю, как сделать ручки и шарфик! — радостно взвизгнула Юлька. — Я скатаю тоненькие колбаски, а ты их приклеишь, это будут ручки, а еще колбаской завяжем горлы… Мамочка пришла! — закричала девочка, заметив стоящую в проеме двери Катю. — Мам! Ты посмотри, кто у нас, посмотри. Узнаешь? Это настоящее новогоднее чудо! Наша бабушка нашлась. — Юлиана подбежала к матери и обхватила ее за ноги, испачкав при этом юбку мукой. — Ты рада, мамочка, рада? — заглядывая снизу вверх в глаза матери, щебетала маленькая принцесса. — Я очень рада, — нисколько не кривя душой, ответила Катя. — А бабушка почему-то все время боялась, что ты не будешь рада. — Бабушка не боялась, а просто волновалась, Юленька, — бросив быстрый взгляд на мать, сказала Катюша и погладила дочку по голове. — Тогда поцелувайтесь, вы же давно не виделись. — Поцелуйтесь, — в три голоса поправили взрослые. — Я знаю, — хохотнула девочка, — просто хотела пошутить. Чтобы всем стало весело. — Юленька, — Ирина Игнатьевна взяла девочку за руку, — пойдем-ка умоемся, да ляжем спать. Тебе обязательно нужно поспать пару часов, если ты не хочешь заснуть прямо в двенадцать ночи и пропустить все новогодние чудеса. — Их надо оставить наедине, да, Иришенька? — тихонько спросила девочка, няня кивнула, и Юлька тут же широко и громко зевнула. — А-а-а-а-а, да, мне нужно отдохнуть и поспать перед праздником. Пойдем. Елена Александровна проводила внучку взглядом, повернулась к Кате, хотела что-то сказать, но не смогла, горло словно спазмом перехватило. А уже через минуту мать и дочь, крепко обнявшись и перебивая друг друга одним и тем же словом «прости… прости… прости», рыдали. Вначале выплакивали смерть Валерия Сергеевича, их ссору, разлуку, годы неприятия, потом плакали, радуясь встрече и примирению, а затем долго-долго всхлипывали, разговаривая. — Как ты узнала наш адрес? — всхлип. — Мне Ирина письмо написала, фотографии ваши прислала, — всхлип. — Юленька такая красавица, — сморкание в носовой платок. — И ты, моя девочка, тоже стала очень красивой, — пауза, затем неудержимое рыдание. — Ты простишь меня, Катенька? — Мама, мамочка, ну, не плачь, — и сама снова заплакала. — Я никогда на тебя не обижалась. Больно было, это правда, но обиды на тебя не было, — судорожный, душераздирающий всхлип. — Я так рада, что ты приехала, что ты с нами, что Юлька познакомилась с бабушкой. Знаешь, как ей не хватает родных людей? — Знаю, Катенька. Она меня встретила как… как… чужую, — и снова рыдания. — А ведь я приезжала, смотрела на вас издалека, но не подходила к вам. Я так виновата перед вами, девочка моя. Так виновата. — Давай забудем обо всем, что было плохого. Я ведь тоже не сахар, мамочка. Я очень-очень виновна и перед Юлианой, и перед… ее отцом. — Её отец Андрей Жданов, да? — аккуратно спросила Елена Александровна, наконец-то приблизившись к главной теме. — Откуда ты знаешь? — спросила Катя, хоть и понимала, что ответ лежал на поверхности. — Она же похожа на него, как две капли воды. Ты что, так и не сказала Андрею, что у него есть дочь? — Так и не сказала. Мама понимаешь, я ведь думала… И тут словно плотину прорвало, Катя, захлебываясь словами и слезами все рассказала матери. И про то, как влюбилась, и про то, что совершенно потеряла голову от любви, и про то, как нашла инструкцию, и про всё-всё остальное, даже о том, как голодала рассказала и о встрече с Ириной Игнатьевной, и о вчерашнем разговоре с Малиновским, и о том, что услышала на записи с диктофона. — Бедная моя девочка, — плакала Елена Александровна, — я так тебе была нужна, а я… Я от тебя отвернулась. Катенька, ты меня простишь хоть когда-нибудь? — женщина сжалась, ожидая ответа, словно приговора. — Мам, ну, что ты, мне тебя прощать не за что, я понимаю твою боль. А ты простишь меня за папину смерть? — теперь и Катя ждала вердикта. — И не думай об этом, и не говори больше так. Ни в чем ты, девочка моя не виновата. Мне принесли заключение патологоанатома… — Кто принес? — Неважно. Знаешь, что там было написано? Что папа был обречен в любом случае. Что жить ему без срочной операции оставалось не больше суток, а мы ведь даже не думали об операции. Так что, Катенька, нет твоей вины в его смерти.Тридцать первое декабря. Семь вечера. Квартира Ирины Игнатьевны…
Теперь они уже втроем слушали запись, переданную Малиновским Катюше. Послушают кусочек, остановят, обговорят и дальше слушают. — Может. Может, Ромка, может. — Андрей надолго замолчал, а потом сказал, чеканя каждое слово: — Я! Люблю! Екатерину Пушкареву! Ирина Игнатьевна кликнула по файлу, вскинула голову и торжествующе посмотрела на Катюшу, словно это она только что доказала свою невиновность, а не какой-то «незнакомый» ей Жданов. — Вот, Леночка, — обратилась она почему-то к Пушкаревой-старшей, — а я ей говорила, что он её любит. Иначе зачем бы песню ей пел? Но дочка твоя пошла вся в тебя, упрямая, как осел, ничему верить не хотела. — Мам, нас с тобой только что обозвали ослицами, — засмеялась Катя. — И правильно обозвали, — закивала головой Елена. — Я упертая, а ты так и вовсе баран. — Тогда уж — овца. — Нет, это же уму непостижимо, — всплеснула руками Ириша, — отнести запись на проверку и выложить за срочность такую кучу денег. — Я хотела быть уверена, что это не фальшивка. Давайте слушать дальше. — Во дурак-то, — не то простонал, не то просипел Малина. — Ну что ты на меня уставился? Да это Катя Пушкарева, — с вызовом заявил Андрей. — Мне просто сейчас показалось, что ты сказал, что ты её… А… не, такое только показаться может, — ошалело сказал Роман. — Да, я ее люблю! — Сейчас хорошая шутка была, хорошая, — после очень долгой паузы выдавил из себя Малиновский. — Я только не знаю, когда мне смеяться. — В тот самый момент, друг мой, когда ты заставлял меня сходить с ней на свидание, а потом писал инструкции по ее соблазнению. Это ты во всем виноват. — Прекрасно. Вот сейчас в первый раз почувствовал себя Кашпировским. Так всё, Жданов, я даю отбой, ты меня слышишь? Очнись, все фьють, — он присвистнул, — сняли. Выйди из образа, относись к Кате, как к уже очень хорошо изученной книге, да… Как к фильму, который ты сто раз посмотрел. — А ты думаешь я не пытался? У меня ничего не получается, Малиновский, я не могу без Кати жить. Ты понял? Если это книга, то настольная. А если это кино, то которое пересматривать каждый раз приятно, как заново. Понимаешь? — Хорошо, все, выбираем другую тактику. Жданов, подумай своей головой, зачем такой замечательной очаровашке, как Катя, такой негодяй, как ты? Ведь когда она всё это узнает, она же со стыда провалится сквозь землю, будет там прятаться вместе с шахтёрами. Ты что, Пушкареву не знаешь? — Не, ну, может быть, ты и прав. Вот если бы нам уехать куда-нибудь… — Ага, в Шушенское, в шалаш. Тебе-то зачем это нужно? Ты уважаемый человек, бизнесмен. У тебя же деньги, положение. — Так всё, Малиновский. Я люблю ее и отстань от меня, — послышался звук резко отодвигаемого стула, топот ног. — Все-все-все. Все, я верю! Очень сейчас убедительно выглядишь. Молодец. Ну, и люби своё сокровище. Главное, головы не теряй. — И что? Что я должен делать? Что, руку сломать, что ли, чтобы… э… э… оттянуть эту идиотскую свадьбу? — закричал Андрей. — Жданов, — послышался смех Романа, — ты же не от армии хочешь откосить, правильно? Хм… руку… Ох, что бы ты без меня делал-то, а? Все-таки тебе придется жениться на Кире. — Что?! — Да! Спокойно… Спокойно, жениться придётся! Но понарошку, то есть ненадолго, на время… Пока раздашь долги, вернешь фирму. Ну, а с Катей мы как-нибудь договоримся, она девочка умная, ждать умеет… — Нет! Нет, Малиновский! А за это время она выйдет замуж за Николая, нарожает ему детишек, назло мне… Нет, этот вариант не подходит однозначно. Я не могу потерять Катю. — Хорошо! Хо-ро-шо… А знаешь что? А давай-ка мы отправим ее куда-нибудь в командировку… Катя остановила запись, дальнейший разговор Андрея с Ромкой она решила пересказать своими словами. Бог его знает почему, но ей категорически не хотелось, чтобы мама с Иришей услышали гадости, которые о ней говорил Роман. Понимала, что если они своими ушами услышат его «витиевато-хамскую» речь, то уже никогда не простят, особенно мама. А ей отчего-то было до спазма в горле жалко этого оболтуса вместе с его неустроенной жизнью…Тридцать первое декабря. Девять вечера. Комната Ирины Игнатьевны…
Когда в ее руке задребезжал крепко сжатый мобильный, Ирина успела уже задремать. — Алло! Это ты? — Да, только имя не называйте, — попросил Андрей. — Ну, как все прошло? — Юлька поспала, сейчас с бабушкой Леной кашеварит на кухне, Катенька прилегла на часок, да и я тоже. — Ирина Игнатьевна, а как там Ка… — Ну, что ты волнуешься, неугомонный? Все идет по плану, как я и предсказывала. Жду вас в одиннадцать двадцать, всех четверых. Понял? Только ничего не перепутайте, действуйте, как договорились. — А Катя? Она поверила, что я любил ее уже тогда? — А «нискажу»! — дробно засмеялась няня. — Почему? — А потому что — интриганка…