***
Концерт закончился «Invecchio», и то, как его мужчина стоял там, в своей белой рубашке с несколькими маленькими прожекторами над ним, делало его похожим на ангела. А потом волшебство закончилось. Фабрицио оставался на своем месте еще несколько минут. Он смотрел, как блондинка, которую он видел раньше, уходит рука об руку с девушкой в цветастом платье, видел, как пустеет площадь, и улыбался каждый раз, когда замечал, как кто-то уходит в ночь с выражением счастья на лице. Когда Моро добрался до пиццерии, вокруг было немного народу – пожилая дама, похоже, только что попрощалась с какими-то друзьями, но Фабри не мог понять ни слова, потому что всё, что она говорила, было явно не по-итальянски, и как только они ушли, он остался совсем один. Когда он взглянул на свой телефон, то увидел сообщение от Эрмаля, спрашивающего, почему он должен идти туда, куда его просили, что там такое, но ответа не получил. Бицио подумал, что Эрмаль может заподозрить неладное – вдруг он догадается, что увидит там своего мужчину? Или, может быть, Фабри отправил ему цветы? Надо будет обязательно спросить его об этом позже, но прежде чем он успел придумать что-нибудь ещё, впереди замаячила знакомая фигура, выходящая из-за угла в очень нескладном пиджаке поверх белой рубашки. Как только он заметил римлянина, прислонившегося к стене в странном даже по его меркам наряде, то остановился как вкопанный. Он уставился на мужчину широко раскрытыми глазами, прежде чем на его лице появилась ослепительная улыбка. – Бицио! Что, как, когда... – в его голосе послышались смущение и радость, и Эрмаль замолчал, только обнял его и уткнулся лицом в чужое плечо. А Фабри просто прижимал его к себе, прижимал к сердцу, вдыхал знакомый запах, чувствовал прикосновение его мягких кудрей к коже, чувствовал себя как дома. Как только они разомкнули объятия, Мета всё ещё стоял рядом, обнимая мужчину за шею, словно в любую секунду они могли закружиться в танце. И он снова попытался получить хоть какие-то ответы. – Когда ты сюда приехал и почему так странно выглядишь? – После полудня. Я постарался сделать так, чтобы меня никто не узнал. – Но... концерт? – и то, как миланец задал этот вопрос, указывало на то, что у него уже есть здесь некоторое подозрение. Фабрицио только кивнул. – Ты был там? – и Фабри снова кивнул; удивление в голосе Эрмаля, мягкость, с которой он задал этот вопрос, растопили его сердце. – Да, конечно, был. – Но... почему? – Потому что я люблю твою музыку, caro, – объяснил он, и Мета просиял. Фабрицио глубоко вздохнул и решил, что сейчас самое подходящее время. – И самое главное… потому что я люблю тебя. Миланцу потребовалась секунда или три, чтобы осознать эти слова, и как только он это сделал, то сразу же бросился к Фабрицио, накрывая его губы своими и целуя жадно, вжимая в каменную стену позади. Фабри запустил пальцы в локоны Эрмаля – они целовались так, словно от этого зависела их жизнь. Возможно, так и было. Как только им пришлось прервать поцелуй, чтобы глотнуть свежего воздуха, Мета прижался лбом к лбу мужчины и прошептал, закрыв глаза. – Я тоже тебя люблю. О Боже, Фабрицио, я чертовски сильно тебя люблю. И они стояли там, улыбаясь, целуясь, смеясь – вместе, а главное, безнадежно влюбленные друг в друга. Счастливые.Глава XIV
16 января 2020 г. в 12:00
Фабрицио находился за рулем своей машины, когда проезжал по очередной сельской местности. Его пальцы отбивали ритм на руле, а мысли были заняты предстоящим вечером. Он с нетерпением ждал этого дня, но теперь, когда он действительно наступил, он вдруг засомневался, была ли это хорошая идея. Но ведь так и должно быть? Да, да, это был бы чудесный вечер, никто не узнает его сегодня, нет.
В этом он постарался убедиться ещё до того, как вышел из дома – на нем была огромная толстовка с большим капюшоном, который мог бы при желании скрыть всё его лицо, если понадобится; он зачесал волосы назад таким образом, чтобы выглядеть меньше похожим на себя обычного, а, скорее, походить на какого-то безумного брата-близнеца, на носу у него были круглые очки, он побрился и также планировал прятать руки в карманах толстовки, чтобы никто не заметил никаких смутно знакомых татуировок. А там будет темно, и это, конечно, будет преимуществом. Никто, конечно же, не обратит на него внимания, он будет просто ещё одним поклонником в толпе, ещё одной душой, околдованной музыкой.
Он припарковал машину, когда уже ярко светило послеполуденное солнце, взял себе чашечку кофе в ближайшем ресторанчике и стал ждать. В его темной толстовке было довольно жарко, но он не мог снять её прямо сейчас, не посреди этой секретной миссии. Поэтому он ненадолго зашёл в торговый центр и расположился рядом с ближайшим кондиционером, а потом, когда на улице начало темнеть, купил себе пиццу. Перекусив, Фабрицио направился к площади, где должен был состояться концерт – чёрт возьми, это было необычайно красивое место, он должен попытаться выступить здесь в свой следующий тур. Но в этот вечер, конечно, это была не та мысль, потому что речь шла не о нём.
Фабрицио встал в очередь у входа и с облегчением вздохнул, заметив, что на мужчину в толстовке никто не смотрит. Все вокруг были слишком взволнованы, взволнованы предстоящим событием, и поскольку римлянин знал, что всё это происходит благодаря его парню, его Эрмалю, его сердце наполнилось гордостью. Затем он занял своё место и послал короткое сообщение миланцу, чтобы пожелать ему хорошего концерта. Это была их маленькая традиция, существовавшая ещё до того, как они стали парой, и отсутствие пожелания сегодня могло бы вызвать некоторые подозрения. Этого он допустить не мог – здесь не было ничего необычного, по крайней мере, миланцу не должно было так показаться.
Прошло ещё около часа после того, как его мужчина отправил благодарственное сообщение с маленьким сердцем в конце, прежде чем он вышел на сцену, одетый в красно-синюю блестящую куртку; его кудри, казалось, бросали вызов гравитации, когда он начал немного подпрыгивать, и оживлённый гул, стоящий вокруг Фабрицио, был почти оглушительным.
Первой песней Меты в этот вечер была «Non abbiamo armi», и Моро с удовольствием подпевал ему вместе со всеми; он терялся в ритме, музыке, энергии, которая, казалось, мерцала, как электричество, между сценой и людьми в толпе. Затем Эрмаль поприветствовал поклонников, и Фабрицио услышал, как девушка, стоявшая неподалеку от него, закричала: «Ti amo!» – по направлению к сцене. И с легкой улыбкой Фабри подумал «я тоже».
Последовало ещё несколько песен, каждая из которых была ему знакома, римлянин не сводил глаз с возлюбленного, который расхаживал по сцене, сверкая в свете прожекторов своим пиджаком. Он видел, как тот улыбается, и представлял себе выражение его глаз, это блаженное счастье, которое излучает Эрмаль, когда он на сцене поёт свои песни с теми, кто их любит, – Моро не мог видеть глаз миланца с того места, где он стоял; находиться достаточно близко к сцене было бы слишком рискованно, но он знал чужое лицо достаточно хорошо, чтобы точно знать, как оно выглядит в этот момент. А потом Эрмаль снова поднес микрофон к губам, объявляя следующую песню. Он заговорил наводящими словами, чтобы люди могли немного догадаться, а затем произнёс слово «vietato», получив оглушительное «morire!» из толпы. И на губах Эрмаля появилась ещё одна улыбка, короткая, говорящая о благодарности, о гордости. А потом он запел.
Фабрицио влюбился в эту песню с первого раза, как только услышал её, и теперь, даже после того, как он слышал её так много раз, она всё ещё находила путь прямо к его сердцу. Толпа подпевала, но Бицио слышал только голос Эрмаля, его честность, его храбрость, его силу. Он поймал взгляд женщины, стоявшей перед ним, блондинки, примерно его возраста, со слезой, бегущей по щеке, и понял её. Конечно. В голову в очередной раз полезли воспоминания о Сан-Ремо в семнадцатом году – все эмоции, которые он испытал, услышав эту песню, эта потребность узнать человека, который был способен создать такой шедевр.
Уже не в первый раз мысль о том, что миланец должен был выиграть ещё тогда, пришла в голову Фабрицио, и хотя он был уверен, что это было бы честно и заслужено, заслужено этой смелой песней, он также чувствовал себя благодарным за то, что Мета не выиграл. Это была эгоистичная мысль, Фабри понимал это прекрасно, но кто знает, что могло бы случиться, кто знает, произошло бы их сотрудничество, кто знает, случилось бы оно или нет после этой победы. Моро ни за что на свете не хотел бы потерять это.
Песня закончилась, и мужчина судорожно сглотнул. Ему бы очень хотелось сейчас просто обнять Эрмаля, сказать ему, как он невероятно им гордится, но с этим придется немного повременить. Поэтому он сосредоточился на следующих песнях, подпевал, наблюдал, как миланец и его группа хорошо проводят время на сцене. А потом в какой-то момент один из прожекторов осветил музыканта под определённым углом, и Фабрицио кое-что заметил. Он узнал рубашку, которую мужчина носил под своим блестящим пиджаком. Он узнал её, потому что это была его рубашка.
Моро невольно улыбнулся этому открытию, не подозревая, что его пальцы подсознательно играют с браслетом, который Эрмаль оставил ему и который он с тех пор не снимал.
Мужчина на сцене начал петь «Le Luci di Roma», и, конечно же, Фабрицио видел это радио-интервью, знал о том, откуда именно появились слухи, связывающие их и эту песню. И как бы это ни было интересно, как бы ни нравилась ему песня, он знал, что это неправда, по крайней мере, не так. Эрмаль никогда не писал эту песню о них для него, не пел её для него, ничего подобного. Но он не возражал против того, что люди так думают, всё было в порядке. И ещё более приятной была мысль о том, что на самом деле всё-таки существовала песня, для которой все это было правдой. Та, которую кудрявый написал для своего парня о них, об их любви – песня, о существовании которой никто не знал.
Моро был близок к тому, чтобы потеряться в воспоминаниях о том, как Эрмаль играл для него во время их видеосвязи, но затем он очень эффективно вернулся в настоящее. Потому что Мета лёг на сцену в этих греховно тесных кожаных штанах, и Фабри немного «умер». Потом, позже, когда он решил, что так будет удобнее, по крайней мере, на какое-то время, миланец собрал свои волосы в пучок на затылке... И, боже, как он двигался по сцене...
Фабрицио знал, как красив его мужчина – сам он всегда был таким в глазах поклонников и прессы, но Эрмаль был не менее сексуален, чертовски сексуален, и это сводило Моро с ума. «Rien ne va plus» не исправило ситуации, и дело было далеко не в самой песни, а в том, как её пел мужчина. И Фабрицио вновь захотелось как можно скорее оказаться рядом с ним, и на этот раз не только с мыслью обнять его.
Мета перешёл к «Ragazza Paradiso», и Фабрицио усмехнулся, заметив, что Эрмаль не поёт определённую строчку самостоятельно, позволяя толпе поклонников делать это за него, чем снова поднимал вопросы о подозрительных «а» и «о». Это было вполне разумное решение, но потом Фабрицио задумался, было ли это просто его воображение, или в толпе действительно были люди, поющие ragazzo.
В конце концов, он ещё больше задумался о том, действительно ли здесь есть кто-то, кто будет возражать против этого. Все эти люди в этом необычайно красивом месте, под звездным небом в теплую летнюю ночь, объединенные музыкой его мужчины и их любовью к ней – конечно же, они не могли так сильно возражать против того, с кем Эрмаль мог бы держаться за руки, целоваться, любить? И даже если кто-то из них мог бы это сделать, Фабрицио был убежден, что они прекрасно обойдутся без этих невежественных придурков, и что однажды миланец споет «ragazzo» на сцене. И всё будет хорошо.
Послышались первые ноты «Non mi avete fatto niente», и мужчина глубоко вздохнул. Это был первый раз, когда он услышит, как Эрмаль поёт эту песню, их песню, не будучи с ним на сцене, и почему-то ему показалось, что это… неправильно. Конечно, Мета пел её чудесно, публика помогала ему, вся эта энергия витала в воздухе, и все же...
Фабрицио захотелось оказаться рядом с ним на сцене, ощутить ту искру, которая возникала между ними, когда их голоса сливались во время исполнения песни, ту искру, которая впервые заставила его понять, что Эрмаль был ему не просто другом или братом. Та искра, которая всё ещё была там, теперь уже более сильная, и которая заставляла некоторых людей сомневаться, действительно ли они были просто друзьями? Могло ли оказаться правдой, что они любили друг друга, но не так сильно, когда вот так пели вместе, так себя вели?
Тем временем миланец закончил песню, стоя на сцене в полном одиночестве, и Моро невольно вспомнил все те времена, когда они вместе заканчивали её, его рука обнимала мужчину, рука Эрмаля ласкала его спину, его кудри лежали на плече Фабри. Они успокаивали друг друга после того, как обнажали все свои эмоции перед людьми, они давали друг другу понять, что борются вместе. «Двое выживших» – как часто говорил римлянин. Это были две души, которые нашли друг друга и обнаружили связь, такую драгоценную и редкую, которая заставила Моро почувствовать так много вещей. Некоторые эмоции, которые он уже испытывал в прежних отношениях, и… так много новых. Этот покой, который ощущался каждый раз, когда он засыпал с Эрмалем на руках – трудно было описать, насколько он был спокоен; он был дома, и это заставляло его чувствовать себя отлично.
Фабрицио танцевал в ритме музыки, когда кудрявый играл «Io mi innamoro ancora», мурашки побежали по коже, когда в толпе были только люди, поющие акустическую версию «Piccola anima», и он снова понял, почему «A parte te» была одной из его самых любимых песен Меты. А потом миланец и его группа покинули сцену, сопровождаемые громкими аплодисментами толпы, и Фабри понял, что они, вероятно, вернутся ещё с несколькими песнями, но всё же, куда они ушли? Ему было немного грустно, что этот чудесный концерт почти закончился, но в тоже время это означало, что очень скоро он окажется рядом со своим мужчиной, по-настоящему обнимет его, не будет просто смотреть издалека. Хотя сейчас он размышлял, как лучше всего это сделать – до сих пор ему удавалось никому не попадаться на глаза, и он хотел, чтобы так оно и оставалось. Если его заметят за кулисами сразу после концерта Эрмаля, это вызовет вопросы, слухи, предположения, и Фабрицио был уверен, что Мета не особо обрадуется этому факту. Поэтому он должен был придумать что-то другое, должен был покинуть это место вместе со всеми после окончания концерта и уйти подальше от всех телефонов с камерами и людей, которые могли бы окружить их лишним вниманием, как только сам концерт закончится. Встреча с миланцем в его отеле, возможно, была бы хорошей идеей, или он просто должен пригласить его в какое-нибудь место в городе? Да, это было похоже на план, поэтому он быстро написал возлюбленному, чтобы после концерта он отправился к той маленькой пиццерии, где они бывали раньше, после концерта; она уже должна быть закрыта, а это значит, что они не столкнутся с слишком большим количеством людей.
Эрмаль вернулся на сцену через несколько минут в свободной белой рубашке и один – только он и его гитара. Он дошёл до середины сцены, сыграл несколько нот, и в том, как он выглядел в этот момент, было что-то такое хрупкое и вместе с тем такое сильное, что у Фабрицио защемило сердце. И он не очень задумывался о том, какие ещё песни Мета мог бы сыграть в конце своего концерта – он любил их все, поэтому просто хотел позволить себе удивиться, и удивление случилось.
Наконец, сыграв несколько нот для себя, он превратил мелодию во вступление, и Моро сразу же узнал его, конечно же, узнал и спрятал руки в карманы толстовки. Ногти впились в мягкую плоть на внутренней стороне его ладоней, чтобы остановить дрожь. Он понял, что по его щеке скатилась слеза, а может быть и несколько, и как только Эрмаль закончил петь «Lettera a mio padre» на сцене, Фабрицио глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, но это, похоже, вообще не сработало.