Вкус желаний

      После того, как перед его носом захлопнули дверь, Поль ещё какое-то время просто стоял в шоке, бессмысленно глядя на погасшие витрины «Desidera il gusto». Постойте-ка, это его сейчас выставили за дверь?.. Данте выставил его за дверь?! Данте разозлился?! Серьёзно?!!       Он всё никак не мог принять в толк, что это только что было. Поль настолько привык к кроткой податливости ди Нери, что приключившийся пару минут назад инцидент казался ему чем-то за гранью добра и зла.       «Да чего он так взбесился?! Я-то в чём виноват?! Кто же знал, что этим двум придуркам взбредёт в голову запереться в кофейню посреди ночи! - бомбил он, в ярости вышагивая по брусчатке к перекрёстку рю Монторгёй и Шам, - Я же не специально! Я не знал, что так получится! Твою ж мать... Идиотизм...», - он на мгновение остановился, поглубже вдыхая свежий ночной воздух, пытаясь успокоиться и прийти в себя. Конечно, они едва не облажались. Поль просто боялся себе представить, что было бы, если бы кому-то из этих ребят вдруг стукнуло в голову заглянуть за стойку. Хорошую же картину они бы узрели! Разумеется, Данте пришёл в ярость: если бы оправдались худшие ожидания, его бизнес бы рухнул. А, если бы и не рухнул, то дурная слава вряд ли бы позволила итальянцу вести своё дело столь же беззаботно, как и прежде. И всё из-за дурацкого стечения обстоятельств! А, точнее...       «...Из-за моего легкомыслия», - скривившись, сконфуженно пришлось признать де Бланшу, проходя мимо посапывающей в своей будке консьержки. Но, тогда, увидев Данте вблизи, он просто не смог удержаться от того, чтобы подойти к нему ещё ближе, прикоснуться, обнять... а дальше всё произошло как-то само собой.       «И ведь этот гад даже не сопротивлялся! - в досаде мусолил в голове француз, отпирая дверь и вваливаясь в квартиру, - Словно бы того и ждал! Не удивлюсь, если он всё это специально подстроил. То-то он так демонстративно вечерами торчал в витрине!», - после такого допущения в Поле зародилась двойная решимость: он пойдёт завтра к Данте и поговорит с ним, попытается ему объяснить. Если потребуется - извинится, лишь бы не заканчивать всё на такой ноте. Поль надеялся, что итальянец за ночь остынет и станет сговорчивее. В действительности же, он боялся признаться себе в том, что не хочет терять возможности лишний раз прикоснуться к Данте. Он не мог бы сказать точно, чем именно так привлек его забитый тосканец, но одно знал чётко - он хотел сохранять власть над ним как можно дольше. Поль по-прежнему упорно отказывался считать себя геем на том простом основании, что ему нисколько не нравились другие мужчины: что натуралы, что геи оставляли его равнодушным. Пока что ди Нери был единственным, от кого у него так капитально рвало крышу, и это было ещё одной причиной, по которой Поль хотел удержать его - он ещё слишком слабо понимал, что происходит, чтобы так быстро прощаться! К тому же, он не помнил, с кем ещё в жизни у него случался настолько же феерический секс. Рядом с Данте Поль не узнавал самого себя: скука и вялость пропадали, в крови бушевал адреналин, а ум начинали беспокоить сотни идей относительно того, что хотелось бы сотворить с этим мелким итальянцем. С Данте он не боялся пробовать то, чего всегда хотел, но на что не решался с другими: возможно, потому что Поль не боялся сделать ему больно, а, быть может, инстинктивно он чувствовал, что Данте это понравится. И верно: пока что он не заметил ни одной по-настоящему негативной реакции со стороны тосканца. Смущённый бред остаточного рассудка во время траха он не брал в расчёт - тело ди Нери отзывалось красноречивее любых слов. И пусть после бессовестный макаронник не лжёт, что ему не нравилось! Он не видел себя со стороны в процессе, и не помнит того, что говорил и с каким лицом - эти волнующие воспоминания были ещё одной из причин, почему Поль снова и снова зверски хотел его: никто раньше не реагировал на его действия так живо и искренно, как Данте - касалось ли это секса или просто повседневного трёпа. Он весь был, как на ладони, и поэтому Полю нравилось в нём всё - от каштановой макушки до трогательной способности корчить немыслимые рожи в приступе захлестнувших его эмоций. Поэтому, он решил во чтобы то ни стало попытаться исправить сложившуюся ситуацию.       Весь последующий день Поль не мог найти себе места: он ужасно волновался перед предстоящим разговором с Данте и у него всё валилось из рук. Не замечая подгорающего в ростере [1] кофе, француз, зависнув, лихорадочно перебирал в голове различные аргументы в пользу своей невиновности во вчерашнем конфузе:       «Слушай, это было недоразумение... Никто не мог предугадать, что эти двое зайдут...». Нет, полный бред. Очевидно же, что если оставить дверь открытой в центре Парижа, то обязательно кто-нибудь запрётся в любое время дня и ночи!..».       «Извини, я не думал, что это будет иметь такие последствия. Этого больше не повторится»... Да ну. Детский сад «Мам, я так больше не буду!»... Стыдоба...».       «Прости меня, я совсем голову потерял, ты был слишком близко, и я не...». Блядь, нет! Скорее умру, чем скажу что-то подобное! Тем более, звучит так, будто я его обвиняю в чём-то...», - в итоге, когда на рю Монторгёй нежнейшей черничной пенкой спустились поздние сумерки, Поль, так толком и не придумав, что сказать, в скручивающей до тоненького воя нерешительности ещё долго курил за углом собственного заведения, украдкой наблюдая за витринами итальянской кофейни наискось от себя и пытаясь преодолеть своё нелепое и пугающее состояние абсолютной беспомощности и разбитости. Да разве ж такое может быть?! Разве же это он - Поль де Бланш, способный своей наглостью и обаянием заткнуть за пояс кого угодно и втюхать с расторопностью бывалого коммивояжёра что угодно и кому угодно?! Бред! Всё, что от него осталось после вчерашнего - это перепуганный собственной непонятной бурей школьник, умирающий от ужаса и любопытства перед первым свиданием. И чем дольше длится эта неизвестность, тем хреновее становится на душе.       В итоге, докурив третью сигарету, он втоптал бычок носком ботинка в июньскую пыль и, глубоко вздохнув, направился к тёмным тяжёлым дверям кофейни. Посетители уже начали расходиться, и в кафе оставалась всего пара занятых мест. Данте потихоньку обмахивал педантично-белоснежным полотенцем освободившиеся столики, а поздние парочки в углах всё трещали и трещали. Вот из-за одного столика, наконец, поднялись и попросили счёт.       Данте двинулся было на зов, но, заметив вошедшего Поля, резко тормознул на полпути, тревожно сверкнув серыми глазами, а после, опомнившись, продолжил начатый маршрут.       Дожидаясь, пока ди Нери закончит с клиентами, Поль присел у стойки на табурет и, наблюдая за тем, как Данте рассчитывает мужчину с женщиной, попытался хоть немного приглушить всё нарастающую внутри панику.       «С чего это вдруг я стал таким нервным? Старость не радость, совсем спятил», - решил Поль, и уже всерьёз стал подумывать над предложением Эдит пропить успокоительные, когда итальянец, наконец, освободился и стремительно, ничего хорошего не предвещающей раздражённой походкой, направился к стойке. Поль встал с табурета, глядя в нахмуренное приближающееся лицо:       - Данте...       - Что ты здьесь делаешь?! - едва слышно, шёпотом, выпалил тот, прожигая его раздосадованным взглядом, - Ты что, менья не понял в прошлый раз?!       - Понял, - выдавил Поль, пристально глядя на него и невольно сглотнул пересохшим горлом, - Я...       - Что? - раздражённо спросил Данте. Вопрос вышел чуть более громким, чем планировалось, и оставшаяся парочка в углу на мгновение замолчала, бросив в их сторону мимолётный удивлённый взгляд.       - Прости меня, - прошептал Поль так тихо, что итальянцу пришлось здорово напрячь слух, чтобы расслышать.       - Это всё? - спустя несколько секунд взаимного молчания, спросил Данте, и тон, как отметил про себя с грустью Поль, не стал теплее ни на градус, не говоря уже о взгляде - всё таком же настороженном и неприязненном, с долей презрения.       Поль хотел бы сказать ещё много всего в своё оправдание, но под давлением неласковых флюидов ди Нери не смог выдавить и звука: все слова из головы вдруг куда-то улетучились, а свою хвалёную эмпатию итальянец, похоже, и вовсе отказался расчехлять в отношении него.       - Уходьите, Поль, - наконец, то ли безразлично бросил, то ли посоветовал ему Данте, разворачиваясь на зов последних посетителей.       - Подожди... - в бездумном желании удержать итальянца рядом ещё хотя бы на секунду, де Бланш схватил его за запястье, которое тот немедля вырвал, и, прошипев: «Прочь!.. Убожество...», поспешно направился к смеющейся о чем-то своём пожилой паре, которая, кажется, благополучно ничего не заметила.       Поль застыл, как громом поражённый. Хотелось на месте провалиться от того фонтана отвержения, которым только что окатил его Данте. «Убожество» - вот чем он стал в итоге для ди Нери. Но почему? Неужели всего лишь из-за того недоразумения?!       Едва ли различая, куда идёт, Поль выскочил на улицу и долго брёл, не разбирая дороги, пока не очнулся стоящим у каменной узкой лестницы, ведущей на набережную Сены.       Вздохнув, он поднялся наверх и сел на прохладный парапет. Ещё спустя несколько минут влипания в кобальтовую линию горизонта, пришёл в себя ровно настолько, чтобы нащупать в кармане сигареты и прикурить одну. Ночной парижский воздух пах тошнотворно-сладостно: природной свежестью реки, вынесенным на берег илом, лавандовым отголоском моющего средства для тротуаров и человеческой мочой. Сколько он так просидел, неизвестно. Минуты, под анестезией меланхолии, незримо утекали сквозь пальцы. Пошевелиться он смог, только ощутив, что замёрз.       Набережная была практически пустынна, если не считать одну-две припозднившихся парочки туристов, восторженно восклицающих при виде бриллиантовой иллюминации Эйфелевой башни. Девушка размахивала в воздухе какой-то книгой, вероятно - путеводителем, и Поль к чему-то вспомнил гору франкоязычных книжек в квартире Данте - практически сплошь классика, образцы литературного вкуса вперемежку с вульгарными романчиками, рассматривая которые, Поль лишь насмешливо фыркал. Меньше всего на свете он мог бы вообразить себе Данте читающим это. Зато легко представлял, как поздно вечером или утром выходного дня он, свесив босые ноги меж кованых завитков балкона, лениво курит и наблюдает за прохожими внизу. И пьёт что-то... что угодно, но только не кофе: вино, коньяк, апельсиновый сок, ледяную минеральную воду... И ходит в какой-нибудь растянутой футболке, время от времени смешно шаркая ступнями по поцарапанному старинному паркету. А красотки с пожелтевших фотоснимков улыбаются выцветшими от времени улыбками, глядя, как он каждое утро наглаживается на работу, и как каждый вечер устало тащится в душ, а после долго лежит на неразобранной постели, глядя в нависающие над ним тяжёлые складки балдахина, тонкие трещины на побеленном потолке, и думает, думает, думает...       «А ведь, если так подумать, он тоже не то чтобы счастлив...», - вдруг мелькает в голове мысль, и Поль, затушив окурок, устало поднимается, направляясь домой.       Часы на руке показывали полвторого ночи.

***

      Глядя на то, как де Бланш молча испарился из его кофейни, Данте, наконец, вздохнул с облегчением, одновременно будучи не в силах избавиться от поганого осадка после случившейся меж ними тихой перепалки. Он не хотел думать о том, почему де Бланш так упорно продолжает мельтешить у него перед глазами, а, с недавних пор - ещё и странно себя вести: мнётся что-то, бубнит невнятно, смотрит так, что кишки в морской узел завязываются.       В глубине души Данте знал, зачем Поль продолжает появляться - хочет его, это очевидно, но Данте слишком хорошо знал, чем обычно оборачивается подобный расклад: в лучшем случае - ничем, в худшем же - полной катастрофой во всех областях жизни Данте. Он ни в коем случае не хотел допустить ту же самую ошибку, на которой прогорел в случае с Лукой, потому так настойчиво и гнал де Бланша прочь, а после остервенело злился на себя и свою судьбу за то, что ему вечно по жизни встречаются не те люди.       «К тому же, Поль... Отношения с ним не принесут мне не то что счастья, но и даже мало-мальской выгоды, - думал Данте, проскальзывая в тёмную квартиру и кидая ключи на стол. Разувшись и расстегнув душившую его рубашку, он, на ходу доставая пачку сигарет, прошёл на обдуваемый свежим полуночным ветром балкон, - ...Глупыш Данте. Сколько раз ты хотел иметь рядом хотя бы одного по-настоящему близкого тебе человека, и сколько раз тебе давали понять, что так дела не делаются?.. Так с чего бы вдруг теперь?.. Нет... Стоит лишь расслабиться, и тебя сожрут. Как бы прекрасен ни был Париж, но и он - часть всё того же океана со множеством рыб, как и остальные города на земле. Все плещутся в той же воде, а если кто и попытается оказаться вне её, с ним случится то же, что и с рыбой, - он погибнет... Большие рыбы поедают маленьких. Вот и всё. Большие рыбы жрут маленьких, а океану плевать. Если я расслаблюсь, он сожрёт меня... - свесив ноги вниз, итальянец сел на прохладные плиты узкого балкончика. Ярким светлячком вспыхнул во тьме огонёк сигареты, - ...как и Лука. Вот и вся романтика, Данте. Стоит ли она твоей шкуры?..», - и, тем не менее, его не отпускало сожаление. Едкое и настойчивое, оно едва ощутимо кололо занозой и мешало забыться и сделать вид, что всё хорошо. Но, нет, ни черта не было хорошо - было больно. Больно от осознания того, что желаемое близко, но вечно не в том виде, в каком хотелось бы. И что ж с того, что рядом с Полем он теряет голову - тот ни во что его не ставит и ходит к нему только затем, чтобы трахнуть. И эта нелепая собачья кличка... Данте нравилось, как в устах де Бланша звучало это прозвище - нежно и развратно одновременно; так, что при этих звуках внутри что-то замирало в сладком напряжении. Но, с осознанием того, какое отношение на деле скрывается за всем этим, у него начинали чесаться кулаки вытереть смазливую физиономию бретонца о ближайшую стену.       «Что за гадость...», - в приступе экзистенциальной тошноты Данте вышвырнул тлеющий окурок в благоухающую арбузными корками и сиренью темноту, а после, поднявшись на ноги, стал готовиться ко сну. Его надежды не оправдались - меланхолия парижских ночей была не менее тяжела, чем тоска по утраченному в любом другом из городов, когда часы у кровати показывают полночь.