***
Светлая, бледно-молочная кожа шеи притягивала к себе неудержимо, и Фредди, тихо застонав, приблизился и в ту же секунду легонько прикусил ее, от подбородка спускаясь вниз, выводя языком немыслимые узоры. Ему очень хотелось позволить себе больше, прокусить ее совсем, а потом зацеловать, оставляя багровые кровоподтеки, но осознание, что это всего лишь их первая ночь, а за ней будет вторая, третья и вся последующая жизнь, помогали Фредди сдерживаться. Он оторвался от нежной шеи, посмотрев на Дикки затуманенным взглядом, и встретил в ответ такие же подернутые дымкой глаза, влекущие к себе, словно оазис в пустыне. Ах, почему же нельзя зацеловать и их! Я смотрю на тебя, смотрю минуту, две, не хочу прерывать этот зрительный контакт и разрываюсь, желая одновременно закрыть глаза и утонуть в нежности твоих губ, рук и всего тебя. Ты прекрасен, Дикки. Я хочу говорить это каждый день, каждую минуту, каждую секунду, не замолкать никогда и слышать то же самое в ответ, только от тебя одного, лишь от тебя одного… — Мой… — севший от возбуждения голос почти шепчет, и Фредди повторяет еще: — Мой, мой, только мой. Но волна наслаждения, рождающаяся, кажется, в каждой клетке тела одновременно, сильнее его, и Фредди сдается, закрывает глаза и водит руками по юному худому телу, пышущему жаром не меньше его собственного. Границы дозволенного стираются медленно и незаметно — вот только что его руки касались нежной кожи шеи, а вот они уже блуждают по скрытой черной рубашкой талии… — Твой, — шепчет Дикки в губы, обдавая его карамельным ароматом недавно выпитого коктейля, — Мне жарко, Фредди. Меркьюри улыбается, и, недопоняв намек до конца, срывается с места, чтобы открыть окно и впустить в скрытую полумраком комнату свежий уличный воздух, но Джон останавливает его и резко прижимает к себе, впиваясь в искусанные губы, чтобы взять его руки и приложить их к своей груди. — Дикки… Господи, — стонет Фредди, и еле удерживается от того, чтобы сорвать с него рубашку, — Ты понимаешь… что между нами происходит? — Понимаю, — серьезно отвечает Джон, не отрываясь от губ. — И ты… не боишься? На секунду Фредди ощущает, как руки, покоившиеся на его плечах, чуть сильнее сжали их, но все же, с облегчением слышит желанное: — Нет. Осознание того, что я сейчас займусь с тобой любовью, выносит мозг и плавит тело к чертям. Я неимоверно счастлив и по-детски горд, и хочу рассказать об этом всему миру, чтобы он знал, что самый красивый, обаятельный, талантливый и сексуальный человек на Земле уже занят мною, и больше никому в этом мире не «светит». Разве можно считать иначе? Разве есть на этой земле кто-то лучше, чем ты? Августовская ночь диктует свои правила, и в открытую форточку врывается ветер, обнажая проем окна и впуская в комнату серебристый луч лунного света. Он скользит по телу Джона, останавливается на без того светлой коже лица, придавая ему какой-то космический облик. Фредди на секунду задерживает взгляд, и, словно завороженный, касается пальцем первой пуговицы рубашки, расстегнув ее нарочито медленно, стараясь растянуть этот волшебный момент на максимально долгое время. За первой пуговицей следует вторая, и ворот рубашки спадает, обнажая фарфоровое в свете луны плечо. Фредди целует его, и проводит пальцем по ключице, вызывая полный напряжения вздох. — Мое чудо… Наконец, рубашка отлетает куда-то к вороху сваленной с утра одежды, и Фредди замирает, впервые видя такого Джона. Молчаливого, сидящего на аккуратно заправленной постели, доверчиво, и одновременно блудливо смотрящего… — Иди ко мне, — просит он тихо, и протягивает свою руку, невесомо касаясь пальцев Фредди своими. Кто ты, черт возьми? Ангел, взирающий на меня с наивностью ребенка, или демон, соблазняющий обманчивой невинностью? Фредди сам выскальзывает из собственной рубашки, срывая сперва бабочку, и толкает сидящего Дикки на постель, больше не желая расставаться с его телом ни на секунду. — Ты такой смелый, Фред, — шепчет Джон, — И скольких же ты укладывал вот так? — О чем ты? — недоуменно спрашивает его Фредди, продолжая изучать губами распростертое под собой тело. — Ты ведь понимаешь. — Нет, я не понимаю, — мотнул он головой, — Я не настолько плох, как ты обо мне думаешь. — И все же? — Зачем тебе знать это сейчас, Джон? — Фредди почти обижен, и затуманенный взгляд постепенно становится яснее. Дикки, не убирая рук с горячей спины, прижимается сильнее и обдает дыханием смуглую шею: — Я не хочу… оказаться очередным… — Глупый, глупый мальчик, — дышит он Джону в губы, — Как ты мог подумать так? — А кто я? Что я… для тебя? — Сейчас ты сам поймешь. Он отрывается от пьянящих губ, и выводит влажную дорожку от шеи вниз, водя по светлой кожи груди языком, находя в этом особенное удовольствие первого знакомства. Весь Джон, его юные, почти мальчишеские изгибы тела, тонкие руки и изящная шея в момент стали наркотиком, без которого нельзя теперь обойтись ни минуты. Впалый живот, очертания ребер, выступающих и исчезающих при каждом вдохе — это все ново, непривычно и захватывает дыхание. Фредди не торопится, хотя каждое движение отзывается болезненным напряжением внизу живота. С Джоном нельзя быстро. Он должен запомнить каждую секунду, каждое движение, каждый момент. — Я никогда и ни с кем… не был так счастлив, Дикки. Услышав эти слова, лежащий неподвижно Джон словно просыпается, и одним резким движением снимает с себя джинсы вместе с бельем, а потом — проделывает это и с Фредди. Смущение от порыва заливает лицо, но Дикки спокоен — все правильно, все так и должно быть. Обнаженные, они не могут оторвать взглядов друг от друга — нагое тело каждого кажется обоим произведением искусства, которое хочется ласкать и беречь. Фредди разводит его ноги в стороны и получив, наконец, доступ к сокровенному. И здесь ему повезло — на полный удивления вздох Джон лишь улыбается, гордо, но все еще смущенно. Мерцающий свет луны лишь придает моменту волшебства. Фредди опускается ниже, не забывая обводить горящим взглядом распластанное под собой тело, и дотрагивается губами до крупного члена, стоящего так, как он не видел еще ни у кого и никогда. — Фредди, — как заведенный, повторяет Джон, — Фредди… — Это твой первый раз? – словно змей-искуситель, спрашивает его Фредди. Съежившийся от вопроса, смотрящий на него сверху вниз Джон лишь коротко кивает головой: — Да. Я знаю, Джонни, я сразу это понял. Ты только кажешься смелым, но пока ты маленький, доверчиво льнущий ко мне котенок. Мое маленькое чудо. — Хороший мой, — задыхается Фредди и накрывает его губы своими, одной рукой лаская Джона, а другой — себя, — Скажи это, я прошу тебя. — Я хочу… Боже… Возьми меня… Давай… Глаза Джона почти закатываются от невыносимого блаженства, которое ему дарит Меркьюри. Эти ощущения их физической любви — совсем не то, что он испытывал, лаская себя и предаваясь ночным фантазиям о Фредди, а в миллион, в миллиард раз лучше, божественно горячо и прекрасно… Он часто и тяжело дышит, временами переходя на стоны, но все же почти не смущается происходящего, сконцентрировавшись на сладкой неге внизу живота. Джон уже чувствует пульсацию, проходящую по члену, и боится не успеть, — очень хочется Фредди в себе, поэтому он с трудом отрывает ласкающую руку, сплетая пальцы между собой, и направляет ее дальше, по промежности и вниз. — Какой нетерпеливый, и не скажешь, что девственник, — мурлычет Фредди хитро, и отрывает губы от губ Дикки, чтобы пустить в голову единственную связную, но очень нужную сейчас мысль: — Сейчас, мой хороший, сейчас… Почти потерявший связь с реальностью, Дикки с трудом разлепляет глаза, но к счастью, Фредди тут же возвращается и накрывает его теплотой своего тела, огладив сначала одну, затем другую ягодицы и проведя по сжатому колечку большим пальцем руки. Джону становится страшно. Фредди, почувствовав, как лежащий под ним Джон непроизвольно дернулся, спешит успокоить его: — Тише, тише. Я не сделаю тебе больно. — Фредди… — сдавленно шепчет Дикки, — Я боюсь. — Не бойся, прошу. Доверься мне… Я и пальцем тебя не трону, если ты не захочешь, слышишь? — Слышу, — кивает Джон, и немного успокаивается. В конце концов, разве не он сам этого хотел? Я доверяю тебе, Фредди. И словно услышав его, Фредди ласково улыбается, и в ту же секунду касается сжатого колечка холодными и скользкими от смазки пальцами. Осторожно, не сводя взгляда с часто дышащего Джона, проникает внутрь, сначала одним, а потом двумя пальцами — и ловит возмущенный тихий вздох. — Джонни… — Все в порядке, — прошептал Дикки, смахнув с лица взмокшую прядь, — Продолжай. Фредди кивнул, и протолкнул пальцы дальше, отдавшись новым ощущениям — горячие узкие стенки стягивали пальцы, обволакивая их приятной влажностью. Опыт подсказывал, что действовать нужно осторожно, чтобы не спугнуть Дикки неприятными ощущениями, — и он нарочито медлил, легонько сдвигая и раздвигая их, пока, наконец, не нащупал мягкий бугор, от чего лежащий на спине Джон выгнулся, и, закусив губу, громко простонал. — Что это было, Фредди? — почти кричит Джон, и прижимается лбом к смуглому плечу, и Фредди приходится приложить усилия, чтобы удержать его на месте. — Это оно, милый мой, — улыбнулся Фредди, — Это оно… Зеленые глаза, обрамленные распахнутыми ресницами, смотрели доверчиво и открыто. Прежде чем продолжить, он не смог удержаться, и нежно их поцеловал, давая понять, что теперь — для них обоих только один путь. И этот путь они пройдут вместе.***
Никогда не сомневайся в том, что ты чувствуешь, Дикки. В том, что и кто с тобой рядом. Когда я с тобой, я не сомневаюсь ни в чем. Когда я увидел тебя впервые, в тесной, полутемной комнатке, выглядывающего из-за спины Роджера, я не сомневался. Когда я вплетал в твои волосы цветок, на покупку которого ушли все мои деньги, я не сомневался. Когда я стоял на сцене, и заряжал эту толпу для тебя, чтобы ты мог почувствовать себя увереннее, — я не сомневался. Когда я думаю о том, что выбрал тебя не случайно, что ты — моя судьба, я не сомневаюсь. Я не сомневаюсь ни минуты, ни секунды, ни дня. Я не сомневаюсь ни утром, ни днем, ни ночью, и когда ты со мной, и когда тебя нет рядом. Я — ураган, я — фонтан эмоций, я — вспышка сверхновой, но в центре всего этого ты, мой милый Дикки. Ты — словно хамелеон, и никто не знает, какой ты на самом деле, лишь мне, кажется, довелось узнать больше: со мной исчезает миллион твоих масок, и я вижу истинную суть — уверенного в себе, горячего и отдающегося полностью, не боящегося ничего, готового идти вперед и покорять новые вершины… И поэтому я люблю тебя, как любят впервые и навсегда, с первого взгляда, бескомпромиссно, беспощадно. Я люблю тебя возвышенно и непристойно, импульсивно и основательно — я люблю тебя, Джон. И сейчас я готов сказать это вслух… Каждое движение, каждый вздох стон этой ночи Фредди бережно запоминал и откладывал куда-то в дальний уголок памяти. У них будет еще много ночей и дней, много радостных минут и, может, переживаний, но такие эмоции можно испытать лишь раз, и он, понимая это, отчаянно, до сладострастной дрожи не торопился, входя и толкаясь медленно, неторопливо, помогая Джону расслабляться и шепча что-то очень влюбленное, но нужное. В его руках изгибался, повторяя движения тела Фредди, закатывал глаза и кричал самый нужный человек на Земле, и желание растянуть удовольствие становилось болезненным. Фредди сходил с ума — все сошлось в единой точке и дарило невыносимую муку наслаждения, которую хотелось ускорить, раствориться в ней и пропасть, толкаясь глубже, быстрее, забывая дышать, сухими губами вышептывая единственное нужное имя. — Я люблю тебя, Дикки… — выкрикивает он, не в силах больше сдерживаться, и изливается в горячее тело, чувствуя, как сам содрогается в нем, желая продлить этот момент единения. Вслед за ним кричит и Джон, абсолютно потерявший связь с реальностью. — Давай, мой хороший. Давай… Все еще находясь внутри, Фредди едва успевает коснуться пульсирующего члена, и ловит пальцами белесые капли, переживая этот первый совместный оргазм так же сильно, как и Дикки. Цепляющийся за плечи, задыхающийся Джон, наконец, успокаивается, и в голове взрывается блаженная тишина. Отдышавшись, он не сразу понимает, что именно сказал ему Фредди, и лишь сильнее прижимается к нему, не замечая влажных следов на их животах. — Ты меня… что? Меркьюри улыбается, и гладит его по налипшим на лоб рыжим прядкам. — А как ты думаешь сам? — Я хочу это услышать еще раз. Пожалуйста, — просит Джон тихо. — И я хочу, мой дорогой. — Что я тебя люблю? — Я тебя тоже, — ловит его губы Фредди, и, не давая Дикки возмутиться, прижимает его к постели. — Вообще-то, я хотел напомнить про чай… — смеется Джон, пытаясь вырваться, но тонет в новом поцелуе, обхватив голову Фредди рукой. — Серьезно? — А что ты хотел от англичанина? — Дорогуша, я начинаю ревновать! — Не переводи тему, Фредди! — хмурит брови Дикки. — Я предпочитаю, чтобы меня называли «любимым». — А я предпочитаю чай после секса. — И когда это ты успел определиться в предпочтениях? — удивленно рассмеялся Фредди. — Сегодня ночью. — Вообще-то, уже утро! И правда, за окном уже забрезжил рассвет, сменяя собой привычное мерцание луны. Не сговариваясь, они оба встали, завернувшись в одну простыню на двоих, и, распихивая друг друга локтями, уселись на подоконник. Джон прижал к себе сидящего спиной Фредди, и невесомо поцеловал его в макушку, стараясь запомнить этот момент навсегда. — Как ты думаешь, сколько мы еще таких увидим? — задумчиво спросил Дикки. — Не знаю, — честно ответил Меркьюри, прижимаясь головой к обнаженной груди, — Но не меньше, чем их будет во всей нашей жизни. Всей нашей жизни. Нашей… Жизни, которая началась сегодня. Жизни, которая не закончится никогда.