Наследие: Неожиданные союзники

      

Зачем я не умер? Более несчастный, чем кто-либо из людей, почему я не впал в забытье и не обрел покой? (…) Из какого же материала я сделан, что смог выдержать столько ударов, от которых моя пытка непрерывно возобновлялась, точно на колесе? Мэри Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей"

      

      У Лакуса дрожали руки, когда он писал письмо, в котором сообщал о смерти Джона и Рене. На каждом предложении он вскакивал с больничной койки и выходил на улицу, дабы не разбудить своими всхлипами спящих сослуживцев. Нельзя допустить, чтобы письмо поплыло из-за слёз — тогда придётся переписывать его целиком, а этого он бы не выдержал.       Почему они? Почему из всех поднятых в воздух самолётов снаряд попал именно в тот, которым управлял Рене? Почему именно он, а не кто-то другой?       Лакусу было страшно от собственных мыслей. Ведь получается, что подобными рассуждениями он желает смерти всем остальным пилотам на базе. Лучше бы эта бомба ни в кого не попала. Но они ведь на войне, а на войне солдаты проливают кровь. Лучше бы тогда не было войны.       Невозможно. Человечество просто не может без войн.       И он стал ловить себя на мысли, что ненавидит людей. И врагов, которые забрали у него лучшего друга, и механиков, который большую часть дня слоняются без дела, и пилотов, которые утверждают, какая это великая честь — смерть в небе, и офицеров, который срывают на подчинённых плохое настроение, и майора Блэквуда, встреча с которым привела их на эту базу, и доктора Вильсона, который заменил госпожу Марию на посту. Лакусу было страшно от подобных мыслей, но от этого они не переставали его посещать.              Война закончилась 11 ноября 1918 года. На протяжении нескольких месяцев до её завершения пилотов перебрасывали с базы на базы, от чего письма из дома просто не успевали доходить.       «Ничего, — твердил себе Лакус. — Главное, что я сообщаю им, что со мной всё хорошо. Осталось немного, совсем немного, и я снова всех увижу».              Поезд прибыл на станцию под вечер. Один из уже бывших сослуживцев предложил подвезти до города — он жил на отдалённой ферме и у его отца была повозка с лошадьми. Лакус отказался.       Он шёл пешком по запылённой дороге, а вокруг не было ни души. И вот Вельд увидел его — тот самый холм, с которого они когда-то в детстве пускали самодельный самолёт. А по этой дороге они бегали, чтобы посмотреть на поезда. А на этих полях играли после школы.       Лакус закричал. Слёзы градом катились по щекам, пока он бежал не разбирая дороги. Ему захотелось, чтобы всё это исчезло. И холм, и дорога, и поле, чтобы не было ничего, напоминающее ему о болезненном прошлом. Он подскользнулся на траве и упал, устремивши взор к затянутому небу. Лакус потянулся к нему рукой. Они там? Его друзья и товарищи? Видят ли они его?       — Почему вы не забрали меня с собой? Почему?       Вдалеке сверкнула молния и раздался раскат грома. Они злятся на него?       А ведь ему ужасно повезло. Он выжил. Он вернулся туда, где его ждут.       Лакус гневно ударил себя по лбу. Его семья ждёт его, а он тут развалился, как последний нытик. Вельд поднялся на ноги и бодрым шагом отправился домой.Вдалеке горели огни их маленького городка, но почему-то в этом свете уже не было былого уюта и радости, словно счастье покинуло это место вместе с солдатами. По мере приближения к городу, усиливалась тревога в его душе, какая была на фронте перед боем, когда не знаешь наверняка, вернёшься ли ты с него или нет.       Нет, он себя накручивает. Он просто отвык от мирной жизни. Он прошёл мимо здания школы с обшарпанными стенами и прогнившими деревянными ступеньками, мимо книжного магазинчика с заколоченными окнами, мимо разрушенных авианалётом домов.       Единственным зданием помимо жилых домов, в котором были признаки живых людей, был бар. Лакус непроизвольно сжал кулаки, проходя мимо него. «Да что это со мной? Они же вернулись домой — пускай празднуют». Но одного беглого взгляда на сидящих у входа людей ему хватило, чтобы понять, что никого из них не было на этой войне. Это были те же люди, которых они видели, идя в школу и возвращаясь оттуда. Почему они до сих пор живы? Почему эта война забрала стольких молодых и достойных людей, а этот сброд выжил?       Наконец-то он остановился у своего дома. Багровые лучи заката отражались от оконных стёкол. Почему никто не бежит его встречать? Ах, точно, он же не написал, когда возвращается. Но почему свет не горит? Они уже спят? Так рано? Или их нет дома? Но почему?       — Дяденька, — прозвучал детский голос, настолько тонкий, что сразу было и не понять, принадлежал тот мальчику или девочке. — Дяденька, — Лакус не сразу понял, что обращаются к нему.       Дяденька? Ему ведь всего двадцать три года. Неужели он так ужасно выглядит? Он же совсем недавно сидел на крыше вместе с Рене и строил планы на будущее. Он повернулся к соседнему дому. В то самое место попал снаряд.       Лакус наконец-то посмотрел на ребёнка. Мальчику было не больше четырёх лет. Он стоял, прислонившись к забору, и пальто, и ботинки были ему явно велики.       — Дяденька, вы не видели моего папу?       Что ему ответить?       — Он ушёл на войну, но все ведь возвращаются, вы его видели?       «Не все. Не все возвращаются. Далеко не все».       — Гарри, куда ты опять убежал? Почему ты никогда не слушаешься?       — Но мама, я ходил искать папу…       — Мэгги?       — Лакус? О боже мой! — женщина сразу бросилась к нему. — Ты, боже мой, ты вернулся. Ох, боже мой, мне так жаль.       — Всё в порядке, Мэгги. Рад тебя видеть, — он впервые за день улыбнулся. Война оставила отпечаток на лице молодой женщины, но всё же не забрала её красоту. — Твой сын очень похож на Гарри.       — Я знаю, — грустно кивнул Мэгги. — Лакус…       — Прости, я должен идти. Семья ждёт меня.       Но тут на вид хрупкая женская рука легла ему на плечо и цепко ухватила ткань на поношенном армейском пальто. И этого жеста ему хватило, чтобы понять, что что-то произошло.       Никто не ждёт его.       — Что случилось?       — Пойдём, к нам в дом, я всё расскажу.       — Что…       — Не на улице.       Те несколько сотен метров, что они шли к дому Мэгги казались ему дорогой на эшафот. Они молча вошли, оставили обувь в прихожей, женщина велела сыну пойти поиграть в свою комнату, сама же села за кухонный стол и кивком пригласила пилота сделать тоже.       — Что случилось? — садясь, выпалил солдат. — Где моя семья?       — Мне очень жаль, Лакус, — эти слова прозвучали словно смертный приговор. Мэгги склонилась над столом, придерживая опущенную голову руками.       — Я не понимаю. Они же были в подвале… Эйда же писала письма…       — Они были в подвале, где и переждали налёт. Всё было в порядке до этой весны. В городе была вспышка гриппа, многие заболели… И в твоей семье заразились все, кроме Эйды. Болезнь особенно сильно подкосила детей, — Мэгги закрыла лицо руками. — Мой Гарри тоже заболел, но выкарабкался… в отличии от Лиззи — она сгорела от лихорадки за считанные дни, да что там дни, часы! Лекарства были очень дорогими, боже, честное слово, я бы заняла им деньги, если бы они у меня были, но Гарри, Гарри тоже болел, и я не могла, ах, прости, прости меня!       — Что случилось с остальными? — Лакус вздрогнул от холода в собственном голосе. — Мэгги, ты не виновата, — он мягко коснулся её руки. — Это не твоя вина. Скажи, что случилось с остальными, прошу тебя.       — Твоя мать умерла спустя неделю, и Эйда осталась сама с больными Филиппом и Артуром на руках. И тогда к ним пришла эта сволочь, — Мэгги передёрнуло. — Он предложил дать ей столько денег, сколько она сама попросит.       — Кто это был?       — Это был Томас Сангер.       Лакус вспомнил картину у бара, что наблюдал какие-то жалкие несколько минут назад. Да, у Томаса Сангера и во время войны денег было предостаточно. Но чтобы он просто так предложил кому-нибудь помощь?       — Что он попросил взамен?       — Эйду.       — Что?! — Лакус вскочил из-за стола, не веря собственным ушам. — Он хотел, чтобы она вышла за него замуж в обмен на помощь? Эта сволочь хотела купить мою сестру, как какой-то товар на рынке?       — Да, — кивнула женщина. — Но вот только жена ему была не нужна. Лакус, прошу тебя, сядь, — пилот послушался. — Конечно, Эйда послала его к чёртовой бабушке. Прошло около недели, а мальчикам так и не стало лучше. Никто не собирался сбивать цену на лекарства, а у Эйды не хватало денег даже на еду…       — Она сама к нему пришла?       — Да. Но денег он ей так и не дал, а на утро выкинул на улицу перед своим баром в одной ночной рубашке… Я и ещё несколько женщин привели её сюда, чтобы успокоить. Все эти ужасные люди, все эти чёртовы пьяницы смеялись и тыкали в неё пальцем, пока мы шли сюда… Когда мы вернулись к вам домой… Той ночью Артур и Филипп оба умерли. А через несколько дней… Боже мой, мы не должны были оставлять её одну…       — Что с ней случилось?       — Она повесилась, — совсем тихо сказала Мэгги. — Мы похоронили её вместе с остальными.       — Я могу увидеть, где это произошло? — спросил Лакус так, словно ему требовалось разрешение на вход в собственный дом.       — Да, только не ходи туда сам. Можешь переночевать у нас, на утро вместе отправимся.       Юноша лишь кивнул.              Табурет так и лежал посреди комнаты, опрокинутый на бок. Сколько времени прошло с тех пор? недели? месяцы? Но в тот день никто так и не удосужился поднять табурет. Теперь же он одиноко лежал посреди пустой комнаты. А ему казалось, что он видит на нём следы от обуви, которые прерывались у самого края, когда её ноги соскользнули, а табурет опрокинулся. Ему казалось, что он видит, как она делает шаг в забытье.       Лакус обошёл весь дом. Кровати стояли без постельного белья, всё было покрыто пылью и паутиной, а мыши давно уже разделались с остатками еды.       — Тебе ненужно оставаться здесь. Пожалуйста, не оставайся здесь совсем один. Лакус, я знаю, что могла спасти хоть кого-то из них, но так и не смогла. Должно быть, ты теперь меня ненавидишь, и я уж тем более не имею право давать тебе советы… Но послушай, прошу тебя, выслушай меня: уезжай из города. Беги от этих воспоминаний. Ты умный, сильный, здоровый — работу найдёшь везде. Не оставайся здесь.       — Я и не собирался, — Лакус посмотрел на неё и как-то странно улыбнулся. — Мэгги, я не в чём тебя не виню. Ты хороший человек, спасибо за всё, что ты сделала для моей семьи, — Лакус залез во внутренний карман пальто и вытянул оттуда деньги. — Возьми, тебе они точно пригодятся больше, чем мне.       — Лакус?       — Ты же сама только что сказала, что я везде работу найду. А одинокой женщине с ребёнком это буде сделать куда труднее. Скажи Гарри, что его отец был настоящим героем. И, прощай, Мэгги. Спасибо за всё.       Лакус пулей вылетел из дома. И сюда, сюда он хотел вернуться? К кому? Зачем? Зачем он жил всё это время? Была ли его роль в войне так велика, что без него Британия бы проиграла? Нет. Так ли необходимы были смерти Рене, Джона и Гарри? Нет. Может ли он сделать что-то сейчас? Да. Больше не одну девушку не выкинут в лужу перед баром в одной ночной рубашке.       Он подошёл к зданию, на ступеньках которого сидел пьяный в хламину мужчина, такой, что и не скажешь, ему было тридцать лет, или все шестьдесят.       — Будь здоров, солдат.       — И тебе не хворать, падла тыловое.       Без лишних слов Лакус вмазал сапогом по красной роже, наверняка сломав ему нос и выбив пару зубов. Он перешагнул через скрюченного мужчину и направился прямиком в бар.       — Ещё один вернулся, — прокомментировал кто-то из завсегдатаев заведения.       — А это разве не брат той шлюхи, что старина Том выкинул на улицу? Ох, бедный малый — какой позор для семьи.       — Хорошо, что их старая матушка не дожила и не увидела такого срама, — тявкнул третий.       Лакус молча прошёл мимо них. Не сейчас. Немного позже.       — Доброе утро, мистер Сангер, — сказал он, садясь за барную стойку. — Не нальёте стаканчик чего-нибудь?       — Чего-нибудь? — спросил ни о чём не подозревающий хозяин бара.       — Чего-нибудь покрепче, — Лакус положил один локоть на сто ли подпёр голову рукой. — Я плохо разбираюсь в алкоголе — в детстве насмотрелся на отца и зарёкся не капли в рот не брать. Но я вернулся с фронта, понимаешь ли, а война меняет людей, — он одним глотком выпил какую-то коричневатую жижу, что сильно обожгла ему горло, но Вельд даже не скривился.       — Ну и как там?       — Где «там»?       — На войне?       — Всё просто, — Лакус ухмыльнулся. — Убиваешь людей и надеешься, что один из них не убьёт тебя. А знаешь, как это, убивать? — юноша переклонился через стойку. — Легко. Берёшь и стреляешь. Почему ты так испуганно на меня смотришь, м? Думаешь, это сложно — у них ведь там семьи, друзья, любимые и всё такое? Я предпочитал думать, что убиваю мразь, недостойную жизни — уродов, которые грабят людей по ночам, чтобы заплатить за очередной стакан виски, а после сидеть и рассуждать о морали, мудаков, которые бьют своих жён и детей, сволочей, которые насилуют девушек, а после выбрасывают на улицу в одной сорочке, на потеху таким же скотам, как и он сам. Что молчишь? Что ты на меня так смотришь?       — Пожалуйста, — мелкие поросячьи глазки Сангера растерянно смотрели на его руку, прикрытую пальто. — Пожалуйста, убери пистолет.       Лакус спустил курок.       — Убрал, — довольно улыбнулся он.       — Какого чёрта?! — посетители повскакивали из-за столов — до них не сразу дошло, почему Сангер валяется на полу в луже собственной крови.       Их было с десяток. Плевать. Справиться. Их рутинные пьяные потасовки ничто по сравнению с настоящей войной. Лакус убрал револьвер за пояс — руками их бить будет куда приятнее. Они не пытались наброситься на него — понимали превосходство солдата над жалкими алкашами. Лакус сам бил тех, кто не успел удрать.       — Где вы, скотины, были, пока мои друзья умирали? Бухали как кони? Отвечай, мразь!       Ему было плевать, что будет после. Ему больше незачем жить. Он ненавидит этот мир, ненавидит людей. Может, он проклят? Людьми или Богом? Плевать. Люди мерзкие и жалкие, а Бог давно отвернулся от него. Плевать. Поэтому, когда в бар вбежали полицейские, Лакус лишь отстранился от человека, которого избивал, улыбнулся и поднял руки:       — Хорошо, я здесь закончил. Можете забирать меня, ребята.              Всё тело болело и ныло, каждый вздох давался с трудом. Полицейские его изрядно поколотили.Он не помнил, как здесь оказался, а знал лишь то, что эта тюрьма находится в десятках милях от его родного города. А ещё он знал, что находится в камере смертников. После войны в судах и полиции была просто катастрофическая нехватка кадров, и тратить ресурсы на процесс над слетевшим с катушек солдатом, который застрелил «честного человека» и поколотил нескольких посетителей бара, никто не собирался.       Дверь камеры открылась — в проёме стоял надзиратель.       — Ну, как поживаешь? — его и без того неприятное лицо исхудалого борова исказила презрительная ухмылка. — Хорошо здоровье, мразь?       — О, лучше не бывает. Сам-то как, скотина?       — Я оставлю дверь открытой, ты же не против? Начальство ничего не скажет, а другим преступникам неповадно будет.       Пинок в живот — и Лакус почувствовал привкус собственной крови. Потом ещё один. И ещё один. Вельд потерял счёт и времени, и ударам. Но вот тюремщик отошёл от него, давая возможность прийти в себя. Надзиратель присел рядом с ним, схватил его за волосы на затылке и заставил посмотреть на себя.       — Как же я ненавижу уродов вроде тебя. Ты убил человека — не курицу зарезал, не уличного пса пристрелил, а человека! Одного из тех, кто держал на плаву нашу экономику, пока солдаты — наши герои — защищали страну.       А ты что? Где ты был? По кабаках бухал да девок трахал, да?       А тем временем во рту у Лакуса скопилось достаточно крови, чтобы харкнуть в лицо этому ублюдку. Надзиратель бросил его на пол.       — Ну ладно. Как хочешь, — он скинул с себя кители, и тот небрежно упал перед Лакусом. — До эшафота дотянуть не рассчитывай.       — О, и надеяться не смею.       Собрав последние остатки сил, Лакус схватил лежащий на полу китель и набросил его на голову тюремщику, после чего тот получил удар в пах. Вельд толкнул надзирателя к проёму, но так, чтобы он не вывалился в коридор, и начал бить головой об угол кирпичной стены. Когда полицейский уже не мог стоять на ногах, Лакус обхватил шею того руками и начал душить своего мучителя.       — Где я был, спрашиваешь? Где я был? На фронте! С первых дней этой поганой войны! А сам-то ты где был, а?! В тылу отсиживался?!       Он отбросил от себя мёртвое тело. Конечно, он не собирался вот так просто сдаваться. Накинув на себя китель, вооружившись связкой ключей и дубинкой, Лакус вышел в коридор. Он не собирался отправляться на эшафот на потеху этим тыловым крысам. Он сбежит и где-нибудь спрячется, как-нибудь выкрутится. Понравилось ли то, что он натворил за последние дни, кому-либо из его близких? Отнюдь. Но они все мертвы, а он пока что жив.        Вряд ли этот маскарад увенчается успехом, но попробовать стоит. Набрав полные лёгкие воздуха, Лакус пошёл по коридору. Как-то на удивление тихо. Судя по всему, на дворе ночь, но почему вокруг была такая мёртвая тишина?       Послышались шаги. Он потянулся к дубинке, когда практически столкнулся с другим надзирателем. Тот едва стоял на ногах, и держал руку на шее, а по кителю ручьём стекала кровь.       — Чего ты стоишь, идиот? Беги! Они убью тебя!       Надзиратель мёртвым грузом рухнул на землю. Что происходит? Заключенные подняли бунт? Но почему он ничего не услышал?       А тем временем адреналин закончился, уступив дорогу тягучей боли по всему телу. Лакус сплюнул кровь, но та вновь наполнила рот. Плохо дело. Нужно выбираться отсюда.       — Господин, там ещё один!       — Ха-ха, а тут уже интересно!       Лакус кое-как сфокусировал взгляд на стоящих перед ним бледнолицых людях в серых плащах. Группу возглавлял высокий стройный мужчина с длинными пепельными волосами. Он радостно улыбался и, кажется, был в восторге от происходящего. Но почему-то этот мужчина вселял в него чувство живого, первобытного ужаса. Все его инстинкты напряглись и на пару с разумом вопили: «Беги!». Вот только он бы не смог убежать, даже если бы они были в открытом поле, и дело вовсе не в том, что перед ним стояло несколько бессмертных тварей. Боль в теле стала невыносимой, и он рухнул на колени прямо перед Седьмым основателем.       — Ты же не надзиратель, верно?       — Я заключённый. Кхе! — изо рта вылетел сгусток крови.       — Не хотелось бы тебя пугать, но ты умираешь, — не снимая жуткой улыбки, продолжил незнакомец.       — Кто вы?       — А я смотрю, ты умеешь задавать вопросы. Я тот, кто может, хм, продлить твою жизнь. Ты боишься смерти?       — Я был пилотом во время войны. Смерти я не боюсь.       — Пилотом? Разве тебя не должны были наградить за службу и отправить домой? Что такого сделала судьба, что ты попал в такое ужасное место?       — Это сделали люди.       Незнакомец рассмеялся.       — Люди? О, да, они просто отвратительны! Но мы, видишь ли, не люди.       Незнакомец присел рядом и, взяв его пальцами за подбородок, заставил посмотреть на себя.       — Ты хочешь стать одним из нас? Учти, став вампиром, ты потеряешь остатки человечности, сможешь питаться одной лишь кровью и пребывать на солнце только со особыми камнями. Ну, и самая приятная часть — ты теперь будешь в моём подчинении. Так ты согласен?       Лакус кивнул.       Незнакомец провёл ногтями по запястью, и из раны полилась кровь.       — Прежде, чем мы начнём, у меня ещё один вопрос. Как тебя зовут?       — Лакус Вельд.       — Никогда не забывай своё имя — это всё, что у тебя останется с человеческой жизни. А теперь — пей.       Вампир поднёс своё запястье к устам человека. Тот припал губами к ране.       Так родился ещё один вампир.                     — Лакус.       — Ась?       — Мне… мне очень жаль.       — Это ведь было сто лет назад. Это уже не важно.       — Не смей так говорить! — Томоэ вдруг налетела на него, буквально повалив на диван. — Это же твоя семья, люди, которых ты любил! Не смей, не смей забывать о них! Чёрт, я не знаю, так ли это работает, но не смей отрекаться от своей человечности! Я же видела, видела всю это любовь и боль в твоих глазах, пока ты говорил! — по щекам девушки покатились слёзы. — Ты же не монстр. Я же знаю это. Пожалуйста, пожалуйста, не становись им!       Лакус был более чем шокирован такой палкой речью. Вампир хотел ответить что-то, прочитать очередную нотацию о том, что у вампиров эмоций нет и в помине, но что-то остановило его. Внутри закололо, а сердце, совершающее один удар в минуту, болезненно сжалось. И всё, что он смог сделать, так это обнять плачущую девушку и вымолвить тихое:       — Спасибо.