Шоу

Ночью он почти не спал: сердце отчаянно колотилось в груди, и рваные мысли носились в голове как мусор по пустым улицам во время урагана. О том, чтобы идти на работу в таком состоянии, не могло быть и речи, и он позвонил начальнику, сказавшись больным. День он провел так, как бывало в школьные годы, когда в первый раз позвал Ленку на свидание. Он тогда раза три наверное за день побрился и душ принял, раз шесть рубашку поменял и брюки: все казалось, что-то не так, хотелось как-то еще больше к совершенству приблизиться. Вот и сейчас, он первым делом сбрил свою ужасную бороду, потом, подумав, отправил следом за ней  седеющие клочки на голове, которые он по привычке называл волосами и иногда даже причесывал. Оставшееся без волос, круглое, аккуратное лицо в зеркале показалось ему даже симпатичным. Он будто помолодел на десять лет, даже ставшее привычным уже выражение тоски и безразличия в глазах ќуда-то пропало. «Давно надо было так сделать», — подумал он, забывая о том, что «сделать» один раз — дело не хитрое, а бриться каждое утро он уже месяц как бросил. Насилу дождавшись вечера, он приехал в назначенное место почти на целый час раньше, чем нужно: ждать дальше просто не было сил.  Усевшись за маленький столик в дальнем углу, он заказал большую чашку «латте» и принялся ждать, то и дело поглядывая на часы. Беспокойство, терзавшее его со вчерашнего вечера, стало невыносимым. Он напряженно пялился в окно, угадывая тонкую фигурку Ангела в каждом прохожем, но мальчишка никак не появлялся. Что если он неправильно расшифровал сообщение? Что если Ангел передумал, что-то помешало ему придти? Что делать Павлику, если мальчик не придет? — Я боялся, что вы не придете, — внезапно послышался  за спиной нежный голосок, когда Павлик был уже близок к настоящей панике. Он вскочил, с грохотом опрокинув стул и, обернувшись, оказался лицом к лицу с Ангелом. Мальчик был одет в курточку, мешком висевшую на его хрупких плечах. Милая мордашка была почти не видна под огромным капюшоном. — Люк! — выдохнул Павлик хриплым от волнения голосом и, схватив мальчика за плечи, притянул и прижал к себе его гибкую фигурку, чувствуя, как двигаются под его руками тонкие ребрышки. Люк ткнулся лицом к нему в грудь, и неловко обхватил руками его тучное туловище. — Люк… Люк… — бормотал Павлик. — Как же я рад тебя видеть… Крупные горячие слезы покатились одна за другой по его щекам, и Павлик затрясся в рыданиях, изо всех сил прижимая к себе мальчика. — Что с вами? — испуганно спросил Ангел, подняв на него свои ясные серо-голубые глаза. — Почему вы плачете? — Ничего, ничего… — устыдился Павлик, с трудом справляясь с рыданиями. — Это я просто… От радости. — Давайте сядем, — предложил Ангел, с трудом высвобождаясь из его объятий. И добавил смущенно: — А то на нас смотрят. Продавщица за прилавком и вправду пялилась во все глаза на странную пару. — Конечно! — испуганно засуетился Павлик, и усадил мальчика на стул, придерживая за плечи, будто боялся, что он сейчас исчезнет. — Садись, я сейчас… Метнувшись к прилавку, он потребовал две чашки «капуччино» и набрал целую тарелку эклеров. — Угощайся, — предложил он, вернувшись к столу и поставил перед мальчиком поднос. — Ты любишь эклеры. — Очень! — признался Люк, нерешительно улыбаясь. — Только у меня совсем нет денег… — Ну что ты! — возмутился Павлик. — Какие деньги? Я уже за все заплатил. Мальчик благодарно улыбнулся ему своей светлой улыбкой и, взяв с тарелки пирожное, откусил большой кусок и начал жевать быстро, как будто боялся, что Павлик передумает. Его глаза светились настоящим счастьем. Павлик передвинул стул так, чтобы он стоял вплотную к Ангелу, и сел рядом с ним, бережно обняв его тонкую талию. От близости к мальчику, все внутри мелко дрожало, и дыхание стало прерывистым и неровным. — Ну, расскажи, как ты? — спросил он с интересом. — Что произошло с тех пор как… ну… Ангел неуютно поежился и осторожно убрал руку Павлика со своей спины. — Смотрят… — объяснил он робко, и нежная кожа на его мордашке покрылась трогательным румянцем. Павлик испуганно покосился на продавщицу за прилавком. Она что-то внимательно рассматривала в своем телефоне, водя пальцем по экрану, совершенно безразличная к внешнему миру. — Да не бойся, всем пофигу! — бодро успокоил он мальчика, но руку с его узкой спинки все-таки, убрал, и, просунув ее под край скатерти, свисавшей со стола, пристроил на тонком бедре Ангела, чувствуя, как мгновенно напряглись, шевельнувшись, мышцы под его ладонью. — Не бойся. — повторил он и ласково погладил мягкую джинсу, под которой угадывалась напряженная, нежная и такая желанная живая кожа.  — Я не… Никто не видит. В штанах у него было тесно и жарко от напряженного стояка. Черт подери, надо как-то отвлечься, чтобы не кончить прямо сейчас! — Ну, рассказывай же! — подбодрил он мальчишку, надеясь, что тот, разговорившись, забудет о стеснительности. — Где ты теперь? Люк нерешительно пожал плечами. — Да нечего рассказывать особенно. Когда вы оставили меня в больнице, они сразу копов вызвали и социалку. Обступили меня все толпой, стали выспрашивать, но я не мог ничего рассказать, в такой прострации был… ну, вы же видели. Короче, они ничего от меня не добились, осмотрели, полечили и уложили спать. А наутро уже соседи копам позвонили, что у нас… ну там. дома…  Он внезапно замолчал и жалобно шмыгнул носом. В глазах блеснули  слезы. Павлик свободной рукой обнял его за плечи, и прижал к себе, преодолев слабое сопротивление. — Ну-ну, — сказал он тихо. — Все прошло уже. Не вспоминай. Как ты меня нашел? Люк удивленно поднял на него влажные глаза: — Вы мне плащ отдали, — объяснил он. — А там кошелек с документами. Копы это все отобрали потом, но я адрес запомнил. Вот оно что. Теперь понятно, почему штраф был на имя Paul, как в правах, а не Pavel, как в регистрации на машину. Рука Павлика медленно двигалась вверх по бедру мальчика. Он изнемогал от желания и, казалось, едва удерживался от того, чтобы наброситься на него прямо здесь. — С кем ты живешь теперь? — спросил он, с трудом ворочая языком. Возбуждение мешало дышать, стискивало пах, колотилось в висках тяжелым набатом. — Приемная семья, — объяснил Ангел. — Это временно пока. Потом в интернат определят. Сейчас пока мест нет. — А может… — голос Павлика внезапно прескся, от грандиозности осенившей его идеи. — Может… Я сейчас один живу… — принялся он сбивчиво объяснять. Тонкие губы Ангела растянулись в светлой улыбке, обнажая мраморные ровные зубки. — Спасибо, — сказал он искренне. — Но я… Думаю, что не нужно. — Он замялся и, густо краснея, добавил совсем тихо, запнувшись в середине: — Я ведь вас… не в этом смысле интересую. Павлик поперхнулся, и принялся горячо возражать: — Ну что ты, Анг… Люк! Я же… Ну… — он совсем смутился и тоже покраснел. — Я  не… Ты думаешь, я не смогу управлять… Это просто химия, Люк, а я тебе реально хочу только добра. Ладонь, лежащая на бедре Люка была  горячей и мокрой и сильно сжимала и мяла несчастные джинсы, не оставляя никаких сомнений в том, насколько мало соответствуют действительности горячие речи Павлика. — Я не думаю, что вы не сможете, — объяснил Люк. Он уже взял себя в руки, в отличие от Павлика и казался спокойным и уверенным, несмотря на слезы все еще блестящие в глазах. Лицо, все еще покрытое нежным румянцем, было совсем спокойным. — Я просто думаю, что для вас это будет очень тяжело, — он уже все решил, этот мальчишка. Решил и разложил по полочкам. Павлик понял, что сделать ничего нельзя. — Зачем же ты тогда… — начал он, но Люк понял, что он хочет спросить, и, остановив его, кивком головы с забавным светлым хохолком на макушке объяснил: — Вы слышали, что такое гештальт? Я сейчас хожу к одному психологу, он сказал, что то, как мы с вами расстались, мешает и мне, и вам, что нам нужно еще раз встретиться, чтобы… закрыть. Рука на бедре Люка, будто живущая своей жизнью, поднялась еще выше. Большой палец протиснулся между пуговицами ширинки и нащупал маленький бугорок через ткань трусиков. Он был твердым и горячим, и заметно пульсировал в такт дыханию Люка. — Ты ведь… тоже… — с трудом выдавил Павлик хрипло. — Тоже… хочешь. — Я… не знаю, — прошептал мальчик. Странно, он не делал попытки отстраниться. — Я еще никогда… Вот оно что! — Поехали ко мне! — решился Павлик. — Я тебе обещаю, ничего такого не будет, чего ты не захочешь. — Я не знаю… — робко прошептал Люк. — Может… — он замочал, потому что рука в паху внезапно сжалась, и он едва не вскрикнул от неожиданности. — Пойдем-пойдем! — Почувствовав колебания мальчика, Павлик почувствовал прилив решительности, чего с ним обычно не случалось. «Сейчас или никогда!» — билась в голове единственная мысль, — Он здесь, и он согласен! Просто боится, но это естественно. Это же не какой-то профессиональный блядун, это Люк! Мой Люк!» — Идем, — повторил он, поднимаясь со стула, и потянул мальчика за собой, подхватив его подмышку. — Закрывать гештальт надо в проватной атмосфере! — он внезапно осмелел так, что даже начал шутить. **** Дорога до дома была, как казалось Павлику, самой длинной поездкой его жизни. Ангел сидел рядом, сгорбившись, уперевшись в коленки острыми локтями и пряча лицо в ладонях. — Боишься? — спрашивал Павлик, трогая его за плечо. — Не бойся, я же сказал, что мы… — Я не боюсь, — отвечал Люк глухо, не отрывая ладошек от лица. — Я вам верю, вы меня спасли… — он замолкал и Павлик крепко сжимал пальцы на его тонком плечике, которое начинало мелко дрожать. — Не плачь, Люк, — уговаривал он. — Все уже позади. Клянусь, я никому тебя… Я никогда… — Я знаю, — тихо отвечал мальчик, шмыгнув носом. — Простите… Подъехав к дому, Павлик бросил машину, кое как припарковав ее прямо у входа: тратить время на поиск парковки было никак не возможно. Черт с ним, лучше оплатить штраф. Поднимаясь по лестнице, он взял Люка за руку, борясь с желанием наброситься на него, с поцелуями и ласками прямо в подъезде. Мальчик послушно вложил свою узкую ладошку в его пухлую руку, и молча шел с ним рядом, угрюмо опустив голову. — Ты чего, Люк? — приставал Павлик, пыхтя на крутом подъеме. — Что загрустил? Мальчик молчал, низко опустив голову. **** Павлик увидел их еще внизу, на площадке предыдущего этажа. Мужчина и женщина. Они стояли у дверей его квартиры и задумчиво смотрели вниз в просвет между лестничными пролетами, наблюдая, как Павлик с Люком медленно поднимаются наверх. Сердце стукнуло в груди сильнее, чем обычно, и, казалось, совсем остановилось. Почему-то, он сразу догадался, кто это стоит там на лестничной клетке возле его квартиры в такое время. Догадался уже увидев их, топчущихся возле его квартиры, издалека, еще до того, как в полумраке подъезда можно было разглядеть остроносые туфли и старомодные очки специального агента Дункана. Он замедлил шаг только на секунду, чтобы перевести сбившееся дыхание, и продолжил подниматься, как ни в чем не бывало, крепко сжимая в руке люкову ладошку. Люк, кажется, понял, что он все понял. — Прости… Просите меня, — прошептал он прерывающимся голосом, и по лицу его покатились слезы. — Они… заставили. Павлик остановился и, повернувшись, взял мальчика обеими руками за тоненькие хрупкие предплечья, поставил его перед собой, как куклу на нижней ступеньке и присел, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Ты ни в чем не виноват, Люк, — сказал он твердо, пристально глядя в широко раскрытые серо-голубые глаза под мокрыми ресницами. — Никогда так не думай и не вини себя, понял? — он сделал паузу, будто ждал ответа, но, не дождавшись, продолжил: — Сейчас здесь будет очень шумно, малыш. Ты… беги вниз, ладно? Там подождешь, они придут за тобой, когда все закончится. И… прости меня… Все еще глядя в расширяющиеся от удивления зрачки Люка, он оттолкнул его от себя и бросился вверх по лестнице, одновременно вытягивая из кармана телефон.  — Пистолет! — истошно взвизгнула женщина-напарница агента Дункана, и почти сразу же раздался выстрел. Павлик почувствовал толчок и резкую боль в плече еще до того, как услышал звук, и начал заваливаться набок, но второй выстрел настиг его в падении, пронзив навылет грудь, из которой тут же ударил темно-красный фонтанчик, безнадежно пачкая его накрахмаленную с утра рубашку. Павлик повалился на спину и начал медленно сползать вниз по ступенькам. Последним, что он увидел, была залитая слезами мордашка Ангела совсем близко перед его лицом, а последним, что он почувствовал, были нежные теплые ладошки, сжимающие его пухлые щеки. Если верить коронеру, обследовавшему его труп на следующий день, Павлик перед смертью испытал оргазм небывалой силы. Не такой уж плохой вариант ухода из мира сего, если вдуматься.