Natsukashi

      Началась зима, и в первые несколько дней снегом завалило всю долину, а вместе с ней и деревню, состоящую из нескольких десятков приземистых домишек. В одном из них от скуки томился Хината.       Вечерами он сидел у окна, пялился в сторону щетинистого чёрного леса, медленно обзаводящегося белыми шапками, тоскливо вздыхал и спрашивал упрямые небеса, нагло сыплющие ледяное крошево, когда же всё это закончится. Матушка уже начинала беспокоиться, понемногу пичкала его горькими отварами, грозилась сослать в соседний город, чтобы показать лекарю, но Шоё упирался, говорил, что всё в порядке, и что к весне он снова будет энергичным и активным.       Говоря о весне, Хината почему-то всё время затихал, а то и вовсе строил такое лицо, будто было больно. Весна, да? Хотелось бы ему верить, что при таком сумбурном прощании, ему будет зачем её ждать.       После того разговора, после признания и поцелуя, они переговорили лишь чуть ― Хинате нужно было возвращаться, а Кагеяма выглядел напряжённым и явно встревоженным. На вопросы он отвечать не стал, снова подарил тёплый поцелуй и взял с обалдевшего во второй раз Шоё обещание, что он не сунется в лес до того, как не начнётся первая оттепель. Со скрипом и большим нежеланием, но всё-таки Хината согласился. Ему почему-то казалось, что Кагеяма что-то скрывает, и что он напуган, впервые, за всё то время, что они были знакомы. Выяснить в тот раз, что именно его так растревожило, не удалось, пришлось отступить, оставить все терзания при себе и так и проститься на целую зиму.       До середины зимы Шоё был сам не свой и вдруг начал болеть, перепугав чуть ли не половину деревни ― как так, Хината, и заболел!? Засуетились родители, лучший друг взялся ковыряться в сугробах, отыскивая полезные корешки под снегом, многие скорбно ставили на то, что парнишка не выкарабкается, сгинет в одну из зим, как вдруг, так же внезапно, как свалился, он встал на ноги.       Хината поправился быстро; вернулся его былой аппетит и прозорливость. Он, как прежде, носился взад-вперёд, был и там, и тут, помогал Тадаши с обучением лекарскому делу и на радость матери делал почти всю работу по дому. Шоё вновь был бодр и весел, болтал без умолку, но временами замолкал и с нежной улыбкой смотрел в лес, кончиками пальцев касаясь приколотой к груди резной застёжке из тонкого металла, будто сорванной с чьего-то плаща.       Кагеяма ждал его. В своей особенной манере приглядывал, пусть и предпочитал всё ещё оставаться в тени.       Весна в этом году пришла раньше, чем обычно, будто знала о томящихся в её ожидании сердцах.       Солнце грело почти по-летнему; крикливые птицы увлечённо занимали себя стряхиванием с деревьев остатков снега и льда, облепившего хлёсткие, напитанные соком, веточки. Кагеяма наблюдал за ними, чутко прислушивался к каждому громкому вскрику и скрипу снега под копытами неосторожной лани, подходящей к его территории слишком близко.       Он с нетерпением ждал, когда же придёт Хината, и чувствовал, что изголодался. Кагеяма скучал как никогда по его улыбкам, тёплым касаниям рук, волнительному трепету, идущему изнутри, по беззаботной болтовне и тому, что он почти всегда был с ним рядом. Минувшая зима выдалась тяжёлой, тревожной и полной напряжённого ожидания.       Вопреки обещаниям, за ним никто так и не явился. Даже Тсукишима ему не докучал своими раздражающими дребезжаниями и вообще никак не давал знать о том, что происходит в их мире. По правде, Кагеяма надеялся на то, что пока Хината будет далеко от него, он сможет разобраться с прошлым и «людьми» своего отца, расставить все точки, где им полагалось быть, и закрыть вопрос хотя бы на время. О том, чтобы жить долго и счастливо, мысли, разумеется, не было. Рано или поздно, куда бы он ни сбежал, его всё равно найдут, всё равно будут принуждать, а всех, кто по случайности окажется рядом, может постигнуть незавидная участь.       Кагеяма жил в постоянном напряжении, не расслабляясь почти ни на секунду. Что-то ему подсказывало, что теперь, с приходом весны и возвращением Шоё, придётся быть вдвое, а то и втрое осмотрительнее и чуть что удирать, спасать жизнь Хинаты, даже если для этого придётся разбить ему сердце. Он прекрасно знал, что если его соплеменникам станет известна ещё одна причина, по которой он не желал возвращаться обратно, то они обязательно озаботятся тем, чтобы тех вещей, что удерживают их будущего правителя так далеко от дома, попросту не стало. Нет соблазна ― нет желания оставаться в местах, где всё будет о них напоминать.       Хината был его слабостью, стоило это признать, как и то, что из-за него Кагеяма действительно стал тем, кем его называли ― эгоистичным выродком. Расстаться с человеком, как бы сильно он за него не тревожился, Кагеяма не смог. Он надеялся на то, что в случае чего сможет позаботиться о нём. А если ребром встанет вопрос: жизнь Шоё или вечная клетка, тирания отца и подданных, то он выбрал бы второе не задумываясь.       Кагеяма приоткрыл глаза и прислушался. Где-то вдалеке ритмично скрипел снег, он слышал чьё-то тяжёлое, сбившееся дыхание, которое узнал без труда. По груди расползалось тепло. Кагеяма спрыгнул с крыши башни, оставив у её основания глубокий след от своих ног, и быстро пошёл к краю леса не в силах больше терпеть и ждать. Кое-где ноги по колено проваливались в подтаявший снег, в высоких сапогах собралась хлюпающая снежная каша; Кагеяма потянул носом, прикусил губы и остановился, не решившись идти дальше. Через несколько минут в поле его зрения между деревьев замаячила маленькая фигурка. Ещё через миг Хината Шоё, румяный от бега, с ссадиной на щеке, с запутавшимися в волосах иголками, остановился перед ним.       Глаза Хинаты блестели, он шумно шмыгал носом и счастливо улыбался.       ― Ты подрос, ― не устояв, шепнул Кагеяма, расставляя руки в стороны. Хината задохнулся от восторга, проглотив приветствие, и ринулся вперёд, угождая в его объятья.       ― А ты всё такой же, Кагеяма, ― лицом утыкаясь ему в грудь, Шоё не мог надышаться, не мог соображать связно и просто без конца тёрся лицом о чужую одежду, будто кошка, решившая оставить на ком-то свой запах. ― Я так скучал по тебе. Так скучал! Зима была чудовищно длинной, я думал, что умру в какой-то момент от тоски, ничего не хотел, только увидеть тебя.       ― И я скучал, Хината. Мне было одиноко, ― уткнувшись лицом в его макушку, эхом откликнулся Кагеяма, крепко обнимая.       ― Теперь всё будет как обычно? ― глухо спросил юноша, поднимая глаза. Кагеяма кивнул и нагнулся к нему, кончиком носа касаясь щеки.       ― Какое-то время точно будет, ― шепнул он в губы Хинаты, прикрывая веки.       Светило тёплое солнце, весна только начиналась.

***

      Всё и правда стало как раньше.       Как снег сошёл полностью, а зазеленевшее поле перед башней заполонили анемоны, Хината практически поселился в лесной глуши. Он прибегал рано утром, принося с собой корзинку с едой на двоих, а уходил за два часа до заката, согласившись на это только после того, как Кагеяма до смерти его напугал рассказами о том, что в чаще леса, которую по дуге минует Хината, завелась какая-то странная зверюга, наверняка, охочая до маленьких мальчиков. Маленьким, конечно, Шоё больше не был, но послушался, к тому же теперь Кагеяма постоянно провожал его ровно до середины пути, проводя с ним ещё немного времени.       Дни утекали незаметно, наполнившись привычными блужданиями по лесу, в поисках интересных мест, чтением книг, ― Хината стал читать намного лучше, и Кагеяма несколько раз расщедрился на похвалы, ― и разговорами.       То ли расхрабрившись от своего особенного положения «возлюбленного» ― Кагеяма, когда услышал это из уст Хинаты, чуть было не запнулся о собственную ногу, ― то ли наконец начав интересоваться, Шоё всё чаще начал задавать неудобные вопросы. Ему и раньше было любопытно то, почему Кагеяма столько лет живёт в лесу один? Как он забирается в башню, если двери нет? Почему он почти всегда в одной и той же одежде, и почему не ест почти ничего из того, что с собой приносит Хината, а если и ест, то выглядит так, будто жуёт прошлогодние сосновые иголки?       Обычно Кагеяма отнекивался, говорил не лезть не в своё дело и тогда ещё мальчишка Шоё обиженно надувал губы, но отходил быстро, с удвоенным рвением начиная сыпать новыми вопросами. Сейчас так просто отделаться от Хинаты не получалось, особенно когда он сидел перед ним, постоянно ёрзая и щекоча ему нос своей буйной шевелюрой.       ― Я всегда думал, что ты поднимаешься наверх по верёвке, ― в очередной раз взялся теоретизировать над излюбленной темой юноша. ― Но, тогда, где она? К крыше ничего не привязано, сколько бы я ни обходил башню, а так ни разу ничего не нашёл, не можешь же ты её прятать постоянно? А может, в стене есть потайной ход? Я читал истории про такие ходы, правда они были в замке, а не в башне. Есть где-нибудь особый камешек, который нажмёшь и ― оп! — вот он вход, можно заходить. Эх… Кагеяма, что там наверху? Если не пускаешь, то хоть расскажи, а? Ты же там живёшь, правда? Хоть убей, а не могу представить, что ты всё это время жил где-то ещё, ну, например, в старой медвежьей норе или землянке — вот умора, такое точно невозможно!       Хината завертелся, локтем случайно заехав в чужой живот. Кагеяма поморщился, накинул руки на его плечи и прижал к себе, с затаённой радостью слушая, как маленькое сердце человека забилось чуть быстрее, а сам он наконец перестал крутиться и расслабился, откинувшись на него.       ― Да ничего особенного, ― старательно пряча своё удовольствие, фыркнул он. ― Просто комната.       На самом деле «просто комната» была большим каменным полупустым залом с заваленным камнями люком. Попасть наверх башни снизу можно лишь тем путём, что обычно проделывает Кагеяма, когда раскрывает крылья и в несколько ленивых или один быстрый взмах преодолевает расстояние от земли до крыши или каменного уступа на подоконнике. По-другому взять штурмом эту разрушающуюся громадину никак не получится, да и зачем? Внутри ни сокровищ, ни вещей, а что всё-таки осталось от прежних хозяев ― давно сгнило и обратилось в прах. Единственными свежими следами были лишь отметины от когтей и ударов Кагеямы, когда тот впадал в неистовство и крошил с голода камни в своём жилище, пытаясь хоть как-то выплеснуть энергию и вымотать себя. Это было глупо, опасно, но лучше так, чем вырезать деревни и губить людей, когда сил терпеть уже нет, а животные в лесу попрятались по норам, чуя опасного и голодного хищника.       ― Во-о-от как, ― протянул Хината, и в голосе его послышались нотки обиды. ― А мне всегда было интересно, что там такое. А что с одеждой?       ― Что с ней не так?       ― Ты же всегда в одном и том же, ― он беззаботно растянул губы в улыбке. Кагеяма поморщился, чувствуя, что темы становятся всё опаснее, так и до кормёжки домашними булочками, которые Шоё прихватил, недолго осталось! ― Осенью и летом у тебя всё одинаковое, кроме плаща ничего тёплого не носишь, но так и он тоненький совсем. А что с этим? ― Проворные пальцы огладили узорчатую вышивку на рубашке, ощупали тонкую прочную ткань, отливающую на солнце, коснулись искусной застёжки плаща ― вторая так и осталась у Хинаты, и он её берёг как самое ценное своё сокровище. ― У тебя десять смен костюма? Или ты стираешь один и тот же? И как ты не пачкаешься, столько времени проводя в лесу? Ты просто редкостный чистюля, ― со вздохом зависти покачал головой Хината. ― А ещё…       Кагеяма напрягся. Пока Хината болтал, он скрупулёзно думал о том, что теперь со всем этим делать. Раз за разом повторялось одно и то же, и это понемногу начинало нервировать, точнее то, что приходилось хранить секреты, касающиеся даже таких глупостей. Кагеяма уже не раз задумывался о том, как может отреагировать Хината на признание об истинной его сущности, и всякий раз он думал, что с этим проблем быть не должно, но от признания его вечно что-то останавливало. Раньше ― страх быть проткнутым вилами и сожжённым на костре, а теперь ― страх за Хинату.       ― Тебе действительно важно знать всё это?       ― Ну, конечно! ― радостно воскликнул Хината. ― Я хочу знать всё. Или, может… Кагеяма, тебе неприятно?       ― Нет, не неприятно, ― покачал головой он. Шоё выпутался из плена его рук и повернулся, сев перед ним на коленях. От пристального взгляда блестящих глаз становилось как-то не по себе. Вредный, будто одолженный у Тсукишимы, внутренний голос, как и несколько лет назад, наказывал не выдавать тайну, поберечь свою дурную и без того погрязшую в «ненормальности» голову. Кагеяма повержено опустил плечи и вздохнул. Нет, пока всё же не время. ― Но подобные вопросы и ответы на них могут поставить под сомнение твою непоколебимую веру в меня. А мне этого не хочется.       Хината заинтересованно повернул голову, захлопав глазами.       ― А? Я почти ничего не понял из того, что ты сказал, ― честно признался он, потянувшись вперёд. Его ладони быстро, раз-два, погладили по голове, словно маленького, и спрятались за спиной. Шоё смущённо надулся, пожал плечами, отвёл взгляд в сторону и доверительно шепнул: ― Ну и ладно. Кагеяма — это ведь Кагеяма, и это самое главное. Я буду непокабелимо любить тебя.       Кагеяма не выдержал и прыснул. Всё-таки люди ― восхитительные существа.       ― «Непоколебимо», дурачок, ― усмехнулся он, щипнув хихикающего Хинату за кончик носа. Шоё поймал его ладонь, приложив к своей щеке. ― И я буду, несмотря ни на что.       Опасные разговоры успешно минули и можно было немного расслабиться.       Хината опять уселся к нему спиной, позволяя обнять себя и уткнуться носом в шею. На удивление, даже несмотря на такую близость, дразнящий запах Хинаты и рассыпающееся невидимыми, но ощутимыми, искрами тепло, никаких низменных желаний у Кагеямы не возникало. Ему не хотелось ни обнажить зубы, ни впиться в податливую плоть человека, который буквально сам залез к нему в руки. Достаточно просто оставаться рядом, слушать шум листьев и любоваться облаками, лениво рассекающими безмятежные небеса.       Идиллия заставляла думать, что всё в порядке ― все беды уже позади, хотя это было не так. И прямое тому доказательство собиралось разрушить всё в один момент.       ― Ого! Гляди, какая птица, ― Хината подёргал за рукав. ― Необычная, правда? Я таких раньше тут не видел. Похожа на ворона, только намного больше.       Кагеяма нехотя открыл глаза. Кровь застыла у него в жилах, из груди сам собой вырвался злой рык. Он быстро отпихнул от себя Хинату, поднялся на ноги, зашагав в сторону птицы. Под мерзкое хриплое карканье, очень похожее на злую усмешку, воцарившаяся идиллия рассыпалась на мельчайшие осколки.       ― Кыш, пошёл прочь! ― крикнул Кагеяма, останавливаясь напротив ворона.       Он был больше, чем другие представители этого вида птиц: клюв мощнее, такой за секунду расправится с черепом мелкой зверюшки или без проблем выбьет, например, глаз у человека; внушительные когтистые лапы; щегольское угольно-чёрное блестящее на солнце оперение и немигающие чёрные глаза-бусины, взгляд которых безошибочно был прикован к ним с Хинатой. Эту заразу Кагеяма мог узнать из тысячи и уже сейчас готов был схватить птицу голыми руками и свернуть ей шею, чтобы одним разом прекратить этот дешёвый шпионаж за ними, но от расправы ворона спас подошедший Шоё.       ― Красивый, ― не тая восхищения, шепнул он, выглянув из-за спины Кагеямы, хмурого сильнее, чем когда-либо. ― Ты чего? Воронов не любишь? Говорят, они очень умные. Я в одной книжке прочитал, как у волшебника был ворон, и он носил ему послания. Кагеяма, да что с тобой такое? Ты как-то побледнел.       Дрянная птица, если бы могла, усмехнулась и оскалилась.       ― Этот тоже принёс, ― догадался Кагеяма.       ― Что? ― не понял Шоё. ― Но у него с собой ничего… Эй, куда это ты? Кагеяма? Куда тащишь?       Нужно было поторапливаться. Если эта перьевая дрянь преодолела такое расстояние, то только для того, чтобы обрушить на него небеса ― передать последнее сообщение. Выдавать его при Хинате, конечно, он бы не стал, не такой уж и дурак, каким Кагеяма его всю жизнь считал.       ― Скоро пойдёт дождь, ― резко отрезал Кагеяма, всё ещё продолжая тянуть человека за руку. Он шёл слишком быстро, так что Хината не поспевал, спотыкался и всё время дёргался, пытаясь вырвать руку. ― Тебе лучше добраться домой до того момента, как он разойдётся.       ― Чего? Но небо же чистое! ― засопротивлялся Шоё. Иногда он вёл себя ну прямо как мальчишка: чуть что дулся, начинал хмуриться и капризничать, хотя понять его можно. Кагеяме и самому бы вряд ли понравилось, если дорогой ему человек вот так запросто взял и прогнал его. Он замер, осторожно разжал пальцы, как раз в тот момент, когда юноша предпринял попытку освободиться. ― Что я такого сделал, если ты опять меня выгоняешь?       На запястье Хинаты остался заметный след от пальцев и вид этого зрелища вызывал у Кагеямы неприятное жжение в груди, в котором он распознал знакомое отвращение к самому себе и своей сущности.       ― Извини, ― нахмурился он, протягивая ладони. ― Я не хотел… Но дождь и правда пойдёт, поверь мне. Разве я тебя обманывал? Я провожу тебя до середины леса. Не хочу, чтобы ты вымок, пока будешь добираться домой.       Шоё насуплено смотрел на него явно не собираясь уступать, но вид так отчаянно желающего заполучить его прощение Кагеямы был настолько хорош, что злиться на него взаправду было сущей глупостью.       ― Ладно, пойдём, ― надулся Хината, цепляясь за холодную, прямо-таки ледяную руку Кагеямы. ― Ого, да ты серьёзно замёрз и это в такую теплынь! Ну, ничего, сейчас я согрею тебя…       У Кагеямы защемило сердце; он не сказал ничего против, не возразил, что согревать его так ― бесполезно, когда он целиком и полностью охвачен страхом перед грядущим. Будто бы подтвердив его мысли, ворон громко и недовольно каркнул.       Прощания с Хинатой не отняли много времени, но зато съели немало сил моральных ― он не хотел уходить, до последнего трусливо цеплялся в него, смотрел так, словно в последний раз, хотя и была в этом своя толика правды. Когда отпустить пальцы Шоё всё же пришлось, Кагеяма какое-то время ждал, стоя среди замшелых деревьев, когда можно будет взлететь и понестись обратно.       В небо он взмыл быстро, раскрыл крылья, с удовольствием расправляя их целиком. По конечностям пробежала волна мурашек, ненадолго отогнав от Кагеямы страх и холод. В лицо дул свежий ветер, вдалеке были видны тяжёлые, медленно ползущие вперёд дождевые тучи, маковка его башни возвышалась впереди и Кагеяма мощно заработал крыльями, через несколько мгновений приземляясь у её подножья.       Изначально хотел открутить голову большой чёрной птице, даже вцепился в неё, разлохмачивая гладкие перья, но всё же решил сперва поговорить:       ― Ты забыл, что я обещал?       Ворон моргнул, заинтересованно уставившись на него. Послышалась саркастическая усмешка; Кагеяма со злости заскрипел зубами ― всё-таки он не ошибся.       ― Я не дурак, Король, чтобы забывать подобные обещания. Потому и прислал ворона. И если ты ещё сильнее сожмёшь руки, то убьёшь не меня, а эту птицу. Но раз тебе такое нравится, то валяй, я найду другую.       Кагеяма зло скрежетнул зубами и отшвырнул от себя несчастную. Внутри неё что-то недобро заклокотало.       ― Чего надо? Ты принёс новости? ― Ворон хрипло каркнул, видимо, это означало смех. Тсукишима оставался Тсукишимой, даже если он и вложил частицу себя в посланника, явно не отягощённого высоким интеллектом ― даже птица над ним издевалась! ― Тсукишима!..        Это молчание не обещало ничего хорошего.       ― Скоро встретимся, как я и обещал, ― глухо раздался голос очкастого вампира. ― И я думаю, что тебе стоит отпустить своего птенчика, если не хочешь увидеть, как кто-то из наших свернёт его шею.       Руки Кагеямы мелко затряслись, на глаза, будто разлитый по утру туман, наплывала пелена гнева.       ― Никто не посмеет тронуть Хинату, ― тихо зашипел он. ― Никто.       Ворон усмехнулся.       ― Ты хоть понимаешь, как глупо выглядишь, Король? Ты орёшь на птицу, расскажи кому ― засмеют же!..       Кагеяма бессильно сжал кулаки, когтями вспарывая ладони. По пальцам заструилась кровь, горячими каплями падая на землю.       ― Да какая разница, ― сипло выдохнул он, трясясь не то от злости, не то от безысходности — вот он, конец. Теперь уж наверняка. ― Какая теперь, к чёрту, разница? Когда они будут? Ты не врёшь? Скажи что-нибудь ещё!       Он действительно кричал, яростно впиваясь взглядом в бестолково смотрящие на него чёрные глаза. Всё рушилось, рассыпалось в его руках, оставляя грязный след на окровавленных ладонях.       ― Скажи хоть что-нибудь…       Ноги подвели. Кагеяма медленно осел вниз, падая на колени. Птица презрительно каркнула. Голос Тсукишимы раздался снова, внезапно тихий, и если бы Кагеяма только мог, то он услышал бы в нём сожаление:       ― Времени немного, два дня, и я бы посоветовал тебе использовать его с умом.