Natsukashi

      ― Сенсей, ты идёшь в ванную?       Такеда резко вскинул голову, да так, что очки сползли на кончик носа. Поверх них он глянул на их новое командное приобретение, радостно ему улыбнувшись.       ― А-а-а, Укай-кун, ― протянул он так, словно бы и не надеялся столкнуться с ним в коридорах к ванной комнате, и будто не он всего десять минут назад увлечённо агитировал к совместной помывке. ― Да, я сейчас. Тут ребята попросили помочь кое с чем, так что я подойду позже, а ты иди.       Такеда-сенсей выразительно помахал какими-то листками, исписанными крупным корявым мальчишеским почерком. Судя по тому, что в паре метров от него крутились, перешёптываясь как настоящие заговорщики, Танака и Нишиноя, таинственные письмена были их рук делом.       ― Домашка чья-то, что ли? ― усмехнулся Укай, ностальгически припоминая школьные годы. Учителя в их время скорее бы дали втык за одну только мысль о возможности дополнительно подтянуть двоечников, чем стали бы помогать с учёбой. ― Не балуй их совсем уж, сенсей. И не задерживайся, а то вода остынет. Или кончится. Удивительно, что после такой оравы охочих поиграться в ванной пацанов она вообще остаётся, — проехав по больному — вчера на Укая воды как раз таки и не хватило, — хрипло рассмеялся новоиспечённый тренер.       ― Хорошо-хорошо, ― помахал ему Такеда, проводив внимательным взглядом до конца коридора. Кончиком пальца он вернул очки на полагающееся им место и, со всей поистине учительской ответственностью, вернулся к возложенному на его плечи заданию.       Пару минут назад, когда он шёл в комнату, чтобы взять смену белья и принадлежности для купания, его поймали за руку и прижали к стене сразу с двух сторон Танака с Нишиноей. На секунду сенсей почувствовал себя героем сёдзе-манги, которую он изредка от скуки утаскивал у суровой и неприступной на вид, но верещащей с девичьих историй о любви, Оне-сенсей. Впрочем, отринуть дурацкие мысли о признании пришлось быстро: ребята начали бормотать что-то невнятное и уже через пару секунд своих сбивчивых объяснений протянули ему ворох мятых, исписанных вдоль и поперёк листков, коленопреклонённо взявшись упрашивать, чтобы «дорогой Таке-чан заценил, что там и как». Они галдели одновременно и постоянно перебивали друг друга, но успевший поднатаскаться в подобном Иттетсу всё-таки смог расшифровать просьбу: второгодки тянули ему любовные письма для Шимизу, которые они совместно насочиняли и планировали по одному подбрасывать объекту своей пылкой юношеской любви. Беда заключалась только в том, что они попытались воссоздать изящное письмо, достойное увековечивания в тяжёлых золотых рамах, но ошибок наделали при его изготовлении просто немерено. И, засомневавшись в том, насколько приличен оборот «Тащусь от твоих медовых бёдер», влюблённые мальчишки решили попросить помочь единственного человека, кто мог недрогнувшей рукой выловить из длиннющих, как Миссисипи, потоков любви всех зубастых крокодилов, тем самым обезопасив Киёко от весьма пикантных и опасных пассажей, значений которых парни просто не знали, но звучание им нравилось, а потому они их так лихо и ввинтили в своё послание.       Листков было много, почерк был корявым, но Такеда Иттетсу не зря столько лет впахивал в педагогическом и по молодости пару недель спал в гнезде, свитом из древних рукописей и талмудов подобного толка, чтобы так просто отступить! Наконец он дочитал последнее послание, обвёл кружком очередную ошибку, а напротив особо сомнительного сравнения поставил знак вопроса — работа была закончена.       — Вот, можете забирать, ― улыбнулся он, возвращая Танаке и Нишиное их добро. ― Ошибок много, есть над чем поработать, но почти все письма хорошие — вы писали от чистого сердца, а это главное. Так что Шимизу должна будет порадоваться. Только лучше убрать всё то, что я вычеркнул, идёт? Об этом вы сможете написать года через два, а пока хватит и обычных комплиментов, раз вам так хочется.       Мальчишки едва не прослезились — глаза засверкали, на физиономиях счастливые выражения.       ―Таке-чан, ты такой добрый… ― утирая несуществующую слезу, пробормотал Танака, прижимая к груди своё детище.       Они с Нишиноей переглянулись и что было мочи заголосили:       ― Спасибо большое!       ― Тише вы, тише, ― замахал на них руками Такеда, тихо рассмеявшись. ― Ребята могут уже спать, не нужно так громко кричать. Возвращайтесь в комнату, ― он мягко подтолкнул их в спины. ― Завтра сложный день, так что постарайтесь отдохнуть как следует.       ― Есть! ― с готовностью козырнули второгодки, переглянулись снова и довольные припустили вперёд по коридору, напрочь игнорируя увещевания о том, что нужно быть тише. Откуда-то издалека раздался яростный рык Савамуры.       Сенсей ехидно хихикнул.       — Эх, молодость, — качнул головой он, рассеянно почесав курчавую макушку.       Хотелось бы и ему почувствовать что-то такое на «старости лет». Так сказать, чтобы открылось второе дыхание — последние серьёзные отношения были так давно, что Такеда не переставал удивляться тому, как его память всё ещё не стёрла воспоминания о них.       С каждым днём в собственное личное счастье верилось всё сложнее: ну кому понравится вечно занятой, ничуть не спортивный, неуклюжий учитель? А его «отцовство» и двенадцать детей, с которыми временами он и правда возился как со своими, отпугнут не то что девушку, но даже кошку: не так давно он подобрал симпатичную животинку, решив пристроить у себя, и чтобы переждать до вечера, а не ехать домой средь бела дня, оставил кота на попечение ребят. Когда Такеда явился за своим новым другом, то ему с прискорбием сообщили, что хвостатый сделал ноги, как только понял, что сейчас его будет активно тискать целое скопище мальчишек. Свою девушку Иттетсу точно бы не дал никому тискать, но факт оставался фактом — на фиг он кому такой нужен. Такой занятой, такой неказистый и в целом не то чтобы очень видный жених. Если взять в рассмотрение того же Укай-куна, так он во много десятков раз был лучше него, не даром его родители вечно пытаются затащить на омиай ― грех пропадать такому добру и красоте в придачу, можно было понять чету Саканошита.       За размышлениями о невесёлом, Такеда успел смотаться за вещами, вернуться обратно в коридор и протопать в ванную.       Укай-кун, наверное, уже вымылся, а теперь отмокал в тёплой воде, расслабляя натруженные за день мышцы. Подумав о новом тренере и том, что им придётся совместно полоскаться в одной ванной, Такеда-сенсей нехотя засмущался. Не то чтобы он раньше не бывал в общих банях, где все как один незадачливые гости плохой вечеринки ― в одном и том же костюме голого короля, но всё равно было как-то не по себе. Давила, наверное, та самая противная мыслишка о собственной же неказистости и бесполезности в качестве куратора клуба, ведь как ни крути, Укай и тут был намного лучше ― знал все правила, разбирался в стратегии, мог с лёгкостью вжарить мячом в пол так, что даже у самых неприступных, вроде Тсукишимы, нехотя просыпалось уважение к молодому тренеру. Он был хорош, и настолько, что Такеда поймал себя на мысли, что не будь он учителем, то с лёгким сердцем вверил ему всех своих детей, прекрасно осознавая, что о них позаботятся должным, лучшим, образом.       Другое дело, что совесть и долг не дремали и в случае чего готовы были поколотить Иттетсу за одну только дурацкую мысль: принижать собственные достоинства, когда на горизонте появился кто-то более стоящий — получи-ка немного головной боли, Такеда Иттетсу, чтобы больше неповадно было думать о подобном! И сенсей старался не думать. Получалось не то чтобы очень, но неприятные мысли, одолевавшие с самого начала семестра, отогнал Укай-кун буквально вчера днём, когда с уважением сказал, что они с ним «хороший тандем» — расшумевшихся мальчишек Такеда смог усмирить одним взглядом и грозным «Потише, ребята», при этом даже тона не повысив. Да и клуб он ни за что бы не бросил ― разбираться в волейболе, общаться с ребятами, договариваться об играх и понимать, что от него тоже зависит многое, всё это нравилось ему, даже если и было немного эгоистично с его стороны.       Такеда тяжело вздохнул и покачал головой. Нет-нет, это некрасиво ― испытывать неловкость только из-за того, что кто-то лучше него. К тому же, где как не в ванной, где все равны, быть самим собой?       — Вот и ладно, ― шепнул сам себе Иттетсу, окончательно избавляясь от терзаний, хотя бы на остаток вечера и ночи. Сенсей тихо отворил дверь в ванную, бесшумно проскальзывая в раздевалку. На одной из скамеечек всё ещё лежала одежда Укай-куна, а значит он так и не ушёл. ― Отлично! Нужно поблагодарить его за работу!..       Пока сенсей раздевался, мягко мурлыкая себе что-то под нос, ему показалось, что он различил какие-то странные звуки: всплеск, шлепки голых стоп по кафелю, едва различимый скрип ― неужто Укай-кун уже собрался выходить? Такеда навязал длинное банное полотенце на бёдра, подхватил мочалку, мыло и, довольно насвистывая, поплёлся к помывочной. Стекло раздвижных дверей запотело из-за скопившегося пара и их специально слегка приоткрыли, чтобы влага выходила из комнаты, а не копилась на потолке конденсатом ― очень неприятно, когда вдруг на тебя с потолка что-то шлёпается. Только было сенсей собрался подцепить пальцами створки, как снова услышал странный звук. Он замер, прислушался, пытаясь понять, что это, и тут же резво отступил к стене, вжимаясь в неё. Сердце загромыхало и Такеда боялся, что его одного хватит, чтобы выдать присутствие. На всякий случай он закрыл рот и нос ладонью, потому что из груди так и рвалось что-то вроде того, что он только что услышал.       Из ванной комнаты раздался ещё один низкий вздох очень напоминавший стон удовольствия. Признаться, слышать подобное Иттетсу доводилось не так уж и часто, но как одинокий мужчина с потребностями, хорошо знающий как их удовлетворять самостоятельно, он просто не мог не понять, что именно происходило в ванной. Смущение навалилось ватным одеялом в летнюю ночь ― стало жарко, щёки раскраснелись, кончики пальцев обдало теплом, будто он дотронулся до горячего только вскипевшего чайника. Такеда думал, что лучше бы уйти, оставить его одного и не мешать ― в целом, ничего такого в этом не было, нормальная физиологическая потребность, но тут в голову закралась мысль, что кто-то из ребят может зайти. Такое было маловероятно, все слишком сильно выматывались, так что после отбоя ни у кого не оставалось желания шляться ночами по тёмным коридорам. Но если игроки увидят, как их тренер ублажает себя, то вряд ли это хоть кому-то из них пойдёт на пользу.       Такеда с трудом сглотнул вставший в горле ком. Нет, он совершенно точно никуда не пойдёт, останется здесь, подождёт, а потом, как он закончит, сделает вид, что только пришёл, извинится, что так долго, они примут душ и пойдут отдыхать. И всё будет как обычно, всё будет как всегда… Сенсей отнял от горящих губ дрожащую ладонь и медленно, явно не понимая какого чёрта он творит, высунулся из-за стены. Через стекло ничего не было видно, слишком запотело, да и сами стёкла не были прозрачными полностью, единственным местом для обозрения оставалась лишь та щёлка между створками.       Такеда колебался. Что он собирается делать? Это низко, так нельзя! Но нужно же было понять, как долго это ещё продолжится?.. Он собрал всю волю в кулак, решительно кивнул, осторожно заглянув внутрь комнаты.       Абсолютно голый Укай-кун сидел на краю вместительной ванны. Его глаза были прикрыты, голову он запрокинул так, что влажные после купания волосы собрались в сосульки, облепив его лицо и шею. Слегка приоткрытые губы он часто кусал и облизывал, дышал тяжело и прерывисто, позволяя сорваться с губ одному или двум низким стонам, когда новое движение собственных рук заставляло тело содрогаться от удовольствия.       Он делал это медленно; одной ладонью водил по члену, останавливался, пальцами касаясь блестящей головки именно так, как нравилось только ему. Другая ладонь сжимала яйца, массируя или оттягивая. Укай-кун мастурбировал не так как он. Он был сильно возбуждён, уже готов был кончить, но медлил будто бы специально, растягивал удовольствие и упивался приятным ощущениям. В отличие от него, Такеда делал всё быстро, под какую-нибудь дурацкую и засмотренную до дыр порнушку, тратя на своё удовольствие ничтожно малое количество времени.       Сенсей облизал пересохшие губы, ловя себя на постыдной мысли, что от этого зрелища он понемногу начинает возбуждаться. Наблюдать за движениями Укай-куна было интересно, они были раскрепощённые, лёгкие и позволяющие ему действительно получать удовольствие, волнами накатывающее на него. Укай-кун и без того весьма привлекательный, даже по мужским меркам, сейчас выглядел очень хорошо. Из-за возбуждения и напряжения в теле чётко прорисовывались его мышцы, и сенсей нехотя ощупывал взглядом каждую, сам не понимая того, как начинает жадничать, метаться с восхищения широкими плечами на слегка завистливые любования подрагивающим прессом. Но больше всего внимания привлекали руки.       После участившихся волейбольных практик его руки огрубели, обзавелись мозолями, он сам об этом говорил как-то во время одного из перерывов. Что если, когда он подушечкой пальца обводил по кругу головку, он задевал нежную кожу огрубевшей и поэтому издавал такие резкие короткие звуки-выдохи, от которых мурашки шли по телу? Что если ощущения обострялись по-особенному, когда делаешь это такой рукой ― твёрдой, с длинными пальцами, с широкой обветренной ладонью и непривычно большим усилием? Что если это делает рука Укай-куна?.. Такеда закусил губы, едва не взвыв от собственных мыслей. В паху потяжелело. Он опустил затравленный взгляд на своё полотенце, подумав стыдливо прикрыться, но остановил себя вовремя ― если он сейчас себя коснётся, то точно кончит только от этого.       Нужно было уходить, и всё равно, что так и останется потным и грязным, и ничего, что придётся как-то разбираться со своей проблемой. Это просто уже ненормально ― возбуждаться от вида другого мужчины. Как потом Укай-куну в глаза-то смотреть? Он, наверное, думает о какой-нибудь девушке, наслаждается мыслями о её шикарном теле и «медовых бёдрах», а Такеда тут со своими грязными мыслями. Ужасно…       Он нерешительно бросил ещё один взгляд ― может, это уже скоро кончится? Губы Укая приоткрылись, он задышал чаще, брови сошлись на переносице.       — Сен… — глухо прорычал тренер, быстрее начав двигать рукой. — Сенсей…       Такеда чуть не вскрикнул от ужаса. Неужели, попался? Какой кошмар! Укай-кун и правда засёк его? А теперь зовёт, чтоб пристыдить и отчитать за то, что так нагло подглядывал?..       Пусть и было страшно и стыдно, но сенсей смог найти в себе силы, чтобы собрать всю храбрость в кулак. Он мужчина, он ответственный взрослый, и раз виноват, то ответит за свой поступок! Он собирался прямо сейчас выйти к нему, упасть ниц и извиняться за своё недостойное поведение столько, сколько потребуется. Но, кажется, именно это было лишним ― с новым разливом низкого голоса Укая, Такеда наконец понял, что его вовсе не зовут.       — Ах… Сенсей… Сенсей…       Укай сильнее запрокинул голову, выпятил грудь, прогибаясь в пояснице, будто бы пытался следовать всем телом за собственными движениями. Он стиснул зубы, нахмурился ещё сильнее. Такеда видел, что его слегка лихорадит, видел, как удерживающаяся за края ванны рука напряглась, проступили вены, как пальцы ног поджались в сладкой истоме. Он видел всё и не смел отвести взгляда.       Глухо прорычав финальный стон, Укай резко распахнул глаза, слепо уставился в потолок и кончил себе в ладонь, потеряв несколько капель семени, упавших ему на поджавшиеся бёдра. Сенсей не дышал и ему казалось, что он лишился возможности видеть, только слышал ― недовольное цоканье языком, невесёлый смешок и тихий вздох:       — Опять мыться, — посетовал Укай, медленно зашлёпав босыми ступнями по кафелю. — Прямо как подросток… Вот же отстой, Кейшин, до чего докатился — дрочить на учителя…       Он забрался в ванну на края бортика уложив голову. Испачканную в сперме руку свесил вниз, с пальцев, глухо шлёпнувшись о кафель, соскользнуло несколько белёсых капель. На лице Укая, будто бы специально вразрез словам, гуляла довольная улыбочка.       Ноги не держали. Сенсей медленно сполз на пол, спиной прислонившись к стене. Пылающее лицо он закрыл руками, предпочитая не смотреть, не видеть небольшого влажного пятна на своём полотенце.       «Ничего, Укай-кун», ― подумал он, пытаясь выгнать туман из головы. ― «Дрочить на кого-то, это ещё ничего. Лучше, чем кончить, смотря на то, как кто-то это делает…»       Сенсей поджал ноги, втянул голову в плечи. Он всё ещё слышал тяжёлые выдохи Укая и его невнятное бормотание насчёт желания покурить. Нужно было уходить. Быстро вытереться полотенцем, стереть свой позор и идти спать, пока Укай-кун не решил, что достаточно насиделся в остывшей воде. Такеда хотел незаметно отползти в сторонку, дать дёру, хотел остаться незамеченным, но вместо этого, как и всегда, отличился своей чрезмерной неуклюжестью.       Совершая тактическое отступление, сенсей случайно задел ногой состроенные в высокую башенку тазики для мытья. К его огромному счастью вся башня не рухнула, но вот самый верхний тазик с энтузиазмом лемминга, бросающегося с верхотуры, сиганул вниз, предательски загромыхав по кафелю. Иттетсу побелел от страха. Предсказуемо, этот грохот было слышно. Такеда бы не удивился, если его слышали и ребята, уже, наверное, видевшие десятый сон.       Послышался плеск воды.       — Сенсей? Это ты там?       Такеда бежал с позором, даже не потрудившись захватить позабытые в раздевалке вещи. Его руки беспрестанно тряслись, ноги подкашивались, и он несколько раз поскользнулся, лишь чудом не вписавшись ни в один угол. Только в комнате, рухнув на футон, он в полной мере осознал всё, что только что произошло, и нужно было благодарить богов, что происходило это ночью, когда ребята уже спали. Такое зрелище, как бегающий в одном полотенце куратор клуба, они бы точно не забыли до самого выпуска.       Сенсей быстро избавился от своей «одежды»: дрожащими пальцами расплёл узел на боку, с огромным стыдом осмотрел себя внизу, быстро вытер оставшиеся капли спермы и полез в рюкзак за бельём, пряча все улики. Нужно было как можно скорее залезть под одеяло, притвориться на всякий случай спящим, а то и взаправду постараться уснуть поскорее, но что-то подсказывало, что после всего произошедшего сделать это будет очень непросто. Его всё ещё трясло, успокоиться никак не получалось, а от мысли о том, что сейчас в эту комнату войдёт Укай-кун, становилось только тяжелее.       Он был смущён и шокирован. Он всё ещё был возбуждён ― на это очень явственно намекал наполовину вставший член, даже после того, как он обильно кончил, смотря на мастурбирующего Укай-куна, который в предоргазменном состоянии звал его. И по какой-то странной причине он испытывал радость или что-то очень похожее. Даже имея за плечами диплом по современной литературе, сенсей сейчас, пожалуй, не смог бы подобрать нужного и правильного слова, способного описать его чувства. И было тревожно. За то, что Укай-кун всё-таки понял, что его видели и что он на это разозлится, за то, что он может его возненавидеть после такого.       Звуки его шагов Такеда расслышал ещё издалека. Частя в два, а то и в три раза быстрее, им вторило несчастное сердце сенсея, и он сжался в комок на своём футоне, отворачиваясь к окну и прикрывая глаза. Дверь с тихим шорохом откатилась в сторону и вернулась на место. Послышались шаги, шебуршание.       От Укая-куна пахло паром и мылом, немного улицей и чуть-чуть сигаретами ― всё-таки он успел тайком покурить.       ― Уже спишь?       Такеда вздрогнул, но смолчал, ничем не выдав своего бодрствования. Даже под пытками его бы никто и ничто сейчас не смогло заставить открыть рта и ответить. Было слишком стыдно, и он всё ещё ощущал жар собственного тела, разгорячённого увиденным.       ― Ну ладно. И зачем нужно было убегать голышом? ― усмехнулся Укай, тихо разговаривая сам с собой. Его голос отдавал приятной хрипотцой, во время шёпота ставшей ещё заметнее.       Он прошёлся по комнате, обошёл чужой футон, рядом с изголовьем аккуратной стопкой сложив забытую в ванной одежду. Укай какое-то время постоял рядом, смотрел на него, потом присел на корточки, осторожно протянул руку и кончиками пальцев провёл по волосам, улыбаясь каким-то своим мыслям.       Сенсей был чудесным человеком, сочетающим в себе, казалось бы, несочетаемое. Невероятно неуклюжим, но в то же время очень внимательным, подмечающим любые мелочи, он весь будто бы состоял из мягкости и чего-то тёплого, уютного, но вместе с тем мог одним только взглядом построить свору расшалившихся пацанов. Он был настолько же удивительным, насколько и настырным ― сколько дней подряд он приходил в их семейный магазинчик, чтобы уговорить его стать тренером? А сколько отказов он получил? И сколько отказов получал когда-либо?..       Тяжело быть настолько добрым человеком в мире, где правят сильные, отгораживающиеся от остальных высокими стенами. Тяжело каждый раз мириться с отказами, как это было во время поиска соперников для Карасуно, да и с ним тоже. Нужно быть по-настоящему стойким, чтобы каждый раз преодолевать себя и пробовать снова, до тех пор, пока стена не даст трещину и не падёт. Сенсей в этом, кажется, достиг небывалых высот, иначе бы Кейшин не пал с таким на удивление лёгким сердцем.       Кончиками пальцев он коснулся его щеки, дотронулся до уха, поправив мягкие волнистые волосы. Щека Такеды была тёплой, даже горячей, не заболел бы он! Завтра нужно будет предложить выкупаться вместе и погреться как следует, раз сегодня почему-то не срослось.       ― И всё-таки тебе удалось меня соблазнить, сенсей, ― улыбнулся Укай, снова погладив его волосы. ― Доброй ночи.       В тот момент он даже и не подозревал о том, что его сосед вовсе не спит, а он сам ненароком вроде как позволил ему обрести «второе дыхание».