Natsukashi

      Иваизуми попал ключом в дверной замок только с третьего раза, втащил себя в квартиру, запер за собой дверь и устало осел на пол. Ног он практически не чувствовал, сил почти не осталось, а того жалкого остатка, что он смог насобирать в себе, хватило лишь на одну фразу:       — Я дома.       Он не был уверен в том, что не разговаривает с пустотой, но не выдохнуть привычного приветствия Хаджиме не мог — это было тем немногим, что он привёз с собой в чужую страну из дома и чем постоянно пользовался, будто в жесте протеста отказывался принимать чужие законы и забывать о том, откуда он и с какой целью здесь находится.       «Цель» его пребывания в Аргентине, как оказалось, вернулась раньше него самого. Ойкава потянулся на диване, высунул голову из-за дверного косяка, взглянул на Иваизуми и мягко улыбнулся.       — Добро пожаловать, — шепнул он чуть громче, чем гудение старенького вентилятора, без толку гоняющего лопастями киселеобразный горячий воздух. — Ты сегодня позже, чем обычно. Где был?       — Зато ты непривычно рано, — устало огрызнулся Иваизуми, с трудом стаскивая с себя ботинки. — Сдавал проект, если честно, та ещё морока. Не понимаю зачем нам этот идиотский предмет.       Ойкава сочувственно улыбнулся, пригляделся к нему, сел на диване, освобождая место для буквально вползшего в комнату Хаджиме. Он плюхнулся на его колени, с удовольствием застонав, когда Тоору принялся за массаж головы, ласково касаясь его щёк и спускаясь к шее и плечам.       — Сдал? — участливо спросил Тоору. Хаджиме коротко кивнул. — Молодец, я в тебе и не сомневался. Не хочешь по такому случаю сходить куда-нибудь? В доме из еды осталась какая-то ерунда, я думал, что дождусь тебя и сгоняем перекусить в ту недорогую кафешку через два квартала. Прогуляемся, заодно в магазин по пути заскочим. Что скажешь?       Иваизуми перевернулся на бок, устало прикрывая глаза. Сил не было никаких. Хотелось только лечь спать или хотя бы лежать на коленях Тоору вечность, пока он гладит его, легонько пощипывает огрубевшими и намозоленными от тренировок пальцами. От усталости, постоянного недосыпа и невыносимых температур, совсем не похожих на жару в Японии, желаний оставалось всё меньше, зато ответственность росла с каждым днём.       — М-м-м… Наверное, нет. Мне нужно готовиться к срезу, он на следующей неделе, — выдохнул Хаджиме, затылком ощущая недовольный взгляд Ойкавы. Он мог его понять, точнее даже понимал, сам злился из-за того, что дела и обязанности, его учёба и тренировки Ойкавы, разлучали их каждый день, не давали видеться, несмотря на то, что жили они бок о бок. — Я одолжил у однокурсника записи, он их ведёт на английском — спасибо богам, что не португальский, как в прошлый раз! — так что сегодня часов до трёх буду заниматься расшифровкой, а потом ещё несколько часов заниматься…       — Извини, а спать ты вообще собираешься? — встрял в его монолог Ойкава. — Пойдём хотя бы на полчаса? Я вижу только зал и эту комнату, Ива-чан! А я потом, как вернёмся, помогу тебе с записями, договорились?       Хаджиме задумался. Предложение было заманчивым. Он соскучился. И был бы не против побыть с ним вдвоём, просто подержать его за руку или застигнуть врасплох поцелуем, когда он меньше всего ожидает. Утащить в тёмный переулок, прижать к нагретой солнцем стене и глубоко поцеловать, выдирая из него низкие возбуждающие стоны. Хотел бы он… Но работа не ждала. Если он отступится, если даст слабину, если отстанет от сокурсников, то его выгонят. Возможно, не сразу, но выкинут, как вшивую дворнягу, отберут стипендию отличника и плакала его жизнь в Аргентине — немногим позже плакать будут уже они, вынужденные расстаться на непонятный срок. Понимал бы это ещё Ойкава, что старается он не только для себя.       — Да, пару часов посплю, — ответил Иваизуми, даже не разглядев в вопросе явного сарказма. — Работы очень много, ты лучше сходи сам, прогуляйся, если хочешь, а я пас. Перекушу, что есть, и за работу. Так что…       Тоору раздражённо фыркнул, пихнул его в спину, чуть было не скинув с дивана и своих коленей. Хаджиме резко сел, в глазах неприятно потемнело, голова пошла кругом. Он недовольно нахмурился, повернулся к Ойкаве, уставился на него, тяжело вздыхая — сейчас будет скандал, чёрт, как невовремя.       — Вот как, — поджал губы он, обдавая его ледяным взглядом. — Если ты не понял, то я хотел просто побыть с тобой! Ива-чан, скажи мне: когда мы последний раз с тобой были вместе? В том самом смысле?.. — он зарделся, на секунду отвёл взгляд, но сумел совладать с собой и снова уставился на опешившего от таких вопросов Хаджиме. — Когда мы последний раз отдыхали? Переводили дыхание от этого постоянного бега? Скажи мне, что толку с того, что мы укатили вдвоём на край света, чтобы не расставаться, если всё равно даже не видимся? Я ведь… Я скучаю по тебе!       Иваизуми нехорошо сощурился. Вот, значит, как? Вот о чём он думает! Неужели он не понимает? Они ведь оба знали, просчитали всё, согласились и решили пройти этот путь рука об руку, прекрасно зная, что в чужой стране будет чертовски трудно! Другие люди, другой язык, другая ментальность — как выжить в этом, если родной человек думает о том, что всё складывается не так? Если он не верит?..       — Если ты не понял, — стараясь держать себя в руках, начал Иваизуми. — То мне приходится прилагать много сил, очень много сил, Ойкава, чтобы меня не выпнули из универа. Тут, знаешь ли, не так как дома, здесь вообще всё по-другому! Все люди говорят не так, как я. Все люди выглядят иначе, едят иначе, думают иначе. Ты не представляешь сколько сил я трачу, чтобы просто слушать лекции и делать домашки на уровне с остальными. Это тебе не мячи в пол вколачивать!       И всё-таки он завёлся, выплюнул, вывалил всё, как есть, в конце умудрившись приплести волейбол. Иваизуми пытался попасть в университетскую сборную, но из-за занятий, из-за постоянного стресса, провалился на отборочных, просто не сумев войти в ритм с будущими сокомандниками. Ему предлагали потренироваться, попробовать ещё, но Хаджиме не стал рисковать и позориться. По волейболу он скучал, его не хватало, они лишь изредка играли с Тоору, когда тот просил потренировать дополнительно какой-то пас, но и то это быстро сошло на нет и за последние пару месяцев подобные тренировки они проводили лишь однажды.       Глаза Ойкавы недобро заблестели. Желваки на его скулах дёрнулись, он шумно втянул носом густой горячий воздух, угрожающе-низко произнёс:       — Думаешь, что легко вколачивать мячи в пол на про-уровне, Ива-чан? Как ты и сказал, это не Япония, тут совершенно другой уровень, — он говорил тихо, не повысил голоса ни разу, но Хаджиме, тем не менее, чувствовал, что ещё немного и пропасть между ними станет ещё глубже, ещё чернее. — Я не говорил тебе, не хотел беспокоить, но они даже не воспринимают меня всерьёз. Я здесь уже почти полгода, полгода работы впустую, я не могу сработаться с собственной командой! Да что там… Чёрт, да я самый мелкий в команде! Ты представляешь? Я — самый низкий игрок команды. Либеро примерно того же роста, — он зло заскрежетал зубами, раздражённо бросил взгляд на Хаджиме, такого же, как и он сам, скрученного в тугую спираль, собранную из нервов и переживаний. — Скажи, Ива-чан, мы с тобой наивные дураки? Мы ошиблись, когда рванули сюда? Мы неудачники? Может, было бы лучше, если бы мы…       — Заткнись, Дуракава, — резко выпалил Иваизуми, сам испугавшись собственных слов.       — Чего? — выдохнул Ойкава, удивлённо на него уставившись. Подобного он не слышал со старшей школы. — Что ты сказал?       — Я сказал, чтобы ты заткнулся — я не хочу слышать ничего о том, что ты сожалеешь о своём решении, — уже миролюбивее и слегка успокоившись, сказал Иваизуми. Он с силой потёр лицо, размазывая по коже бисеринки выступившего пота. — Прости, не хотел грубить. Сделай вдох, не напрягайся так. Я не хочу ссориться. Не хочу лишаться единственного человека, который меня здесь понимает.       — Только потому, что понимает? — огрызнулся Ойкава, тщательно пряча кривую улыбку. Хаджиме придвинулся ближе, взял его руку в свою, пальцами нежно провёл по уставшей от миллиона съёмов и подач ладони, покрытой загрубевшими мозолями. Тоору от его касаний сразу поплыл, опустил плечи, вымученно улыбнулся, на этот раз без злости и колкости, придвинулся ближе, в жесте поддержки сжимая его колено. Лбом он боднул Иваизуми в висок, губами коснулся его щеки, прикрывая глаза. — Прости, что сорвался. Прости, Хаджиме. Так сложно.       — Я не хочу ссориться, потому что люблю, — ответил на вопрос Иваизуми, с удовольствием подставляясь под его губы. Он скучал, он чертовски скучал по нему. — Я знал, что будет тяжело, и ты знал это тоже. Мы всё взвесили, мы приняли решение вместе. Но, как бы трудно ни было, я не собираюсь от этого отказываться — ни от тебя, ни от Аргентины. Нужно переждать, привыкнуть, и всё станет как прежде. Тоору.       Ойкава рвано втянул воздух и, не в силах терпеть разлуки с ним, взял в свои руки лицо Иваизуми, прижался к нему, целуя в губы. Было жарко: от вечернего зноя, прогнать который не мог старенький вентилятор; от рук Ойкавы, гладящего его, жестами обещающего, что они смогут, справятся со всем на свете; от его губ и сильного языка, ласкающего именно так, как нравилось им обоим.       — Поехали к морю, — шепнул в его губы Тоору. — Прошу. Ненадолго. Посмотрим на звёзды, как в старые времена, возьмём плед, заночуем на пляже, а утром первым автобусом… — Ойкава смотрел жалобно, искал в глазах напротив согласие, но находил безмолвие, вину и дурацкий гнёт ответственности, с каждым днём размазывающий их чувства об стену реальности. Он быстро улыбнулся, чмокнул ещё раз Хаджиме, убрал руки и поднялся с дивана. — Извини, у тебя много дел, не нужно было и просить, просто мне так тебя не хватает, Хаджиме.       Иваизуми молчал. Смотрел на его спину, поникшие плечи. Что будет, если он отпустит его прямо сейчас? Что случится, если между ними появятся недосказанности, молчание, если исчезнут касания рук и поцелуи? Нужна ли будет им двоим эта лучшая жизнь, за которой они уехали, если не будет их самих?       — Поехали, — негромко откликнулся Хаджиме. Ойкава резко крутанулся на пятках, неверяще уставившись на него. — Мне на хрен не нужна эта лучшая жизнь, если в ней не будет тебя.       Тоору в два огромных шага добрался до дивана, прижал Иваизуми к себе, наклонился, поцелуями покрыв его лицо. Хаджиме рассмеялся, мягко толкнул его, ловя горячие ладони.       — Люблю тебя, — зашептал Ойкава. В глазах его засверкали искорки, тёплые, хорошо знакомые, счастливые. — Люблю тебя сильнее всех на свете. Только я не понял, что за «лучшая жизнь»?       Иваизуми поднялся на ноги ни без его помощи, огляделся в поисках пледа, залез в большую стеклянную банку, куда они с Ойкавой скидывали всю мелочь, пользуясь ею время от времени. Горсть звонких монеток он ссыпал в карман, нашёл наконец нужное покрывало, сцапал его и сунул в спортивный рюкзак Ойкавы, вытряхнув оттуда пустую бутылку и полотенце. Он потащил его к выходу, отпихнул ногой с дороги сумку с учебниками, удивившись тому, что весь день носит на себе такую тяжесть, обернулся и привстал на цыпочки, закидывая руки на шею Тоору. И какой дурак внушил ему то, что он мелкий? За последние полгода Ойкава вымахал так, что по возвращению его мама очень удивится тому, что сын вернулся настоящим мужчиной, а уезжал испуганным мальчишкой.       — Всё то, что с нами происходит, и есть «лучшая жизнь», — туманно ответил Хаджиме. — И без тебя я себе её уже не представляю.       — Ива-чан, а ты романтик, — ехидно оскалился Тоору, впрочем, выглядел он донельзя довольным.       — Поговори мне, — щипнул его за щеку Иваизуми. — Ладно, идём. Заскочим куда-нибудь по дороге, купим по сэндвичу? Иначе я умру с голода. И в автобусе, ты уж не обессудь, но я посплю. Если со смертью от голода расправиться не сложно, то от переутомления нужна терапия серьёзнее.       Ойкава не возражал и на все просьбы ответил очередным поцелуем, чувствуя себя при этом совершенно счастливым.       Они сбежали от обязательств, непонимающих их людей, чужого языка и солнца, добравшись до берега моря к наступлению сумерек. Иваизуми умудрился стрясти с Ойкавы письменное обещание помогать с расшифровкой лекций на английском, так что даже слегка ожил и приободрился. Немного помог и сон: после умятого сэндвича, он прикорнул на плече Ойкавы, всю дорогу беззаботно проспав, наверное, впервые за долгое время так спокойно.       На пляже было людно, откуда-то доносилась приятная лёгкая музыка и смех, где-то вдалеке лаяла собака и слышался довольный визг ребёнка, играющего с ней.       — Пошли по воде, — предложил Тоору, стягивая с себя ботинки ещё до того, как дождался согласия. Он подхватил свою обувь и припустил по остывающему песку, со смехом влетая в белые барашки наползающих волн. Иваизуми плёлся следом, проваливаясь в зыбкий песок, поющий у него под ступнями.       — Ты прямо как ребёнок, — усмехнулся он, связывая свои кеды в одну гирлянду и перекидывая их за лямку рюкзака.       — Так весело же! Не всё быть занудными взрослыми, — улыбнулся он так, словно бы не было между ними никакого напряжения, не было того вороха проблем и трудностей, от которых они смогли сбежать на какое-то время, найдя в себе силы и мужество для этого. Немало храбрости нужно на то, чтобы признавать сложности, но на то, чтобы отступить на шаг назад, признать своё бессилие, не побояться в чём-то выставить себя слабаком — его нужно ещё больше. Ойкава протянул руку. — Ива-чан, иди ко мне.       Иваизуми прищурился, наморщил нос, но всё-таки пошёл вперёд, вздрогнув, когда щиколотки лизнули набегающие волны. Тёплая ладонь Ойкавы быстро оказалась у него на пояснице, а его губы на его шее. Он поднялся выше, коснулся его уха, бархатно шепнул:       — Спасибо, что согласился приехать сюда. И я рад, что ты здесь со мной. В сотый раз, но всё же — люблю тебя, — Ойкава оставил крошечный поцелуй под челюстью, губами собирая быструю дрожь пульса Иваизуми. — Ты так взволнован, неужели это от моих слов?       Хаджиме раскраснелся, пихнул бедром коварно захихикавшего Ойкаву, так что тот отскочил в сторону, по-девчачьи взвизгнув, когда наступил на какую-то водоросль, прибившуюся к берегу. Иваизуми весело рассмеялся, с удовольствием потянувшись, чтобы подать руку и помочь этому горю, надувшемуся на него.       — Вот теперь от моего волнения не осталось и следа, — улыбнулся он. — Пошли, найдём место, где не так людно. Ты обещал мне звёзды, и я рассчитывал на что-то большее, чем вот это.       Иваизуми кивнул на выброшенную волнами на берег ярко-алую морскую звезду, медленно сползающую обратно в воду. В паре метров от неё, к океану спешила её подружка, постоянно отталкиваемая волнами обратно на берег.       — А что? Тоже любопытное зрелище, — усмехнулся Ойкава. Он прошлёпал по катящимся кудряшкам волн, нагнулся, осторожно поднял морскую звезду, зашёл в воду поглубже и отпустил бедолагу, с видом спасителя всех страждущих выбравшись на берег.       — Будешь отпускать в воду каждую? Герой, — не скрывая нежности, улыбнулся Хаджиме.       — Может и буду, — беззаботно пожал плечами Тоору, вытирая руки об одежду. Он подошёл поближе, мизинцем подцепил ладонь Иваизуми, поведя его за собой.       Они медленно шли по берегу, забираясь всё дальше от людей и суеты, пока наконец не остались вдвоём.       Путаясь в лиловых сумерках, на темнеющем небе разгоралась самая первая яркая звезда.