***
― Клятый выпускной, ― шмыгнул носом Ханамаки, вытирая слёзы школьным галстуком. Матсукава тихо усмехнулся, достал из кармана платок и подал, пока он не высморкался в полу пиджака. ― Ненавижу все эти прощания. Спасибо. А ты, я смотрю, держишься? Как обычно ― кремень! Матсукава неоднозначно пожал плечами. Два с половиной года старшей школы были особенными и для него, но плакать Матсукава не собирался, ведь Хиро остаётся с ним, другого ему и не нужно. ― Берегу слёзы для прощальной вечеринки Ойкавы, ― наконец нашёлся с ответом он, вызывая у Ханамаки слабую улыбку. Он снова потёр лицо, пряча кончик галстука в карман рубашки. ― Это да, что-то я зря растратился ― мы ведь обещали утопить капитана в слезах, а теперь вот придётся вам ещё и на мою долю постараться. Ханамаки хихикнул, подошёл ближе, пряча лицо в шее Матсукавы, поддевая его руки своими, обнимая, сцепляя пальцы замком на его спине. Матсукава потёрся щекой о его волосы, зажмурился, наслаждаясь тем, что он рядом. Они встречались всего два месяца, но чувство такое, словно совсем ничего не изменилось ― прикосновения всё те же, взгляды так же выразительны, говорят больше слов. Долгих два года борьбы с собой, три месяца борьбы с ним ― Ханамаки принял его чувства, в ответ отдав своё сердце, но пока только его. ― Иссей, ― шепнул он, так и не подняв головы. Матсукава тихо хмыкнул, давая понять, что слушает. ― После вечеринки… Ханамаки горел. Он поднял голову, нос к носу сталкиваясь с ним. Розово-рыжий. Смущённый. Его. ― Что? ― спросил Матсукава, слепо находя ладонь, вплетая свои пальцы в его. Ханамаки глухо сглотнул, нервно заулыбавшись. Он закусил губу ― Боже, знал бы как это соблазнительно! ― пальцы свободной руки запустил в смоляные кудри, разметав отросшую чёлку по лбу. ― После вечеринки ты зайдёшь ко мне? Матсукава удивлённо вскинул брови. Ханамаки смотрел со значением, приглашал не просто так, нет нужды объяснять. ― Ты уверен? Ханамаки быстро кивнул, розовея с каждой секундой. Красивый. ― Не хочу, чтобы Ойкава лишился девственности раньше меня, ― фыркнул он. Матсукава рассмеялся, боднув его в плечо. ― Хиро… ― улыбаясь легко, немного взволнованно протянул Матсукава, крепче сжимая его слегка влажную ладонь. ― Хорошо. Если ты хочешь. Если не боишься. ― Хочу, очень хочу, ― громко сглатывая, повторил Ханамаки, касаясь его лица. ― А если будешь держать меня за руку, то мне ничего не страшно. Им по восемнадцать, и Матсукава счастлив как никогда.***
― Прости, Матсукава. Ханамаки больше не зовёт его по имени. Он не смотрит в глаза, не подаёт руку, не целует, не обнимает по утрам, не мурлычет себе под нос заставку телевикторины ― Ханамаки больше нет в его жизни, вот уже как пару месяцев. Матсукава курит, нервно, много ― пальцы желтеют, запах не выветривается из его опустевшей и потускневшей без света Хиро квартиры. Он смотрит болезненно, выглядит болезненно, осунулся за те два месяца, что они не виделись, но всё ещё надеется на лучшее. ― Ты правда этого хочешь? Ханамаки коротко и быстро кивает. Его глаза влажно блестят, губы мелко дрожат ― не хочет, но так будет лучше. ― Да. Отношения на расстоянии ― это… ― Чушь собачья, ― рычит Матсукава, поднимаясь на ноги. Он подходит ближе, замирает в шаге, смотрит на него, но коснуться не смеет. ― Токио не так уж и далеко от Мияги, мы могли бы… Хиро, прошу, не нужно. Ханамаки шмыгает, кусает губы в кровь, лижет с раны, смазывая её. ― Нет, ― качает он головой, словно уверяет себя самого, а не его. ― Нет. Так будет лучше. Ты найдёшь себе кого-нибудь, может, какую-нибудь симпатичную девушку, тебе же всегда нравились большие сиськи, станешь с ней… Матсукава не выдерживает. Пальцы сжимают его шею, грубо давят в уязвимых местах, чувствуют его страх, его боль. Ханамаки стягивает губы в нить, смотрит на него пристально, чтобы не сморгнуть слёз. Его мелко трясёт, он поднимает руку, протягивая её Матсукаве. ― Подержи меня за руку, ― тихо просит он. ― В последний раз. Ханамаки улыбается. Красиво. И больно. Матсукава отступает на шаг, поворачивается спиной, незаметно стирая с глаз выступившие слёзы. Больше они не скажут друг другу ни слова, раз всё уже решено, раз выбора нет. Ханамаки собирает вещи, быстро, впопыхах, словно сбегает ― так и есть, побег от реальности во всей красе. Матсукава не мешает, сидит на подоконнике, давит очередной бычок в куче ему подобных, смотрит в окно, надеясь, что этот идиот захватил шарф ― кажется, пойдёт снег. Закончив, Ханамаки застывает у двери. В руках сумки, чтобы наверняка. Щёлкает замок, скрипит дверь. Матсукава не поворачивает головы, иначе, если увидит его, не даст уйти снова, и придётся проходить это заново. Ханамаки не зовёт проститься, иначе они так и не изменятся. Слышится вздох, тишина, которую так и не нарушили, тяжёлый выдох, и раздаются торопливые шаги, обрезаемые хлопком закрывшейся двери. Матсукава вздрагивает, поворачивается. Его квартира пуста. Теперь уже насовсем. Им по двадцать, и Матсукава разбит на кусочки.***
В баре было шумно, но Матсукава будто бы не слышал ничего и никого вокруг, не отрывая глаз, смотрел на Ханамаки. Изменился. Волосы отросли, лицо стало взрослее, вытянулся и стал будто бы крепче, да и вкусы переменились ― вместо любимого сока теперь кружка пива, и не потому, что «можно», а потому что хочется. ― Не думал, что ты придёшь, ― улыбнулся Ханамаки, подпирая лицо кулаком. На щеке флаг Аргентины, прямо как у него, реющий от его улыбок. ― Ватари пригласил. Давно не виделись, так что отказывать я не стал, ― пояснил Матсукава, отхлёбывая из своего бокала. Его флаг тоже нервно дёрнулся. ― Не знал, что ты тоже здесь будешь… ― Иначе бы не пришёл? ― сощурился Ханамаки. Матсукава неопределённо пожал плечами. ― Пришёл бы, ― ответил он спустя время. ― Между нами уже всё сказано, так что не вижу ничего в том, чтобы вместе посмотреть матч. Столько знакомых лиц будет, уверен, эмоций вызовет немало, а их я бы хотел разделись с кем-то, а не с диванной подушкой. Ханамаки рассмеялся. Он задумчиво осмотрел Матсукаву, протягивая ему руку. ― Тогда давай как в старые-добрые, ― глаза Ханамаки взволнованно блеснули. ― И без обид. Матсукава с трудом сглотнул. Он смотрел на протянутую руку: ладонь узкая, аккуратная, но ногти он всё так же обкусывает. Ханамаки ждал. ― Да, без обид, ― кивнул Матсукава, быстро пожимая протянутую ладонь, не задерживая её в своей больше, чем на секунду. Ханамаки расстроенно опустил глаза, отводя взгляд в сторону. Сквозь толпу болельщиков к ним протискивался Ватари, за два метра до столика начиная рассказывать о том, что возле бара устроили настоящий тотализатор, а он сам поставил на сборную Аргентины ― все трое оставались верными своему капитану, даже несмотря на годы расставания. Бар загудел, громкость выкрутили на полную, матч начинался. Вечер удался на славу: игра вышла красочной, обе команды шли впритык друг к другу, весь матч наступая на пятки сопернику, и с небольшим перевесом победила всё-таки сборная Японии. Отдельной победой для экс-игроков Сейджо стало внезапное для всех остальных крепкое объятие в исполнении тренера национальной сборной и аргентинского игрока ― весь мир следил и не понимал, почему соперники по окончанию матча смеются как старые друзья, обнимая друг друга за плечи. Трансляцию превали новости, и под шумок, ссылаясь на занятость, первым убежал Ватари, взяв с обоих друзей обещание встретиться ещё раз на игры Ойкавы, но уже в компании покучнее. И Матсукава, и Ханамаки на это только согласно покивали, весело было, грех не повторить. Они, проводив Шинджи, остались одни. ― Ну… Уходишь? ― спросил Ханамаки, когда Матсукава поднялся со стула, снял со спинки пиджак, накидывая на плечи. ― Пока что нет. Хочу пропустить стаканчик, прежде чем пойду домой. Ханамаки понятливо покивал. Он поднял голову, пристально уставившись на Матсукаву. Красивый. ― Я могу составить тебе компанию? ― лукаво улыбнулся он. Матсукава шумно втянул носом воздух и коротко кивнул. Идиот. ― Да. Я принесу нам выпить. ― Спасибо, ― кинул ему вслед Ханамаки, не отрывая глаз, следя за пробивающимся сквозь толку Матсукавой. Ханамаки, как оказалось, напивался очень быстро. Буквально через два стакана он стал клевать носом, запутываться в словах и одну и ту же историю, как ему десять раз отказали в работе за один месяц, он рассказал дважды. Прикончив третий, всклокоченный и раскрасневшийся, Ханамаки засобирался. ― Ты куда это? ― отставляя стакан, спросил Матсукава, растерянно разглядывая покачивающегося Ханамаки, пытающегося пропихнуть руку в рукав куртки. ― Домой, куда же ещё? ― удивлённо заявил Ханамаки с таким видом, будто говорил совершенно очевидные вещи. Матсукава поднялся с места, подошёл ближе, как раз вовремя ― пришлось придержать его за плечи, чтобы не упал. ― Мы в Мияги, ты не забыл? А ты живёшь в Токио. Ханамаки громко рассмеялся, хлопнув себя по лбу. ― Точно! В Токио! Я же сбежал от тебя в чёртов Токио! ― он поднял голову, осоловело уставившись на Матсукаву. Улыбка сползла с его губ, глаза подозрительно заблестели. ― Красивый. Ты такой красивый, тебе так идёт… Он запустил руку в волосы Матсукавы с удовольствием касаясь вьющихся прядей, гладя и пропуская сквозь пальцы. Матсукава быстро поймал его за запястье, отодвигая руку в сторону. Желваки на его лице задвигались. Ханамаки тоскливо заулыбался, виновато опуская глаза в пол. ― Прости. Прости, Иссей. Я так… ― Ты не в себе, ― резко бросил Матсукава. ― Идём, на сегодня тебе уже хватит. Ханамаки растерянно покивал, позволил помочь с одеждой, и послушно поплёлся за Матсукавой, покидая бар. Они шли молча, брели по знакомым местам, оба прекрасно зная, о чём сейчас думает другой. ― Здесь мы впервые поцеловались. ― Ханамаки указал на старенькую детскую площадку, обшарпанную и выцветшую от времени. ― А вон там всегда обедали, а здесь… Матсукава замер, резко крутанувшись на пятках. ― Чего ты хочешь? Или чего добиваешься ― я не знаю, ― иначе говоря, что у тебя на уме? Ханамаки подошёл ближе. Протянул дрожащую ладонь, поднял голову, с мольбой и невыразимым чувством вины смотря в его глаза. ― В тот раз ты не захотел. В тот раз ты… ― Он шмыгнул носом, криво заулыбавшись. ― Ты мог остановить, видел, что я не хотел. Ты мог!.. Но не стал. Почему? ― Ханамаки требовательно тряхнул ладонью, всё ещё держа её вытянутой. ― Почему, Иссей? ― Ты сам этого хотел. Я просто сделал то, что ты хотел, ― холодно ответил Матсукава. Ножом по сердцу остро резанула вмиг померкшая улыбка Ханамаки. Матсукава поджал губы. ― Ну а сейчас, чего ты хочешь сейчас? Ханамаки взглядом указал на свою ладонь. ― Не отворачивайся от меня сейчас, ― шепнул он, глотая горячие слёзы, стекающие по его лицу. ― Прошу. Я дурак, Иссей. Прости. Матсукава молчал долго. Не двигался, смотрел на него. Всё такой же. Глупый. Розово-рыжий. Красивый. Всё ещё его. Он знал, что пожалеет. Знал, что «как прежде» ― это не получится. Знал, что иначе поступить никогда бы не посмел. Матсукава осторожно взял ладонь Ханамаки в свою, вплетая его пальцы в свои. ― Идём ко мне. Отдохнёшь, выспишься как следует, а утром поговорим нормально. Им по двадцать шесть, и Матсукава знает, что вторых шансов не бывает. Но как же не хочется в это верить.***
― Честно говоря, я волнуюсь, ― Ханамаки нервно пригладил отросшую чёлку, поправил рубашку, в сотый раз одёргивая её. Матсукава умилённо улыбнулся ― как будто бы они с мировыми звёздами встречаются, а не со старыми друзьями. Хотя, своя доля правды в этом есть. ― Сколько мы не виделись? Матсукава потёр подбородок, заросший щетиной ― Хиро её ненавидит, а ему ничего, нравится, ― пожал плечами. ― Прилично, лет семь? ― прикинул он. Ханамаки покрутил головой. ― Наверное, меньше. Он нахмурился, брови съехались к переносице, на лбу засела морщинка. Последние полгода его мучали мигрени, мешали спать, работать, есть, жить нормально ― Матсукава ни раз говорил, что стоит провериться, но Хиро всё только отмахивался, говорил, что метеочувствительный и только-то. ― Ты в порядке? ― Матсукава ласково тронул, сжимая его колено. ― Может, к доктору? Ханамаки снова поморщился, но уже не от боли. Эти разговоры он терпеть не мог. ― Может, но точно не сегодня, ― показал язык он. ― Просто голова побаливает, ничего серьёзного. Сейчас выпью обезболивающего и всё пройдёт. На вечер у меня такие планы большие, как можно?.. Он загадочно поиграл бровями, самым недвусмысленным образом коснувшись бедра Матсукавы, скользнув ладонью к внутренней стороне. Матсукава усмехнулся, быстро наклонился, целуя в щёку. На них пялились, да и пусть ― он не для того столько лет ждал своего счастья, чтобы бояться быть собой рядом с ним. ― Интригуешь всё, ― сказал он, поднимая голову на звук колокольчика над входной дверью кафе. ― И ждать не пришлось, удивительно. Возраст, видимо, делает людей пунктуальнее. Ханамаки, словно позабыв о боли, вскинулся, радостно заголосив: ― А вот и наши мистер и мистер Иваизуми! Ойкава и Иваизуми, оба загорелые, улыбающиеся от уха до уха, вошли в кафе, сразу же двинувшись к ним. ― Маки, прикуси язык, стыдно же! ― фыркнул Ойкава, вразрез своим словам подскакивая к школьному другу, крепко обнимая и сжимая. ― Было бы стыдно, ты не улыбался бы так, старый пройдоха, ― засмеялся Ханамаки, тормоша его волосы заметно укоротившие. Они взглянули друг на друга и весело расхохотались. ― Иди ты!.. Мы одного возраста! ― фыркнул Ойкава, поворачиваясь к Матсукаве. ― Боже, да ты совсем не изменился, Маттсун! Всё те же брови, та же шикарная фигура… ― Эй-эй! Это мой мужик, найди себе другого, ― рассмеялся Ханамаки, отцепляя от шеи Матсукавы загребущие ручонки Ойкавы. ― Да уж нашёл, ― решил вставить слово Иваизуми. Нового амплуа он всё ещё смущался, в отличие от своего теперь законного партнёра, но всё равно был рад тому, что их отношения, вышедшие на новый уровень, теперь стали достоянием общественности, и наконец-то можно было не скрывать их. ― Эй, Ойкава, прижми уже задницу… ― Он ― Иваизуми, Иваизуми, ― подмигнув, хихикнул Ханамаки. На них пялились все в кафе, но ни одному из них не было дела до любопытных взглядов. ― Но он прав: давайте уже… Чёрт! Парни, я так счастлив, что мы все собрались!.. Прямо как в старые-добрые… Матсукава, Ойкава и Иваизуми переглянулись, радостно заулыбавшись. Вечер только начинался. Они засиделись далеко за полночь, разошлись только в тот момент, когда Ойкава начал клевать носом ― смена часовых поясов сказывалась, привыкнуть после Аргентины оказалось не так-то просто. Они с Иваизуми собирались остаться в Японии ещё на пару недель, а потом обратно ― у Ойкавы игры, тренировки, а у Иваизуми своя команда, куча работы. Но пока до их отъезда было время, Ханамаки решил во что бы то ни стало выжать из старых друзей всё, после пообещав встретиться уже на «их территории». Шагая домой, прижавшись к боку Матсукавы, согреваясь об него, Ханамаки выглядел расслабленным и счастливым в полной мере. Он чему-то задумчиво улыбался, смотря в тёмное небо, увитое мелкими паутинками созвездий. ― Хороший был вечер, ― вдруг подал голос он. Матсукава, вздрогнув, повёл головой в его сторону. ― Да, замечательный. Я был рад увидеть их обоих, ― согласился он. Ханамаки заулыбался, слегка поморщившись. Матсукава взволнованно на него взглянул. ― Как голова? Лучше? ― Да, в порядке. А ты как? ― бросил ответный вызов Ханамаки. Матсукава, не ожидав такого нападения, тихо усмехнулся, притянул его к себе, целуя в висок. ― Лучше, чем когда-либо. Ханамаки хитро заулыбался. ― Это хорошо, потому что на тебя у меня особые планы, если ты понимаешь о чём я, ― снова стал намекать он. ― Ты не устал? Как придём домой, я первым делом в душ, а ты только посмей заснуть ― выпорю!.. ― Ты просто вынуждаешь, ― закатил глаза Матсукава. Они добрались до дома, быстро поднялись на нужный этаж, скользнули в темноту квартиры, не зажигая света. Ханамаки притёрся ближе, запуская ледяные ладони под свитер Матсукавы. Тот зашипел, крепко стиснул его, губами став согревать его шею, щёки, замёрзший кончик носа, лоб, губы. Ханамаки податливо мурлыкал в его губы, тёрся и ластился, гладя его тело понемногу согревающимися ладонями. ― Иссей… ― пьяно, не от вина, от него, Матсукавы, бормотал Ханамаки. ― Люблю тебя. Люблю. ― Люблю тебя, Хиро, ― эхом вторя ему, нежно целуя в висок, откликнулся Матсукава. ― Больше жизни люблю. Ты, кажется, хотел в душ? Блестящие в темноте глаза Ханамаки хитро сощурились. Вдруг он схватился за голову, с силой сдавив виски. Матсукава испуганно застыл, не зная, что делать и за что хвататься в первую очередь. Ханамаки быстро поднял руку. ― Всё нормально, ― негромко сказал он, стараясь успокоить встревоженного Иссея. ― Не волнуйся, я в порядке, просто… Матсукава нервно пожевал губу, твёрдо сказав: ― Завтра идём к доктору, Хиро. Это не обсуждается. Ханамаки вскинул голову, недовольно на него уставившись. Может, он бы и стал спорить, но делать сейчас этого не хотелось. ― Ладно, ― беззлобно огрызнулся он, сдаваясь. ― Но это будет завтра, а сейчас… Он накинул руки на шею Матсукавы, приподнимаясь на цыпочки, целуя его в губы. Матсукава недовольно фыркнул, но от поцелуя уворачиваться не стал. ― Неугомонный. ― И весь твой. ― Мой. Красивый, ― шепнул Матсукава, сквозь пальцы пропуская его волосы, восхитительные розово-рыжие пряди. ― Люблю. Ханамаки тепло заулыбался, беря его за руку, увлекая за собой сквозь тёмную квартиру. ― Не хочу расставаться с тобой больше никогда. Им двадцать семь, и Матсукава не знает, что конец ближе, чем кажется.***
Всё вокруг белое и чёрное: белые хризантемы, чёрные кимоно, белые таби, чёрные пустые глаза людей, собравшихся в безмолвном зале ― Матсукава ненавидит эти цвета всем сердцем. У Ойкавы глаза на мокром месте. С минуту он говорит с Ханамаки-сан ― бледной, потускневшей, на лице ни кровинки, сил плакать у неё не осталось ― выражает сочувствие, говорит что-то ещё, как и все на похоронах, произносит эту фразу: «Слишком неожиданно» ― Матсукава зло усмехается, смерть никогда не бывает желанной гостьей. Ойкава подходит к нему, и слов у него не находится, только полный боли взгляд, крепкое объятие и кривая, пустая улыбка ― жалкая подделка той, что исчезла навсегда. Иваизуми мрачнее тучи. Молчит. В сторону пьедестала, увитого белыми хризантемами, не смотрит, нервно сглатывает, сдерживаясь ― хоть кто-то из них должен остаться в строю, быть сильным, поддержать, если потребуется. Матсукаве он жмёт руку всё так же молча, взглядом говорит, что они оба будут всегда рядом, если нужно ― примчатся с другого края планеты ради него, по его первому зову ― Матсукава благодарно кивает. Скользят мимо знакомые лица, все те, в чьи жизни ворвался Ханамаки Такахиро, украсив яркими полосами-кляксами, рыжими и розовыми, то время, что он был с ними. Матсукава смотрит на него. Красивый. Матсукава отворачивается в сторону, стискивая зубы, крепко сжимая кулаки, сдирая ногтями кожу с ладоней. Идиот. Матсукава слышит тихую команду управляющего, коротко кивает, прокашливается, дрожащим голосом, крепнущим с каждым словом, просит близких и родных пройти для прощания в другую комнату. Скорбная процессия тянется из зала к узкой горловине коридора, обещающего стать для Ханамаки последним. Он не идёт, кивком даёт понять Ойкаве и удерживающему его за плечи Иваизуми, что останется тут. Друзья понятливо переглядываются, молча следуя по пятам ускользнувшего из вида хвоста толпы. Матсукава поднимает руку ладонью вверх, замирает, прислушиваясь к скрежету железных створок в глубине здания, скрипу роликов, гулу в трубах. Кончики пальцев цепляют воздух, улавливая лёгкую дрожь невидимой ладони ― узкой с обкусанными ногтями, маленькими следами застарелых мозолей на большом пальце. ― Хиро, ― шепчет он, рвано выдыхая. ― Хиро… Подержи меня за руку. В ответ звенящая тишина, пустота и холод гуляющего в зале сквозняка. Ему тридцать, и Матсукава не знает, как жить дальше.