Natsukashi

      ― Я дома! Ива-чан, встречай усталого героя!..       Ойкава быстро скинул ботинки, бросил на пол рюкзак, потерев занемевшие после долгой поездки плечи. Он криво улыбнулся своему отражению в зеркале, недовольно качнул головой, заметив синяки под глазами, обозначившиеся под конец работы так отчётливо, что хотелось плакать, глядя на свою замученную физиономию. Тоору кинул ключи на столик, не удержался и погладил крохотную Годзиллу ― резиновый брелок на ключах Иваизуми, который сам же ему и подарил давным-давно, бросил быстрый взгляд на свою поклажу, поморщился и решил, что разберёт её потом. Сейчас гораздо более важным делом была долгожданная встреча с Хаджиме, который его уже ждал.       Вид у Иваизуми был недовольным. Он сидел на диване скрестив ноги, руки на груди, между бровей хорошо знакомая и все реже исчезающая морщинка. На вошедшего Ойкаву он бросил быстрый взгляд, обдав его холодом. Тоору виновато покосился на часы и тяжело вздохнул ― он обещал быть ещё два часа назад, а заявился только сейчас, почти под ночь.       ― Опоздал, ― резко бросил Иваизуми.       ― Я очень виноват перед вами, Иваизуми-доно, ― кривляясь, поклонился Ойкава. Иваизуми усмехнулся, закусив нижнюю губу. В груди растекалась сладкая патока радости ― они не виделись чертовски долго и успели истосковаться друг по другу. Ойкава поднял голову и жалостливо взглянул на Хаджиме, спустившего ноги на пол. ― Ну ты что, и правда дуешься? Ива-чан, я же не специально…       ― Главное, что пришёл, ― качнул головой Иваизуми. Он поднялся с дивана и, тщательно скрывая лезущую на лицо улыбку, подошёл ближе, с удовольствием поправив растрепавшуюся чёлку Тоору. Он выглядел уставшим, измотанным долгими съёмками, переездами, бесконечными повторами и прочей этой их киношной шелухой, от которой временами не спрятаться и не скрыться. Зачастую последствия в виде болящей спины, севшего зрения, постоянной усталости и нервозности Иваизуми делил вместе с Ойкавой. ― Есть хоть причина? И только посмей выдать очередную дурацкую фразочку.       ― Ойкава-сан не приходит поздно и рано тоже не приходит. Он появляется в то время, когда положено, ― проказливо показал язык Ойкава, закидывая руки ему на плечи. Иваизуми прижался к нему, лицом ткнувшись в изгиб шеи. Первый вдох знакомого запаха, короткий смешок, и разросшийся до пугающих размеров комок нервов медленно стал расплетаться. ― Но, если серьёзно, виной всему стали мои фанаты. Проходу не дают! Пришлось дать дёру от них и сделать круг.       Хаджиме удивлённо поднял брови.       ― Дёру? Ты же вроде не против, когда все тебе в рот заглядывают, пишут стихи в твою честь и песни посвящают, ― он приподнялся на цыпочки, дотронулся до его губ в лёгком поцелуе, неторопливо сминая их, наслаждаясь сквозящей в касании рук и губ нежностью и теплом. Ойкава заметно расслабился, нашёл ладони Иваизуми, вплёл в его пальцы свои, крепко сжимая. Он прикрыл глаза и подался вперёд, отвечая на поцелуй. Сразу стало спокойнее. Налёт обиды и раздражения мгновенно испарился, тревога, обиженно шаркнув ножкой, выскочила за дверь, поняв, что ей тут не рады. Накопившаяся в теле усталость дала о себе знать, и Ойкава стал медленно оседать на пол, сдаваясь бессердечной гравитации и своему истощению. Иваизуми вовремя поймал его, подхватил под руки, помог дойти до дивана. ― Совсем вымотался?       Ойкава рассеянно кивнул и быстро подполз к Хаджиме, укладывая голову на его колени. У Ива-чана коленки были жутко неудобными, но лучше твёрдые коленки любимого человека, чем вообще ничего.       ― Угу, ― закивал Тоору, наблюдая за брачным танцем птицы со смешным названием «хохлатый питохуи», про которую Иваизуми составлял заметки, готовя новую статью для журнала. Хаджиме сделал потише, и цветастые и ядовитые ― Ива-чан не только занимался просвещением детей, но и охотно просвещал самого Тоору, который теперь знал больше сотни фактов о животных, ― птички стали плясать свои танцы в беззвучном режиме. В волосы Ойкавы забрались чужие пальцы, мягко массируя кожу головы. Он расслабленно заурчал и тихо произнёс: ― В этот раз съёмки были просто адские, ты себе не представляешь… Я думал, что помру быстрее, чем это случится с моим персонажем.       ― Опять убили? ― поморщился Хаджиме. ― Что на этот раз?       Ойкава, кряхтя, перевернулся на спину, уставился в потолок, словно пытался припомнить нюансы, перевёл взгляд и быстро выпалил, не глядя на Ива-чана:       ― Банальный выстрел в грудь, пробито лёгкое, большая кровопотеря, как итог ― мучительная смерть. Я так красиво умирал и кашлял кровью на руках у главного героя. Честное слово, все рыдали.       ― Не сомневаюсь, ― коротко усмехнулся Иваизуми, вдруг помрачнев. ― Это было в четвёртый раз?       ― Пятый, кажется, ― покрутил головой Ойкава, задумчиво постукивая пальцем по губам. ― У сценаристов в наше время фантазия прихрамывает на все четыре конечности, но выбирать особо было не из чего ― малобюджетное кино же. Но знаешь, это лучше, чем сериал. Там в одной серии мелькнул, тебя убили как-нибудь скучно, и всё, никто и не вспомнит. А тут хотя бы какое-то разнообразие есть.       ― А тебе нужно, чтобы тебя убивали не «скучно»? Каждый раз по-новому? ― фыркнул Хаджиме, кончиками пальцев касаясь лица Ойкавы. У линии роста волос ещё были заметны остатки неаккуратно убранного грима: похоже, что этот дурень сбежал прямо с площадки, как только отсняли последний эпизод с его персонажем, и сразу же ринулся домой, чтобы наконец-то немного расслабиться именно в том месте, где он чувствовал себя защищённым.       ― Ну, хотелось бы, ― вздохнул Тоору, ловя пальцы Иваизуми. Он уложил его ладонь на свою щёку, прикрыв глаза. ― Такое интереснее играть.       — Куда ещё «интереснее»? Ты и так уже мастер по «умиранию», ― усмехнулся Хаджиме, весело растормошив его волосы. ― Даже интересно будет посчитать сколько смертей ты уже успел сыграть. Так… Выстрелы мы уже учли, что ещё? Четвертование, ― начал загибать пальцы Иваизуми.       Он поморщился и вздрогнул, вспомнив мини-сериал, в котором Ойкаве досталась крошечная роль какого-то засранца-предателя, окончившаяся его смертью. Зрелище было не очень, и Хаджиме даже затруднялся сказать, что именно делало ему больно: видеть то, как твоего любимого человека рвут на куски скачущие в разные стороны лошади, или уродливая графика и спецэффекты в момент самой казни. Иваизуми снова вздрогнул, повёл плечами и вернулся обратно, в мир реальный, где Тоору мирно лежал у него на коленях, нежно касаясь губами его пальцев.       ― Это, кстати говоря, было очень больно, ― поморщился Ойкава. ― Они на самом деле меня подвешивали, ненадолго, конечно, но синяки потом остались на запястьях и щиколотках. На такое больше не соглашусь, даже если предложат хорошие деньги. К тому же, одно четвертование у меня уже есть, зачем мне второе?       ― Ты вот сейчас серьёзно этим хвастаешься? Было бы чем, ― холодно бросил Иваизуми, когда этот балбес весело закивал. ― Ладно, что ещё? Обезглавливание? Дважды, да?       ― Да, дважды, ― Ойкава потёр шею так, словно пытался подцепить невидимую верёвку или удержать отстающую от тела одну из самых важных деталей. ― И, недалеко отходя от шеи ― повешенье, разными способами, но раз пять было. Вот оно и выстрелы идут вровень, самые популярные эти штуки.       Иваизуми задумчиво покивал и вдруг рассмеялся. Ойкава вопросительно на него уставился.       ― Вспомнил тот фильм, где тебя сожрала собака. Ты там так смешно верещал.       Тоору обиженно поджал губы и надулся. Он хорошо помнил ту роль и как его знакомили перед съёмками с Мару-куном ― огромным чёрным доберманом, настоящей машиной для убийств, с ужасающе острыми зубами, которыми, в случае чего, разорвать шею человека за считанные секунды ничего не стоило. По правде говоря, всё оказалось даже не так уж плохо, как он думал. Мару-кун показал себя настоящим профессионалом, стыдно сказать ― куда большим, чем он. Пёс яростно рычал, крутил головой, лаял, но ни разу не укусил, а как только режиссёр скомандовал «Снято», доберман с упоением взялся вылизывать лицо Ойкавы, залив ему волосы и одежду слюнями так сильно, что пришлось отмываться и застирывать одежду после ласк слишком любвеобильного пёсика, заточённого в тело убийцы.       ― На тебя бы я посмотрел, когда тебя слюнявит огромный доберман, ― буркнул Тоору.       Он сделал вид, что оскорблён до глубины души, хотя тут же растаял, стоило Иваизуми наклониться к нему и миролюбиво чмокнуть в лоб, оставляя на его коже след улыбки, дотянуться до щеки, кончика носа и губ, мягко прихватывая их в очередном неспешном поцелуе. Другие ― страстные, нетерпеливые и долгие они приберегут на вечер и ночь, а пока хватало нежностей, тепла друг друга и касаний рук. Иваизуми прищурился, улыбнулся, нежно погладив по щеке ― Тоору больше не дулся, раскраснелся от удовольствия, пытаясь понять хочет он большего или пока хватит и этого.       ― А яды были? ― поинтересовался Хаджиме.       По правде говоря, работу Ойкавы он не любил. Всякий раз отпуская его на съёмки, Иваизуми нервничал ― не случится ли чего, и только когда уставший и валящийся с ног Ойкава возвращался домой, он спокойно вздыхал. Проблема крылась в том, что все персонажи, которые доставались Тоору, по той или иной причине погибали или умирали от болезней, и это, мягко говоря, нервировало и раздражало. Суеверным Иваизуми не был, не верил во всякого рода приметы и проклятья, но мало ли… Мысли сами по себе раз за разом возвращались к простому вопросу: «Почему именно это? Почему вечно умирающие персонажи?», и ответа пока что не находилось. Может, дело в том, что болван Ойкава решил поставить мировой рекорд по количеству смертей в карьере одного актёра, а может, просто так складывалось и на всё была воля случая, но всё же подобное происходило с пугающей частотой. И чем дальше, тем глубже увязал в этом и Хаджиме, понемногу пытаясь узнавать больше о работе Тоору, хотя они и обещали оставлять всё, что не касалось их двоих и дома, за порогом общей квартиры.       ― Яд ― оружие женщин и трусов. Режиссёры об этом помнят, так что особо не отступают от проверенных постулатов, ― важно продекламировал Ойкава, закрутившись на месте. Он снова перевернулся на бок, пальцами начав чертить на колене Иваизуми какие-то символы-признания. ― Ты знаешь, что я не люблю ввязываться в перипетии и стараюсь не соглашаться на роли, где нужно ухлёстывать за сворой дамочек, а потом из-за одной из них получать кинжал в сердце или цианид в вино.       ― А мне кажется, что тебе бы пошло, ― ехидно оскалился Хаджиме. Ойкава раздражённо передёрнул плечами и наморщил нос. ― Но лучше, конечно, без цианида. Не понимаю, почему тебе не предлагают роли коварного обольстителя, куда смотрят чуваки из группы, занимающейся кастингом?       ― Да пусть смотрят куда хотят. В этом деле уж как-нибудь без меня. Это принцип, или ты хочешь, чтобы я целовался с каким-нибудь девчонками? ― он обернулся, пристально всмотревшись в лицо Хаджиме. Иваизуми решительно помотал головой и нахмурился. Ойкава довольно просиял и оскалился. ― Так-то!.. О, вспомнил, ещё утопление было. Всего раз, но работа оказалась очень сложной. Пришлось проторчать в ледяном бассейне около трёх часов ― ух и намучались! Потом я свалился с воспалением, мама меня почти полмесяца выхаживала, попеременно то ругая, то жалея.       ― Чего? ― нахмурился Иваизуми, приготовившись надавать по ушам этому олуху за подобную оплошность. ― Я что-то такого не припомню.       Ойкава усмехнулся и покачал головой.       ― Само собой, это было в самом начале, лет семь назад, а роль была эпизодическая, очень короткая. Да и мы с тобой тогда предпочитали делать вид, что не знакомы, ― тоскливо откликнулся он, потянув руку вперёд и ткнув Иваизуми между бровей, разглаживая вновь собравшуюся складку. Хаджиме вздрогнул от прикосновения. В груди неприятно заныло и он постарался поскорее выкинуть из головы мысли о тех временах, когда им обоим, не определившимся в чувствах друг к другу, было так хреново, что доходило до срывов и глубокой депрессии. ― Не хмурься, а то морщины останутся. Это было давно, Ива-чан, не за чем снова так напрягаться. Я здесь, я рядом, и я никуда от тебя не уйду, не сомневайся.       Это было похоже на заклинание, но непонятно, кого из них оно должно было убедить. Хаджиме неохотно кивнул и шумно выдохнул, сжимая его ладони. Руки Ойкавы были холодными, слегка дрожали. Ну как же, «не напрягайся» ― а сам-то не лучше.       ― Ладно, проехали, ― согласился он, быстрее переводя тему. Озябшие ладони Иваизуми поймал в свои, заботливо сжал, грея и успокаивая Тоору. Он усмехнулся и лукаво сощурился, глянув на него сверху-вниз: ― Знаешь, эпизодическая там у тебя роль была или нет, но мне теперь интересно, что это за фильм.       Ойкава возмущённо запыхтел, резко поднялся, кажется, слегка даже покачнувшись, зло сверкнул глазами и уставился на Иваизуми:       ― Только посмей его найти и посмотреть! ― прошипел он, ткнув указательным пальцем в грудь Хаджиме. ― Мы договорились: никаких фильмов со мной. Никаких, Ива-чан!       ― Никогда не понимал этого запрета.       ― Да я же стесняюсь, ― спрятав лицо за ладонями, смущённо пробурчал Ойкава, ― не хочу, чтобы Ива-чан видел меня в не очень хороших амплуа.       ― А, то есть, сейчас ты в хорошем амплуа, да? ― не скрывая сарказма, хмыкнул Иваизуми. Он задумчиво потёр подбородок и улыбнулся ― если против Ойкавы не получается пойти напором, то что будет если попробовать иначе? Он придвинулся ближе, уложил руку на его колене, ладонью скользнул выше по бедру и бархатно шепнул, соблазнительно прикусывая губу: ― А что, если я смогу убедить тебя в обратном? Неужели мы с тобой никак не договоримся?       От этого возмутительного совращения ради него же, но семилетней давности, Ойкава даже рот приоткрыл. Театрально, ― зря, что ли, столько лет мучался? ― схватился за сердце и сделал вид, что ему плохо.       ― Манипуляции? Очень грязный приём, очень, ― шепнул он, стараясь держать лицо, не улыбаться и не смеяться. Это было сложно ― не быть радостным и счастливым рядом с Хаджиме, для него это всегда казалось чем-то за гранью возможного. Ойкава заинтересованно взглянул на пристально пялящегося на него Ива-чана и, тихо ругнувшись себе под нос, всё-таки сдался: ― Но в зависимости от твоего усердия я могу и закрыть глаза на одно маленькое, совсем крошечное нарушение. Только сперва… Ужин?       Иваизуми рассмеялся и быстро закивал. Он уже слышал урчание в чужом животе, да и сам успел проголодаться, пока ждал Ойкаву.       ― Конечно. Уже всё готово.       ― Отлично, какой ты у меня молодец. Только… не говори, что опять карри? ― состроив жалостливую физиономию, с надеждой спросил Тоору. Реакция Иваизуми, как и ответ на вопрос, не заставили долго ждать: он смутился, молча поднялся с дивана и угрюмо затопал в сторону кухни, не обращая внимания на скулящего у него за спиной Ойкаву, через раз ругающегося и пытающегося совладать с заплетающимися от усталости ногами. ― Ну куда ты, Ива-чан? Я же без претензий!.. Ты ведь знаешь, что если готовить буду я, то что-нибудь точно взорвётся. Ну не дуйся, ― начал ластиться он, уже через пару секунд сумев отыскать потерявшуюся было улыбку Хаджиме, слегка снисходительную, но всё равно любимую и дорогую сердцу. ― Карри от самого Ива-чана я готов есть хоть каждый день.       ― Ври больше, Дуракава, ― ущипнул его за руку Хаджиме. Он повернулся к полкам с посудой, загремев тарелками и столовыми приборами. ― Садись. Уже всё остыло, наверное. Я ждал тебя раньше. И чего твоим фанатам не сидится на месте? Ты же только всяких засранцев и плохишей играешь. Какая там у тебя последняя роль была?       Ойкава надулся и с неохотой произнёс, растерянно потерев кончик носа:       ― Владельца лавки. С немного сволочным характером. ― Иваизуми рассмеялся ― подобное описание подходило под каждую его вторую роль. Ну и временами под самого Ойкаву немного, чего уж греха таить. ― Какого чёрта, Ива-чан, нечего смеяться надо мной, я не сам себе выбираю это! Ну, вообще-то, сам, но всё же!.. И все меня любят не за то, что я взялся за противного персонажа, а за то, что сам по себе хорош. Вот увидишь, я отхвачу ещё какую-нибудь шикарную роль, где не умру!       Воинственно тряхнув рукой и закрепив своё обещание ударом кулака по столу, Ойкава решительно кивнул, уставившись на улыбающегося ему Хаджиме. Он верил ему и в него, всем сердцем, готов был поддерживать до конца, хотя и не любил эту работу, считал, что она его выматывает ― так и было, но отказаться от дорогого человека не мог. Оставалось только быть рядом, стать опорой и быть тем, кто готовит раз за разом немного надоевшее, но взаправду исцеляющее и восстанавливающее силы карри, самое лучшее во всём мире.       ― Не сомневаюсь. Люди всё же поразительные: влюбляются в плохишей до беспамятства, хотя должно быть всё по-другому. Но я могу их понять, ― прищурился Иваизуми, наклоняясь для очередного поцелуя прежде, чем заняться едой. ― Сам точно такой же.       Ойкава прикусил потеплевшие после касания губы и счастливо выдохнул, взявшись рассказывать какой-то очередной дурацкий случай с площадки. Сейчас он чувствовал себя как никогда счастливым.