Natsukashi

      В дверь поскреблись. Кенма первым делом бросил взгляд за окно, сердито хмыкнув ― как обычно, он пришёл в дождь.       На пороге стоял нахохлившийся, как мокрая птица, Бокуто Котаро, уныло и зло пялящийся себе под ноги. Кенма тяжело вздохнул, закусил дрожащую губу и быстро отвёл взгляд в сторону, стараясь не смотреть на расцветающую ссадину на его скуле, напухающую нестерпимой зудящей болью. Он коротко сглотнул, сухо поинтересовавшись:       ― Что на этот раз?       От звука его голоса Бокуто вздрогнул, медленно поднял голову, взглянул виновато ― то ли извинялся, что в очередной раз после склоки приполз к нему, то ли за свой внешний вид: побитый, откровенно жалкий. Кенма в такие случаи всякий раз казался ему бледнее обычного, будто болело и у него тоже, и если уж не место ушиба, то небезразличное сердце. Бокуто тяжело вздохнул, небрежно провёл дрожащей ладонью по волосам.       ― Она снова закатила концерт, залепила мне, ― бесцветно пробубнил он вместо приветствия. Тусклые жёлтые глаза на мгновение блеснули надеждой, обратившись к хозяину дома. ― Пустишь?       ― Разумеется, ― со вздохом отозвался Кенма, посторонившись в дверях. ― Ванну?       Бокуто качнул головой и быстро шмыгнул внутрь, застрял в генкане, взявшись бороться с закрученными в тугие узлы шнурками. На звук щёлкнувшего замка он снова отреагировал вздрагиванием, грузно усевшись прямо на кафель, в лужицу, мгновенно натёкшую с его обуви.       Кенма задумчиво пожевал губу, молча двинувшись по коридору ― если он не собирался согреваться после того, как вымок, то хотя бы пускай вытрется. Вернулся он через минуту с полотенцем, тёплым и пахнущим душистым кондиционером, мягко окутавшим голову Бокуто цветочным облаком.       ― Расскажи, что стряслось, ― попросил Кенма, махровым уголком заботливо утирая с лица Бокуто капли дождя, собирая с посеревших от воды волос влагу.       ― Как обычно, ― передёрнул плечами Бокуто. ― Вернулся поздно. Пока трясся в метро, подцепил чьи-то духи. Унюхала. Как обычно. Потом слово за слово. Стулья полетели, расхлестала мою чашку, ту, что Шоё приволок, помнишь?.. Орала. Как обычно… Не знаю, как сам сдержался, чтобы в ответ не…       Он замолчал, прикусывая губы. Руки Кенмы замерли, ладони скользнули на плечи, мягко сжимая, прогоняя мелкую дрожь усталости и застывшего свинцом в конечностях тяжёлого страха за не содеянное, но крутившееся в голове уже долгое время. Кенма отодвинулся, не глядя нашёл его руку, потянул на себя, помогая подняться, помогая сделать первый, самый сложный шаг прочь от оставшейся за дверьми привычной реальности. От самого себя. Бокуто безропотно шёл, увлекаемый в глухую темноту чужого дома.       Света не жгли. Скользили не глядя, оба зная путь сквозь бархатную темноту дома до самого его сердца, где уже всё было готово. Кенма как чувствовал, что он придёт, а может ― ждать не прекращал никогда.       Как змея шкуры, он избавлялся от одежды сам и помогал Котаро, отсекая прежнее, грязное, ненавистное, лживое, оставляя настоящее ― его и свою суть, тщательно скрываемую за лабиринтами татами и створками сёдзи, дальше и дальше от взглядов, направленных на них. Осуждающих и колких.       Котаро, забываясь, льнул к нему; заледеневшими большими ладонями согревался об его тонкое тело, пылающее ради него одного. Кенма вздрагивал всякий раз, обжигаемый холодом, проникающим в него иглами, но ускользать не смел, лишь сильнее жался, обнимал крепче, целовал дольше и отдавал всё больше.       «Как обычно».       Это был десятый ли, сотый раз ― Бокуто приходит к нему снова и снова, остаётся всякий раз на более долгий срок, давая надежду. Ложную. Как обычно. Он гладит его по голове, смотрит в глаза и молчит. Виновато. А Кенма вымученно улыбается, отворачивается и делает вид, что уже уснул, душа всхлип в подушке. Как обычно. Он знает, что Бокуто перед самым сном погладит его по голове, приподнимется на локте и нежно коснётся губами кожи, загонит очередную иглу, одну из многих, прошивающих его душу и тело, будто бабочку в руках неумелого энтомолога.       Котаро лбом прижался к его плечу, руки сильнее стиснул вокруг тщедушного тела ― наутро он будет пихать в него завтрак, сетуя на нездоровую худобу. Кенма неторопливо подался вперёд, садясь удобнее. Тишина давила на грудь, тонко звенела москитом в ушах, выдирала из горла слова ― неуместные, ненужные. Котаро глухо сглотнул, поднял голову. Ему хотелось что-то сказать. В благодарность.       ― Иногда… ― Он звучал хрипло и потусторонне, отголоском далёкой реальности, в темноте душной комнаты. ― Иногда я всерьёз думаю, что мне стоит с ней…       Кенма прижал ладонь к его губам. В груди сдавило болью. Это они обсуждали, в последнее время всё чаще.       ― Не нужно.       ― Но…       ― Мир не переживёт, если «самый примерный семьянин Японии» вдруг возьмёт, да и разведётся, ― горько усмехнулся Кенма. ― После такой пышной свадьбы… И что люди скажут?       Бокуто недовольно загудел, хватка его стала крепче; Кенма беззвучно рассмеялся ― он любил, когда Котаро дулся, забавное зрелище.       ― Да плевать, что скажут… ― шепнул он с надрывом, прекрасно зная и сам, что «не плевать». ― Ты ― моё всё.       ― Какие громкие слова для самого… ― договорить Бокуто не дал. Даже в темноте Кенма сумел различить его взгляд и понял, что спорить не стоит. Хотя бы сейчас. Он шумно потянул носом и миролюбиво вздохнул, мягко целуя его в щёку в знак примирения. ― Ладно, как скажешь...       ― Ты ― моё всё, ― повторил Котаро, в своих ладонях удерживая его лицо. Кенма слабо улыбнулся.       Он поверил ему. Как обычно.       Омытое дождём утро выдалось омерзительно-прекрасным. Медитируя над своей тарелкой с убойной порцией белка, Кенма раздражённо фыркал в сторону чересчур энергичного Бокуто, громящего его кухню с привычным энтузиазмом, какой обычно просыпался в нём после совместной ночи. Он что-то напевал, крутился у плиты, обряженный в дурацкий фартук, едва сходящийся на нём, и в целом выглядел довольным жизнью. Чего не скажешь о Кенме.       Через полчаса всё закончится с хлопком двери. Его дом, слишком большой для одного, снова наполнится тишиной, кислым душком тоски и прогорклым запахом обиды. Почему не он? Почему? Почему всё так? Почему они не могут?.. Кенма беспомощно сжимает под столом кулаки, бесцветно улыбается Бокуто, вопросительно вздёрнувшего брови, и молча ковыряет свой завтрак ― он ведь так старался. И почему?..       Бокуто шагнул ближе, склонился над ним, мягко сгребая в объятия. Губы ласково коснулись уха, в висок пришёлся короткий поцелуй, вытянувший из Кенмы дурацкую ребяческую смешинку ― стало щекотно. Бокуто улыбнулся. Чуть слышно зашептал ему на ухо. Кенма глухо сглотнул. М-да, всё как обычно…       ― И я, Котаро, ― горько шепчет он, глядя в тарелку, за волосами пряча лицо.       Они застыли в генкане, утопая в неловкости сцены прощания. Кенма не смотрел; Бокуто избегал взгляда. Было стыдно — вот так украдкой, воровато, до омерзительного привычно сбегать из его дома. Из дома единственного человека, которого он любит.       Было стыдно. И Бокуто в эти моменты ненавидел себя больше всего.       ― Ну-у, спасибо, что приютил, ― шаркнув ногой, дежурно произнёс Бокуто и поскрёб царапину, наморщив нос от раздражающей боли. Это отрезвляло, возвращало к реальности.       Кенма устало улыбнулся, рассеянно кивнул и пожал плечами так, будто для него это вовсе не стоило растоптанного чувства собственного достоинства.       ― Обращайся. Мои двери для тебя… ― Он замолчал, головой указав на дверь. ― Тебе пора. Тренировка.       ― Да. Тренировка… ― сухо согласился Бокуто, нахмуриваясь. Он сделал шаг, застыл, развернулся было, собираясь сказать что-то ещё, но словно передумал ― качнул головой и коснулся дверной ручки, нажимая. ― Ну, до встречи.       ― Да, ― сипло и практически неслышно откликнулся Кенма, взглядом провожая спину Бокуто, исчезающую за закрывающейся дверью. ― До встречи.       Он сполз на пол без сил, словно после щелчка замка кто-то взрезал его, выпустив из него жизнь. За окном разливалось омерзительно-прекрасное, яркое, солнечное утро.       Снова дождь. Снова тихий привычный стук ― два удара, пауза, и ещё три. Кенма знает, кто ждёт его за дверью. Кенма знает, что сейчас Бокуто, которого он не видел почти три месяца, снова будет топтаться в его генкане, с него будет течь вода, как с мокрой дворняги, выброшенной на улицу, а он снова обогреет его, даст приют, залечит его раны и разбередит свои. Снова. Как обычно.       ― Что на… ― Он прерывается на полуслове, удивлённо распахивая глаза. Из пальцев скользит подготовленное заранее душистое тёплое полотенце.       ― Привет, пустишь?       Бокуто мнётся с ноги на ногу, треплет за спиной куцый букетик, лепестки с которого сыплются на внушительный чемодан с отбитым колёсиком, распухший от его впопыхах собранных вещей. Надрывается его телефон, и Кенма готов с уверенностью сказать, что знает, кто ему звонит.       У него подбит глаз, на щеке алый след и руки в пылающих алым царапинах ― такое чувство, что Бокуто был женат на тигрице, а не женщине, выбранной и навязанной его болезненно-консервативными родителями. Ведь «был»?       Он словно читает его мысли и нерешительно признаётся, потирая разбитую, слегка кровоточащую губу:       ― Официально ещё ничего не улажено, но думаю, что это уже можно сказать… Кенма. Я насовсем.       Его руки ледяные, мокрые от дождя, жгут лицо прикосновениями, ловят скользящие по щекам слёзы. Дрожащие губы складываются в робкую улыбку, полную надежды ― у Котаро больше нет семьи. Ему больше некуда вернуться. Остался лишь он. Его всё.       Кенма шагает вперёд, прижимается к нему, вздрагивая от холода и тянет носом запах дождя ― привычный, въевшийся, казалось, навсегда.       ― С возвращением домой, Котаро. Я ждал тебя.