Natsukashi

      В квартире тишина.       Яку вваливается в дом не разуваясь, не скидывая плаща и не срывая маски, хранящей его инкогнито. От него пахнет гарью, горелой плотью; на зубах скрипит крошево бетона, в ладонь, отрезвляя, не давая отключиться, впился жалом осколок ― Яку тупо смотрит на рану, вытаскивает, безразлично бросая прямо на пол. Стук грохотом прокатывается по квартире, и в ответ, резонируя, слышится шорох из гостиной.       Яку идёт на звук, замирает на пороге, позволяя себе секунду молча любоваться им.       Лев читает книгу; его губы двигаются, пальцы следят по строчкам, отросшая чёлка совсем завесила глаза, из-за рукавов видны только пальцы с обкусанными ногтями. Яку неосторожно перетаптывается с ноги на ногу, шуршит его плащ, и Лев поднимает голову, оборачиваясь на звук. Он тянет носом, морщится; его лицо разглаживается, появляется улыбка.       ― Привет, Яку-сан, ― тянет он, захлопывая книгу. ― Я скучал.       Яку молча идёт вперёд, скрипят половицы, безошибочно подсказывая, где он сейчас. Под весом Яку подминается диван, озорно, будто сводник, подталкивая к нему Льва.       ― Привет, ― наконец хрипит Яку, тянет шею, целует коротко и сухо. Льву наверняка неприятно ― запах сильный, въедчивый, душный, но он улыбается, сдвигается, когда Яку забирается с ногами, укладывает голову на его колени, вымаливая потерпеть ещё немного, дать возможность побыть вот так, просто рядом.       Лев не против. Для Яку-сана всё, что угодно. Пальцы в считанные секунды находят его, порхают над лицом, считывая его настроение. Брови сведены, на лбу тяжёлые морщины, уголки губ опущены, дрожат, губы сухие, колкие. Лев задумчиво хмыкает, хмурится сам, снова тянет носом и морщится. Он решает помолчать, не время для разговоров. Лев тянет руку, убирает ладонь в сторону, вздрагивая, когда в запястье вцепляются пальцы Яку.       Его держат легко, но Льву кажется, что хватки не разорвать ни за что, и он не сопротивляется ― для Яку-сана всё, что угодно.       Яку рассматривает его пальцы, про себя думает, что стоит его отругать, но понимает, что не в праве. На подушечках круглые отметины ― видимо, не мог разобрать что-то, перестарался. Яку подносит его пальцы к губам нежно целуя. Лев вздрагивает, морщится ― колко, ― молчит и только глупо улыбается в пустоту. Яку поднимает глаза, их начинает щипать, будто бетонное крошево попало и в них, снова переводит взгляд на его руки, прикасаясь к острым, округлившимся фалангам, целуя, обжигая дыханием его кожу.       В тишине комнаты слышно, как громко тикают часы на стене, как судорожно сглатывает замерший Лев, как бьётся о рёбра его сердце ― он знает, что будет дальше.       ― Яку-сан… ― Лев опускает голову и умоляюще смотрит на него, свободной рукой удерживая рукав свитера, не давая его опустить с ладони. Яку болезненно улыбается, затылком елозит по коленям Льва, настойчиво тянет его ладонь к себе, нежно целуя рваную линию жизни, отодвигает его пальцы, понемногу задирая рукав.       Лев белокожий, и слишком видны выделяющиеся рубцы витиеватых шрамов, будто змеи, расползшиеся под кожей. Яку целует запястье ― хвост самой толстой и опасной змеи, буквально слышит её шипение, двигается вверх, успокаивая поцелуями, усыпляя. Лев тихонько хнычет, дрожит ― раны застаревшие, больше не болят, лишь сердце, израненная душа напоминают о том, что было когда-то давно, от чего его спасли ― спас Яку. Его губы на сгибе локтя, замирают на воронке, оставшейся от взрыва ― ярко-алой многолучевой звезде-кляксе, уродливом цветке, которого Лев стыдится сильнее всего и решается показать только Яку.       ― Не отнимай руки, ― кончиком носа потираясь о кожу, пахнущую душистым мылом, шерстью домашнего свитера, просит Яку, прижимаясь к острому локтю, подставляя шею, будто думает, что Лев пронзит его ― отомстит за нерасторопность, неопытность. Лев замирает, не двигается, спустя два удара замершего сердца расслабляется и обмякает. Свободную руку он складывая на груди Яку, читает Брайль биения его сердца, как всегда, слегка усердствуя. Яку коротко улыбается, жмурится сильнее, смаргивая случайные слёзы ― он не заслуживает такого доверия.       ― Что-то стряслось? ― без ошибки угадывает Лев. Яку коротко кивает, мрачнеет, хмурит лоб, на секунду старея на несколько лет. Лев слепо водит кончиком пальцев по его одежде, вздрагивает, когда ноготь цепляется за обуглившуюся кромку длиной прорехи прямо поперёк груди. Внутри Льва всё вмиг переворачивается, клокочет, беспокойство волнами плещется в нём, многозначительным молчанием уволакивая Яку в бездну. Он с трудом сглатывает, криво улыбается, снова смаргивает слёзы, глотает колкий комок ― Лев пусть не увидит, но почувствует, всегда чувствует.       ― Ничего такого, просто очередное «происшествие», ― врёт Яку, бесшумно, как ему кажется, шмыгая носом. Лев рвано вздыхает, молчит.       «Происшествие» ― значит, человеческие жертвы. Яку молчит. Напряжение в нём натянутыми струнами дребезжит, проведи рукой, задень за живое, и с оглушительным звоном, больно хлестнув по уязвимым местам, оно взорвётся. Яку молчит, скрипит зубами, позволяет Льву безмолвно читать себя до тех пор, пока его руки не замирают, а сам он не обращается полностью в слух. Яку притирается щекой к его руке, пальцем не глядя водит по шрамам, тихо произнося:       ― Мальчик. Я не успел. Он забыл своего медвежонка. Очень глупо вышло. Я не успел…       Голос Яку стеклянно дрожит, горло болезненно сжимает ледяная рука Вины. Лев решительно выдыхает, буднично заявляя:       ― Такое бывает, Яку-сан. Такое случается. Ты ведь герой…       Яку зло и коротко смеётся, вскакивая, отбрасывая его руки.       ― Да какой из меня герой?! Трус и никчёмный слабак!.. Не смог спасти даже одного мальчишку! Слабак… Я слабак, Лев…       Он падает на колени, сгибаясь под гнётом снедающей совести, жалости к себе, боли и тоски. В груди щемит, внутренности выворачивает наизнанку, его тошнит, щёки опаляют горячие слёзы. Диван коротко скрипит, с глухим стуком и оханьем Лев спускается к нему, наощупь ползёт, кряхтит и садится на колени, хватает воздух рукой, не с первого раза находя лицо Яку. Его пальцы шершавые, холодные, дрожат, очерчивают влажное лицо Яку, стирают ядовитые дорожки слёз. Ладонь ложится на щёку, Лев приподнимает его лицо, заставляя взглянуть на себя. Яку закрывает глаза не в силах смотреть на него.       ― Ну, одного ты точно спас, Яку-сан!       Он улыбается. Бирюзовые глаза цвета беспокойной воды в шумной реке ярко блестят, волосы треплет весенний ветер, вплетая в них розовые лепестки цветущей вишни ― его первый день в академии, они только познакомились, уже чувствуя, что друг для друга особенные. Он тянет ладонь, чистую, мягкую, без единого шрама, и Яку хватается за неё, срывая завесу прошлого, обнажая пугающее настоящее.       В носу запах гари, дым в глазах, тихий плач. Лев сломан. Дрожит, содрогаясь от боли, шепчет его имя, хватается липкими ладонями, оставляя страшные отпечатки на ярко-чёрном плаще. Росчерк ужасающей кровавой маски вместо жизнерадостной бирюзы его глаз, пузырящаяся плоть, багровые отметины, ползущие ядовитыми змеями вверх по рукам.       ― Ты герой, Яку-сан! ― Он из кусочков, склеенный. Сломанный, но не сломленный. В отличие от него, Яку. ― Хотя бы для меня. Плохие дни бывают, ты ведь знаешь, но за ними всегда хорошие, я уверен. Так что ничего ― поплачь, если хочешь, я никому не скажу. И буду рядом.       Его руки распахнуты; живое, испещрённое шрамами сердце, горячо бьётся за них обоих. Яку снова шмыгает, клянёт себя за то, что рад, что Лев его не видит, но чувствует, и двигается ближе, лбом утыкаясь ему в грудь, позволяя себе большего, чем достоин.       ― Ты мой Герой, ― шепчет он едва слышно, закрывая глаза, возвращаясь в тот день, где вишни в цвету, а глаза Льва цвета беспокойной воды блестят, смотрят влюблённо, с надеждой на взаимность.       Реальность стискивает пальцы Яку, пропуская свои через них, слепо смотрит в лицо невидящими глазами Льва, душит добродушной, понимающей, без капли упрёка, его улыбкой, обволакивает теплотой его любящего сердца, сдавливает горло, маскируя стон отчаяния и боли.       За пределами безмолвной квартиры ускользает с запахом гари очередная весна, которой Лев не увидит.