Natsukashi

      Короткий поцелуй в лоб и влажные, пахнущие неостывшим беззаботным сном объятия. Заспанный младший братишка дёргает за низ пижамы в разноцветных динозавриках и хнычет, что не может дотянуться до щётки на нижней полке ― Акитеру смеётся и ещё не знает, что через несколько лет Кей израстётся до неузнаваемости, и придёт его очередь посмеиваться над недостающим до самых-самых верхних полок Акитеру.       Наперегонки по лестнице вниз. Укоризненный взгляд матери, улыбающейся уголками губ. Она тянет рукава не по сезону жаркого свитера на запястья, наклоняется и целует сыновей, треплет по волосам, вслух рассуждает о том, куда бы им втроём сегодня отправиться. Кей, как обычно, просится в музей, запально рассказывает о новой-старой выставке, которую видел по меньшей мере раз пять. Акитеру жмёт плечами ― ему не важно, лишь бы маме и брату в радость. Он отводит взгляд в сторону, старается не замечать очевидного, ловко ― привычно ― спрятанного за ласковой улыбкой, тёплым поцелуем в солнечную макушку. Он тихо хмыкает, натянуто улыбается, невпопад кивает, берётся за палочки и вместо хвальбы богам за еду, молит о несбыточном. Страшном. Мать, будто читает его мысли и только улыбается. Виновато и беспомощно.       День светел и радостен. Кей задыхается от восторга, дёргает хвостик карамельно-красного воздушного шара и снова и снова пересказывает заученный наизусть текст прослушанной экскурсии. Мама важно кивает, нарочно переспрашивает про птеродактилей, поплотнее смежает на груди кофту, в который раз поправляет шарф ― Акитеру не понимает, как она терпит. Он равнодушно поднимает глаза на свой лакрично-чёрный шарик, притягивающий пыль и солнце, тянет носом жаркий воздух, и разжимает пальцы. Хвост-лента вьётся ввысь, ветер быстро уносит за шапки деревьев шар, скоро исчезнувший из вида. Мама расстроенно вздыхает, охает, наклоняется к Акитеру и морщится. Акитеру отзеркаливает её ― в грудь толкает невидимая рука, выбивает воздух. Он садится на корточки, прячет слезящиеся глаза в коленях.       Дело не в шаре ― не спрашивай! Дело не…       Кей мнётся перед ним, неловкими пальцами крутит нелепый бантик вокруг запястья, привязывает накрепко ленточку своего шара. Карамельно-красного, пульсирующего на солнце глубоким цветом, как живое сердце. Кей улыбается ― невинно, по-настоящему. Акитеру нехотя повторяет за ним, и на душе становится легче.       Дело не в шаре. А в чём ― Акитеру на время забывает, крепче сжимая ладонь младшего брата.       Они дома. Стрелки часов в мечте добраться до вершины циферблата, стараются изо всех сил, и преуспевают. Мама смотрит на них неотрывно. Акитеру тоже смотрит. Кей уплетает поздний ужин, всякий раз на вопрос матери о том, скоро ли он доест, мотает головой и смеётся, роняя на столешницу рисинки. В раковине раздражающее «кап-кап» отсчитывает оставшееся время. Его совсем мало. Мама рывком поднимается изо стола, берёт Кея на руки, тянет за собой Акитеру, подпихивает обоих к лестнице.       ― Пригляди за ним. ― Её голос дрожит, пальцы промахиваются по пуговкам рубашки старшего сына. Акитеру кивает. Мама улыбается, ласково целует в щёку сперва его, потом Кея, вопросительно хлопающего глазами. ― И не выходите из комнаты. Ты понял? Ни за что, что бы вы не услышали. Ты понял, Акитеру?       Акитеру кивает. В горле стоит ком, в носу щиплет и колет глаза накатывающими слезами. Он тянет Кея наверх, нарочито весело улыбается и обещает, что они сейчас почитают книгу, ту самую, его любимую. Брат радостно вскидывается, бежит по ступеням наверх, исчезает из вида за распахнутой дверью. Акитеру медлит. Замирает на лестнице, украдкой следит за мамой.       Её руки трусятся, из пальцев скользит тарелка, острыми хлопьями осколков устилает столешницу и пол. Она вскрикивает, на рану, сочащуюся по ладони кровь внимания не обращает, суетливо наводит порядок. Всё должно быть идеально к полуночи ― Акитеру знает. Один малейший проступок, одна деталь несовершенства, будь то грязное пятно на столе или они с Кеем в поле зрения, и мама будет тянуть на шею горло свитера и прятать руки ещё несколько недель. Акитеру знает.       Он стоит на лестнице, не решаясь уйти, боясь оставить её. По щекам катятся слёзы злобы и обиды. На свою беспомощность. На мать, терпящую всё это. На отца. Он стоит на лестнице и всерьёз думает о том, чтобы остаться, чтобы дать отпор ― он мужчина, он должен защищать свою семью. И ничего, что пока мал, что пижама с динозаврами совсем детская, что всего десять лет. Он ― мужчина. Он должен…       ― Братик? Ты чего застыл? Ты обещал почитать мне!       Кей хмурится, стоит на вершине в обнимку с толстенной энциклопедией и плюшевым мишкой. Такой наивный. Такой невинный и беззащитный, хрупкий, по-детски солнечный его маленький брат. Акитеру громко шмыгает носом и поворачивается спиной к сходящимся в линию стрелкам, к матери, раскладывающей по столу приборы и тарелки. Акитеру криво улыбается, трёт глаза рукой с едва заметным следом от ленточки-хвостика, оставшимся от воздушного шара, и в один миг взлетает по лестнице. В конце концов, Кей тоже его семья.       ― Да-да, давай. Про что ты хочешь сегодня?       Глаза Кея лучатся восторгом, согревают Акитеру, заботливо укутывают в защитный кокон любви и обожания, отрезающий от ужасающей реальности взрослых.       По шторам гуляют светлячки гирлянды, мягким тёплым светом мигая из тёмных складок ткани. В комнате полумрак, тени зыбкие, подрагивающие от света старенького, барахлящего ночника. Акитеру и Кей, утомлённые долгим днём и затянувшимся чтением, мирно дремлют, не разомкнув объятий, согревают друг друга.       Ночь обещает быть долгой, спокойной. Ночь, как всегда, лжёт.       Акитеру вздрагивает от звона разбитой тарелки, взрезавшего уютную сонную тишину. Книга ползёт с его колен, громко хлопает по полу, падает, сминая страницы. Он оглядывается, в полумраке спросонья пытается понять, где находится, что происходит. Глаза натыкаются на наклонённую спинку стула, вставшего на дыбы, подпирающего дверную ручку ― происходящее внизу рушится каменным градом, придавливает к кровати, выбивает из тела воздух. Звуки смолкают, и он молится, хочет верить, что это всё, что больше никакого шума не будет. Что он ничего не сделает маме.       Акитеру слышит лишь своё сердце и сопение Кея на плече. Он тёплый и мягкий, как крольчонок. И такой же беззащитный. Он не должен знать, не должен слышать, ему ещё…       Резкий крик матери рвёт в клочки все надежды. В комнату по-паучьи ползёт страх, выхолаживая, сжигая своим ледяным ядовитым дыханием всё тепло. Акитеру трясёт, на глаза наворачиваются слёзы, горячо струящиеся по лицу, скапывающие с подбородка. Кей в его руках возится, тянет носом, поднимается и садится, кулачками трёт глаза.       ― Братик? ― лепечет он сонно, без очков и впотьмах не сразу замечая, что что-то не так.       Акитеру сгребает его в охапку, неуклюже баюкает, на ухо, стараясь не выдать себя, не предать доверия мамы, шепчет:       ― Ты чего проснулся, Кей? Спи, спи дальше! Всё хорошо, не волнуйся, просто спи, ладно?       Кей недовольно гудит, но послушно жмётся к его груди, вслушивается в вой подраненного сердца, клюёт носом под звук страшной колыбельной.       Внизу тишина. Акитеру зажимает Кею уши, будто невзначай, будто это такое объятие, и чутко слушает, боится, что крик раздастся снова, что по лестнице пронесутся шаги, что дверь застонет под грохотом его кулаков.       ― Братик?       ― Ничего-ничего. Ты спи, ― лживо улыбается Акитеру, шмыгая носом, об плечо быстро утирая влажное, блестящее лицо. ― Хочешь, я тебе спою?       Кей хихикает, лицом трётся о пижаму, носом тычется в тёплую ткань.       ― А ты умеешь разве?       ― Конечно! Когда ты был маленький, я всегда перед сном тебе пел…       Акитеру снова накрывает его уши, ледяные дрожащие ладони прижимает сильнее, заглушает грохот и треск внизу, топот шагов, звон посуды и стон боли. Женский, душераздирающий, беспомощный. Он скрежещет зубами, снова думает о том, что мог бы броситься вниз, мог бы спасти её, он хотя бы попытается! Ладошка Кея цепляется за его руку, тянет вниз, стискивает дрожащие пальцы. Он окликает его снова, из-под пушистых ресниц сонно смотрит, не понимая, что происходит.       Акитеру тяжело вздыхает. Он тянет за угол плед, накидывает на себя, неуклюже обматывает Кея, подтыкает со всех сторон, крепче прижимает его к себе.       Акитеру поёт. Старую колыбельную из мультика, когда-то давно крутившегося по телевизору. Его голос дрожит, срывается, а мягкие перекаты звуков заостряются, дребезжат и колют горло, сдавливаемое спазмами. Ему страшно. Защитный барьер пледа, весомое тепло сопящего брата не помогают успокоиться. Тишина на первом этаже кажется зловещей.       Акитеру поёт. Тихо, свистяще. Хлюпает носом, долгим «Ла-ла-лу» заклинает себя и Кея и надеется, что на сегодня всё кончено. Где-то хлопает дверь. Звук шагов неровный, шаркающий и лёгкий, тревожит ночную тишь. Заканчивается. В подтверждение слышится звон последней разбитой на сегодня тарелки.       Его голос уходит в шёпот. Он наклоняется к Кею, губами прижимается к его лбу, тянет носом запах потускневших в темноте волос ― сахарная вата и тонкий цвет лаванды. Сердце замедляет свой бег, все звуки исчезают в сопении Кея, ровном, умиротворённом. Заклинание наконец срабатывает, кокон, ограждающий их от взрослого, жестокого и непонятного мира, крепнет и согревает, прогоняет липкий, комкующийся по углам комнаты страх.       Они в безопасности. Но лишь на время.       Акитеру пристально смотрит на брата, не различая его лица. В голове лишь одна мысль.       Он ― мужчина. Он должен защитить свою семью. Любой ценой. И пусть ему всего десять лет.

***

      Нож входил легко. Мягко. Чавкал и скрежетал, задевая кость. Движения становились всё увереннее, с каждым ударом проникая в плоть глубже.       В воздухе витал густой, тяжёлый запах. Акитеру он не нравился. Ему казалось, что он всюду. Что успел пропитать его самого, въесться в слипшиеся медно-коричневые волосы, противно-липкую и потяжелевшую пижаму, динозавров на которой уже не различишь. Его сердце в издёвке над мёртвым, изрезанным, гулко грохотало, то подступало к горлу комком тошноты, то глухо ухало вниз, к пяткам, когда он слышал звуки, лишние и неподходящие для его небольшого дела.       Акитеру выпустил из пальцев нож, глухо плюхнувшийся в потемневшие складки одеяла. Тело под ним всё ещё было тёплым, но застывшим на веки ― он постарался как следует. Акитеру, пачкая пижаму сильнее, скатился в сторону, сполз с кровати и, не оборачиваясь и не глядя на него, пошёл к выходу.       В ушах гудело. Перед глазами до сих пор виделся призрачный блеск мелькающего лезвия, тугие горячие тёмные капли, падающие на белоснежные простыни. Гул сходил на нет, осознание собственного поступка на цыпочках следовало за ним из отцовской спальни, готовое накинуться в любой момент и сожрать заживо чувством вины, свести с ума в одно мгновение. Или же нет?..       Акитеру остановился перед лестницей, ведущей на второй этаж. Прислушался. В доме тихо. Из запертой комнаты он слышит дыхание матери, тяжёлое, свистящее, болезненное. Теперь она в безопасности. Теперь её никто не тронет. Он постарался как следует.       Наверху скрипнула дверь, лёгкий топоток пробежался до лестницы.       ― Братик? Братик, ты чего не спишь?..       Кей в чуть большеватой ему пижаме. Ещё без очков, умилительно-сонный, всклокоченный, с мишкой в одной руке. Акитеру ласково ему улыбнулся, сделал шаг, быстро взлетая по лестнице.       ― А ты чего? ― весело спросил Акитеру, не устояв и тронув его лицо.       На щеке остался след ― мерзкий алый развод, так не подходящий его незапятнанному жестоким миром брату. Кей, потерев глаза, уставился на него с опаской, медленно сделал шаг назад. Акитеру раздражённо цокнул языком. Как бы он ни хотел укрыть правды, но похоже, кое-что Кею всё же придётся узнать. Узнать и принять.       ― Братик, ты поранился? ― В голосе страх, дикий, безотчётный. Большие глаза наполняются слезами ― он понял быстрее, чем Акитеру рассчитывал. Всё же его братишка очень смышлёный. ― Братик… Ты?.. Что ты сделал?       Акитеру ласково улыбнулся, шагая к застывшему у стены брату. На бледной щеке подстыл смазанный развод-клеймо. Акитеру мягко поцеловал его в лоб.       ― Всё в порядке, в порядке. Ты иди в кровать, я сейчас, только умоюсь. Иди, Кей, иди. А я вернусь и спою тебе ещё раз, хорошо? Тебе ведь нравится, правда? Ты так быстро засыпаешь. Всегда успокаиваешься, ведь так? Просто слушай мой голос, Кей, слушай. И всё у нас будет хорошо. Теперь точно будет.