Natsukashi

      За спиной заунывное молчание офиса, над головой сизое одинокое небо, в ухе трещит Ханамаки ― виновато, наигранно-радостно. Они снова не увидятся. Матсукава тяжело вздыхает, щекой и плечом зажимает трубку, лезет в карман, про себя ругается, сокрушаясь над возвращением к пагубной привычке.       ― Я готов убить за одну твою улыбку, ― щёлкает он зажигалкой, вдруг признаваясь в щедро выделенной ему для реплики тишине. Ханамаки польщённо молчит, не встревает, позволяет продолжить, и Матсукава продолжает, затягивается в первый раз. ― Твоего босса, моего босса. Твоего арендодателя, моего приятеля Казуму, который плешь мне скоро проест своими просьбами помочь с переездом ― такое чувство, что переезжает он каждые вторые выходные. А потом, когда с ними всеми будет покончено, ― Матсукава тянет дым и жмурится от удовольствия, слушая тихое хихиканье, щекочущее ухо, ― я лично позабочусь о каждом.       Ханамаки не выдерживает. Он разражается хохотом, таким громким, что Матсукаве кажется, будто далёкий гром в горах ― его отголоски.       ― Серьёзное заявление, дружок, смотри-ка, чтобы никто из копов тебя не слышал, ― всё смеётся в трубку он, шурша чем-то на фоне. Матсукава тоже смеётся, быстро курит, будто боится быть застуканным за собственной слабостью и улыбается в ответ, привычно уступает место в эфире. Что-то падает на пол, Ханамаки ругается, извиняется и тепло признаётся в ответ: ― Я тоже очень соскучился, Маттсун. Не представляешь как. Насчёт убийств ничего не скажу, конечно, но с каждым днём всё чаще думаю о том, чтобы плюнуть на этот Токио и рвануть обратно. Плевать на проплаченную аренду, и на работу эту, гори она… Эх. Стало быть, увидимся не скоро? Я думал, ты приедешь. Хоть и моя очередь. Опять.       Разорванные городами, они виделись не часто, договорившись бывать друг у друга попеременке. Хотя Матсукава всё чаще бывает в Токио, чем удаётся затащить вечно занятого своими подработками Ханамаки обратно в Сендай.       ― Чёрт его знает. Такое чувство, что разом собралась помереть половина Мияги…       ― Маттсу-у-ун! ― смеётся Ханамаки, одёргивает больше для вида, пытаясь скрыть своё разочарование. ― Чёрт… Получается, ещё месяц?       ― Ещё месяц, ― вздыхает Матсукава, тупо глядя на скукожившийся сигаретный огрызок. Оранжево-красный сигнальный маячок тухнет ― теперь Хиро не найдёт; где-то в глубине здания, с грохотом отскакивает от стен его имя. Пора закругляться. ― Но ничего же да, Хиро? Нам ведь не впервой. Созвонимся попозже, ладно? По видеочату, ― Матсукава практически видит, как начинает морщить нос Ханамаки ― видеочаты он ненавидит, говорит, что по-шакалиному жадные пиксели вечно сжирают качество изображения, выдавая его за уродца. ― По видеочату, ладно? Я правда соскучился по тебе. Фотки это одно, а видео…       ― Ну ладно-ладно, ― ворчит Ханамаки, сдаваясь. Он улыбается: грустно, тоскливо, нежно ― Матсукава не видит, но знает. ― Тогда до созвона?       ― Да, конечно. ― Снова его кто-то окликает. Скрипит дверь, ведущая на задний двор, в проёме появляется голова семпая, недвусмысленно намекающего, что пора бы и честь знать. Матсукава сердито машет ему, отворачивается, прижимает к уху телефон, чтобы едва слышно шепнуть напоследок: ― Люблю, Хиро.       Ханамаки на другой стороне, как часто казалось, целого мира, едва слышно фыркает и краснеет. Почему-то именно этих слов он всегда смущается.       ― Люблю тебя, ― бормочет он в ответ, снова что-то роняя и смешно ругаясь.       Матсукава смеётся, цепляется до последнего за возможность побыть вдвоём, вместе, как и раньше, и наконец отключается, гневным взглядом окачивая всё дёргавшего его семпая.       Над головой сизое одинокое небо. В умолкшем телефоне, горячащем ладонь, отголосок его Хиро. Ещё месяц, да?..

***

      В какой-то момент Матсукава понимает, что сходит с ума.       Ему всюду мерещится Ханамаки. Утро начинается с того, что он сгоняет его смеющийся призрак со своей подушки. Всё чересчур реально; кажется, его только тронь ― рассыплется в улыбках, мурлыканье пожеланий доброго утра. Матсукава игнорирует, уходит на кухню, молча прибавляет к порции эспрессо ещё несколько, и без особой надежды верит, что этого больше не повторится. Днём он замечает в толпе знакомую макушку ― розово-персиковую, с дурацком ободком пушистых наушников поперёк. Он догоняет, бездумно мчится в противоположную сторону, извиняется на ходу, расталкивает людей, тянется к тонкому плечу и одёргивает его ― сердце ухает вниз. Не он. На Матсукаву возмущённо пялится девчонка, что-то ворчит, поводит плечиками, разворачивается и уходит, бубня о сумасшедших парнях на улицах города. Матсукава смеётся в ладонь, кусает чёрную перчатку, глушит рвущийся наружу вой ― он сумасшедший, это точно. Ухо тотчас же щекочет мягким шёпотом: невидимый Хиро, появившийся ещё две недели назад, утешает, говорит, дескать, с кем не бывает. С ним ― нет. Обычно. Кто бы мог подумать, что хватит всего трёх месяцев, чтобы слететь с катушек.       Очередная встреча срывается с привычной мыслью: «Ничего нового» и всплеском щемящей в груди тоски. И что самое ужасное ― в голосе Ханамаки словно нет ни капли разочарования.       ― Я что-нибудь придумаю. Прости, мне нужно бежать, ― обещает он, пыхтя в трубку, и быстро отключается.       Матсукава ещё долгих пять минут смотрит на погасший экран телефона и не может понять, что это только что было. В голову закрадывается совершенно идиотская мысль о том, может ли это быть началом конца.       От назойливых мыслей избавиться не так-то просто, и ноги сами несут проторённой дорожкой в ближайший бар, но как назло в горло ничего не лезет, а музыка и болтовня любопытного знакомого бармена ничуть не помогают. Матсукава хмурится, в который раз набирает знакомый номер и чувствует себя идиотом и параноиком, когда звонок улетает на голосовую почту.       Он сбегает. Мечется, беспокойно расхаживает по знакомым улицам, резко сворачивает, забирая в сторону, когда натыкается на призрак прошлого: бело-бирюзовая олимпийка, сумка через плечо, лисья улыбка за отворотом шарфа ― его шарфа, того самого, что он любил повязывать на шею Хиро, улучая возможность коснуться его, быть ближе. Матсукава чертыхается у подворотни возле любимой раменной ― полупрозрачный Ханамаки смеётся, смущённо краснеет и трёт свои губы, горящие после первого поцелуя. Приходится миновать парк, пойти по широкой дуге, лишь бы не наткнуться на целый ворох воспоминаний. Куда ни глянь ― везде он, всюду призраки счастливых воспоминаний, слишком яркие в памяти. Похоже, что лишь его…       Матсукава хватается за телефон и тихо стонет, когда замечает который уже час. Пальцы летают по сенсору, набирают номер, сердце в груди замирает. В ответ гудки и тихий писк ― безжалостное молчание снова пережевало его, изломало и бросило одного, томиться, страдать. Матсукава терпеть больше не может.       ― Хэй, Хиро… Как ты? Похоже, что занят ― уже который звонок улетает на голосовую почту. Я сбился со счёта. Ты перезвони мне, как будешь свободен… Я чертовски соскучился. Никогда бы не подумал, что можно так скучать по кому-то. Знаешь, всё вроде бы как обычно: работаю, даже выбираюсь выходными куда-то, помогаю этому засранцу Казуме с десятым, наверное, переездом… И в целом неплохо всё вроде бы, только не очень получается жить, ― Матсукава горько усмехается, прикусывает язык, думает, что звучит слишком сопливо. Он запускает пальцы в волосы, на секунду задумывается о том, чтобы отключиться, итак наговорил ерунды, но с языка срывается быстрее, чем он рискует замолчать: ― Без тебя я схожу с ума. Ты мерещишься мне повсюду: на улице, дома, даже на работе ― да, знаю, как звучит… Ты всюду. На наших местах. В любом переулке. В гомоне на улице мне почему-то отчётливо слышится твой голос. Хиро, я... ― обречённо выдыхает Матсукава, прикусывая язык. Он наконец отключается, взглядом находит ближайшее место, куда можно сесть, и с треском ломается, сжимается в ком на тротуарном бордюре.       Мимо текут люди, запоздалые гуляки или те, кто опоздал на последний поезд и домой тащится пешком. Они посмеиваются, тычут в него пальцем, а Матсукава молча созерцает асфальт, думает, что делать. В голове, как назло, эхом раздаётся собственная речь ― от слов душно и неуютно, стыдно за проявленную слабину. Свой голос звучит громче, на повторе прокручивается и становится ближе, искажается и наконец с шарканьем шагов и странно знакомым грохотом замирает рядом и умолкает.       Матсукава медленно поднимает голову и болезненно усмехается ― очередной призрак. Немного всклокоченный, раскрасневшийся, с телефоном в одной руке и ручкой потёртого чемодана в другой. Он шумно дышит, смотрит на него жадно, не улыбается совсем. Странно.       ― Да ну хватит уже, ― устало шумит Матсукава, отмахиваясь и прикрывая зудящие глаза. Он усмехается, пальцами с силой давит на веки, прогоняя колючки слёз. ― Хватит. Пожалуй, стоит провериться у…       Чемодан с грохотом, достаточно реальным, чтобы на них обратили внимание, рушится на асфальт. Призрак возмущённо пыхтит, шмыгает носом и растирает по лицу слёзы, подсаживается в нему, рывком кидается на шею. Горячие и совсем реальные губы обжигают кожу, зацеловывают без смущения и стыда, собирают всё же потёкшие слёзы.       ― Да я настоящий, Маттсун, правда. Хотел сделать тебе сюрприз… ― шепчет Ханамаки, тихо крякая от боли, когда Матсукава, наконец, понимает и сжимает его, тянет на себя, практически усаживая на свои задеревеневшие колени. ― Ну что ты тут устроил без меня, а? Из нас двоих, я думал, первым с катушек от одиночества улечу именно я, а оно вон как, оказывается…       Матсукава молчит, крепче впивается в него пальцами, мокрое лицо стыдливо прячет на груди у его Хиро, пахнувшего ночным городом и кислым кофе со станции. Ханамаки вздыхает с облегчением, тихо смеётся и с наслаждением запускает пальцы в кудри Матсукавы, ерошит волосы, нежно гладит, ладонями обхватывает лицо, умоляя взглянуть на него.       ― Хиро… ― шепчет Матсукава, щекой притираясь к его ладони. Он сжимает его пальцы, невесомо целует замёрзшие подушечки, отогревает дыханием. Ханамаки улыбается, и незаметно затираются трещины в померкнувшем было мире Матсукавы. Он повторяет, как и Хиро, выдыхает намного легче, спокойнее, и спрашивает первое, что пришло в голову, что уведёт от всё ещё стыдной темы собственного помешательства. ― Как ты нашёл меня? И что, вообще, забыл в Сендае?.. Я думал, ты…       Глаза Ханамаки влажно блестят. Он держится как может, за них двоих, лезет в карман куртки и показывает телефон, на экране которого полотно карты с хорошо знакомой сетью улиц. Матсукава удивлённо выгибает брови.       ― Я немного волшебник, ― показывает язык Ханамаки и в одно движение разрывает связь с маячком-определителем, стирая с карты оранжево-красную метку-огонёк. ― Помнится, ты собирался убивать за мои улыбки, а если уж судить по твоему последнему сообщению, то слова с делом скоро могли сойтись, так что… Прости меня, Маттсун. За то, что свалил. За то, что мы толком не общались. Я чуть не разрыдался, пока слушал твоё сообщение. Может, я и не показываю, стараюсь держаться, но внутри где-то оно свербит… Ха, помнишь, как в школе, после матчей? Я всё держался, а стоило глянуть на тебя, как тоже в слёзы? ― Ханамаки проворно сползает с чужих колен, подаёт руку и помогает подняться. Он снова жмётся, обнимает, стискивая руки на спине Матсукавы. ― Я скучал по тебе. Чертовски. До слёз, Маттсун, ей-богу. Но хватит с нас этого ― теперь не уеду!.. Ты ведь не против? Я собрал вообще всё, что мог, послал к чёрту босса, отказался от аренды… Как обычно, решил за двоих, но…       Матсукава не даёт ему договорить, наклоняется вперёд, накрывает его губы своими, свой ответ давая самым понятным из всех способов.       — Это именно то, чего я давно хотел. Идём домой, Хиро.       Ханамаки улыбается, тихо смеётся, поддевает его руку, накрепко переплетая их пальцы.       За спиной грохочет потёртый чемодан; над головой затянутое в чёрную паутину проводов ночное небо в редких блёстках звёзд; под боком трещит Ханамаки ― счастливо, заполошно. Они ни за что больше не расстанутся.