Счастливая жизнь.

Глава 9. Сказанные слова, что выплеснутая вода. Сказанные слова, что выплеснутая вода, что сказал, что не сказал, словно и не было. Ань Жюле окончательно понял, что нельзя мальчишке говорить, что он может делать, что хочет, этот негодник… совершенно не церемонился! — Эй, а-аа, о-оо! Ань Жюле вставили сразу глубоко, крепко пригвоздив к керамической плитке стены ванной, от быстрых толчков ноги отрывались от опоры и беспомощно трепыхались в воздухе. — Это слишком глубоко, слишком глубоко! У Ань Жюле пошли круги перед глазами, толстый половой орган подростка ворвался в самую глубину, мощно и резко двигаясь туда и обратно в чувствительном кишечном канале. Ду Яньмо держал его за талию мёртвой хваткой и слегка присев, безостановочно вбивался в его промежность. Ань Жюле безуспешно пытался уйти от глубинных толчков и только всхлипывал, его собственный, твёрдый как камень, фаллос, раскачивался в такт ударам сзади, прозрачные капли воды с него брызгами ложились на стену и медленно стекали вниз. — А-аах-ха-а-аа! Он скоро сойдёт с ума, хлёсткие, непристойные шлепки заполнили тесную ванную развратными звуками, влага на их телах делала шлепки ещё более звонкими. Болезненное напряжение в члене достигло высшей точки, но Ань Жюле не смел дотрагиваться до него, боясь, что стоит только прикоснуться, он сразу с криком кончит; пришлось отклячить поясницу, заставив развратно раскрыться задний проход. Принимать так было немного легче, и можно надеяться, что этот раунд закончится побыстрее. Этот способ обычно действовал безотказно. Ань Жюле, всхлипывая, скользил сжатыми кулаками по мокрой плитке: — О нет, прямо до печёнок достал… Очень больно… Ах-ха-ааа… Из его рта беспорядочно неслась грязная брань, в ходе этой непристойной забавы внизу самопроизвольно выстрелила сперма. Подросток притянул к себе его лицо, искажённое только что пережитой кульминацией и поцеловал. Движения сзади ускорились, а после одного мощного удара постепенно смягчились и прекратились. Ань Жюле понял, что он тоже кончил, кончил глубоко в его туннеле, в презерватив. — Вытащи, я помогу тебе вытереть его. — Угу, — Ду Яньмо извлёк член, никак не желающий становиться мягким. Сейчас он утихомирится на пару минут, а потом снова примется за дело с ещё большей энергией. Но Ань Жюле слишком устал, его анальное отверстие до сих пор конвульсивно подрагивало, изнутри вытекала смазка, текла по ослабевшим ногам, колени подгибались. — Сегодня… только один раз. — Угу, — согласился Ду Яньмо. Ань Жюле сам помыл его член, а потом они просто вдвоём приняли душ. Сегодня они не трахались на кровати, редкий случай, когда она осталась девственно чистой. В хорошем настроении Ань Жюле нырнул под одеяло, плотно завернулся в него и ещё повертелся, устраиваясь поуютнее. Ду Яньмо тихонько прилёг рядом и замер. Ань Жюле оглянулся и внимательно посмотрел на него, с удивлением отметив редкое выражение робости и стеснения на его лице. Он перевёл взгляд ниже, на лежащий на кровати рядом с владельцем крупный прибор, судя по его виду, пожар не потух. Ань Жюле засмеялся: — Не надо, сегодня у меня правда нет сил. — Угу. Ду Яньмо проскользнул под одеяло и прижался к нему, он не пытался как-то домогаться и даже не дотрагивался до своего члена, только обнимался. У подростка ещё не росла борода, его гладкий подбородок опирался на плечо Ань Жюле, его рука крепко обвивала живот Ань Жю-ле — Ду Яньмо очень любил эту позу. Он был выше ростом, и когда его тело плотной дугой прижималось к телу Ань Жюле, ему казалось, что он оберегает детёныша. Его агрегат вздымался, как башня, невольно упираясь в копчик Ань Жюле, гладкий и скользкий, он медленно тёрся между ягодиц, и Ань Жюле воспринял это как намёк, что мальчик не наелся и пришёл за добавкой с миской, которую неплохо бы наполнить. Неожиданно поняв, что ему это нравится, Ань Жюле повернулся к нему и заглянул в глубокие чёрные глаза, в их блестящих зрачках отражался его собственный взгляд… Ду Яньмо растерялся, а Ань Жюле постарался скрыть за улыбкой своё неожиданное волнение. — Иди сюда. Он опрокинул недоумевающего юношу навзничь и расцеловал каждый дюйм его великолепной кожи, опустил вниз обе руки и ласково расчесал пальцами его чёрные, густые лобковые волосы, ненароком касаясь указательными пальцами члена. Он засосал чудовищно огромный пенис подростка; заглотнуть его полностью было очень трудно, и Ань Жюле стал облизывать мощный стебель, всасывая кожу и тонкую связку, соединяющую головку со стволом, по-научному называемую уздечкой. У большинства мужчин это очень чувствительное место, и Ань Жюле даже слегка ущипнул её и только после этого задвинул в рот половину члена. Ду Яньмо тяжело дышал, раздираемый противоречивым желанием двигаться и страхом поранить человека, он вцепился в постель так, что на руках выступили вены. — А-ах… Ань Жюле расслабил рот, постепенно заглатывая всё глубже, казалось, не только рот заполнился, но даже пищевод открылся нараспашку, обильная слюна наполнила рот, смешиваясь с выделениями юноши, приходилось глотать всё вместе. Он и не отказывался глотать, сосредоточившись на плавных движениях головы, заставляя таким образом член юноши входить и выходить, успевая между делом кончиком языка дразнить отверстие уретры и уздечку. Первое заглатывание показалось Ду Яньмо ужасно долгим, второе и третье пошли уже с нормальной скоростью; он вспомнил «правило», о котором говорил ему Ань Жюле и пробормотал: — Я сейчас… сейчас кончу… — Угу. Ань Жюле на секунду выпустил изо рта ствол, но при этом стал сосать головку ещё интенсивнее. Куда деваться Ду Яньмо? Он со стоном дёрнулся, и из члена фонтаном брызнула струя спермы. Вязкая слизь заполнила рот, в нос опять ударил раздражающий запах. Ань Жюле поперхнулся, на глазах выступили слёзы, но на этот раз он не стал выплёвывать, наоборот, всосал головку члена и полностью проглотил всё. Растерянный Ду Яньмо потянулся за туалетной бумагой, но Ань Жюле остановил его. — Я думал, тебе это не нравится, — сказал Ду Яньмо. Ань Жюле вспомнил, как он кашлял и плевался в первый раз… такое не забудешь. Он перевёл дух и принялся очищать наконец-то обмякший член подростка от остатков спермы, слизывая всё дочиста, без принуждения, без отвращения, как будто это было самым естественным делом. Слегка кружилась голова и щёки покрылись ярким румянцем из-за нехватки кислорода. Ань Жюле щёлкнул языком: — А мне и правда… не нравится. Ань Жюле сам себе не мог бы объяснить, почему он это сделал. Ему вдруг резко захотелось курить, но в присутствии несовершеннолетнего ребёнка нельзя показывать дурной пример. Вкус во рту никак не проходил, но он всё глотал и глотал. Наконец, он вздохнул и посмотрел на подростка с прежним безразличным видом: — Ладно, забудь, правила этикета требуют взаимности. Я просто оказал тебе ответную услугу, не более, но если продолжать в том же духе, этому конца не будет, к сожалению, это общая беда всех китайцев… Поэтому впредь не будем так делать, и ты не делай, понял? — Угу, — откликнулся Ду Яньмо. Интуитивно Ду Яньмо чувствовал, что Ань Жюле не вполне искренен в своём нежелании повторять такой опыт взаимного глотания, но раз Ань Жюле сказал больше так не делать, он не будет. Его повиновение понравилось Ань Жюле, он улыбнулся и прижался к мальчишке, откинувшись на его плечо. В таком положении он не мог видеть лица Ду Яньмо, меж тем, как юноша по-прежнему был похож на привязчивое, голодное животное, которому не хватало любви. Неожиданно Ань Жюле ощутил болезненную тяжесть в груди, возможно, юноша слишком крепко обнимал его, и эта боль доползла до раны на его левом запястье, словно он положил руку на подушку для иголочек; эти иголочки впивались в кожу, нагнетая боль. Он вдруг понял, что с этим мальчиком для него ничего не исключено, словно он уже переступил невидимую ограничительную черту… Он вздохнул и прикрыл глаза, не желая сейчас сталкиваться с этой проблемой. — Кстати, ты так и не ответил, куда бы ты хотел сходить? До сих пор не придумал? Ду Яньмо без раздумий предложил: — Давай побегаем. — … Ду Яньмо уточнил: — Я хотел бы, чтобы ты побегал вместе со мной. Ань Жюле подумал про себя, «ты ставишь передо мной слишком трудную задачу, уж лучше я где-нибудь с краешку постою в позе йоги, пока ты бегаешь, хе-хе». — Больше ты ничего не хочешь? Единственный спорт, который он принимал в своей жизни, это йога, иногда можно потанцевать в клубе, погулять, пройтись по магазинам, а самое лучшее — это лечь в постель, со всеми вытекающими… Больше ничего. Ду Яньмо схватил руку Ань Жюле, очень холодную, уже утратившую жар, порождаемый похотью: — Ты очень слабый. Вот уж не думал Ань Жюле, что услышит такие слова от партнёра по сексу. «Ты очень слабый, ты очень слабый, ты очень слабый… ёб твою мать, блядь, да я все свои физические и душевные силы отдаю каждый раз, когда участвую в твоих забавах, выкладываюсь так, что скоро умру, а ты ещё заявляешь, что я слабый?!» Ань Жюле пришёл в бешенство, замахнулся кулаком и прикрикнул на Ду Яньмо: — Но-но, что бы ты понимал, да я офигенный, у меня в инстаграмме уже за тысячу подписчиков перевалило, ты в курсе? Ду Яньмо не ответил на удар, предпочитая упрямо гнуть свою линию: — Всё твоё тело холодное, руки и ноги как ледышки, стебель бессильный… Если на первые два утверждения ещё можно было ответить «ну и хрен с ним», то последнее ни один мужчина за собой бы не признал! — Это ты бессильный, и вся твоя семья бессильная, и твой учитель, и твои одноклассники и весь твой район до последней приблудной собаки, все сплошь бессильные! Ань Жюле схватил подошвы ног подростка и принялся щекотать… Странно, никакой реакции? Он снова поцарапал ногтями обе ступни, ответом был только вопросительный взгляд Ду Яньмо. — Ты не боишься щекотки! — сердито констатировал Ань Жюле. Ступни у юноши были очень большие, как минимум сорок пятого размера. Ань Жюле покосился на предмет между ног, кажется, особой разницы нет, и невольно вздохнул: — У тебя действительно… всё очень большое. «За исключением возраста». Ань Жюле хотел и не мог плакать. *** Сегодня они сделали это только один раз, и времени осталось очень много. Ань Жюле подумал, что ему как раз нужно через день закончить очередной рекламный проект, и решительно пнул соседа по койке: — Давай-ка ты иди домой, посмотри, как там твоя сестрёнка. — … Угу, — откликнулся Ду Яньмо. Они оделись. Возле отеля Ду Яньмо мирно распрощался с Ань Жюле и долго смотрел, как его красивый силуэт исчезает в сгустившихся сумерках. Немного разогревшись, он не спеша побежал в свою сторону. Ни один маршрут не был ему так хорошо знаком, как этот. Прибежав домой ближе к полуночи, он думал, что все его домашние уже спят, но как только открыл дверь, навстречу ему кинулась его четырёхлетняя сестрёнка, вся в слезах и с криком: — Братик! Ду Яньмо машинально нагнулся и подхватил её на руки. Следом за сестрой вышла его мать, Ван Синью и увидев сына, печально вздохнула: — Ты так поздно пришёл? — Угу. — Братик, ты так поздно, — Е Шаоюй обняла его обеими ручками, Ду Яньмо посмотрел на неё пару секунд, а потом легко взял малышку под мышки и подкинул вверх. Е Шаоюй довольно засмеялась, она выдержала долгое ожидание припозднившегося брата и теперь была очень довольна. Уютно устроившись у него на руках, она приникла к его плечу и задремала. Дочка до такой поздней поры не спит, Ван Синью была огорчена, и в её тоне прозвучал неизбежный упрёк: — Она ждала тебя весь вечер, где тебя носило так поздно и чем ты занимался? — Бегал, — ответил Ду Яньмо, укачивая на руках сестрёнку. Удостоверившись, что она заснула, он передал её матери. Ван Синью со вздохом приняла её. Сын любит бегать, и к этому имеет прямое касательство её рано умерший бывший муж. Ду Яньмо родился с очень длинными конечностями и хорошо развитым телом. В детстве он очень любил гулять везде, много ходил и бегал. Заметив это, отец Ду решил, что ему нужно заняться спортом и бегать профессионально. Он нанял тренера, и они с сыном тренировались у него вместе до тех пор, пока отец Ду не заболел, а затем стремительно ушёл от этой болезни. А сын так и продолжал бегать, словно выполняя завет отца. Но его больше не было, а Ван Синью вышла замуж за другого. Отчим Е занимался научной деятельностью, он категорически не одобрял увлечение пасынка бегом и отсутствие у того конкретных планов на жизнь. Но, в конце концов, это не родной сын, и он не мог повлиять на него, только лишь изредка высказывал своё мнение перед женой — в том числе и сегодня. Ван Синью не смела возражать ему, даже если и хотела возразить, предпочитала промолчать. Отчим Е: — Я понимаю, что тебе нравится бегать, и ничего не имею против, но ты должен подумать. Ты уже в восьмом классе, там девятый, пора уже как-то определиться, тем более, что ты учишься лучше многих в классе… Ай! Неужели ты собираешься бегать всю жизнь? Набившие оскомину избитые фразы. Ду Яньмо сдержанно выслушал и ответил: — Мой отец надеялся, что я буду бегать всю жизнь. — Твой отец был не от мира сего, и ты это знаешь. Мама Ду: — Дядя Е объясняет тебе, сейчас нетрудно сдать экзамен в средней школе, по крайней мере самый ближайший, а в высшей школе у тебя ещё будет возможность подумать об этом… Лицо Ду Яньмо застыло, как маска. В этот момент вдруг проснулась дочка на руках Ван Синью. Увидев, что её обнимает другой человек, она широко открыла круглые глаза и стала вырываться и кричать: — Я хочу на ручки к братику! Ду Яньмо не двигался, а Ван Синью торопила: — На, держи её. Родителям не бывает спокойной жизни. В её тоне не было даже намёка на упрёк, голос был пропитан любовью к дочке. Ду Яньмо взял девочку на руки, но чем больше он прижимал её к себе, тем холоднее ему становилось. Тем более, что совсем недавно он обнимал другого человека, сжимал так крепко, что не хотелось отпускать, но его пнули, и теперь он чувствует тяжёлую усталость. Глядя на довольное личико младшей сестры в своих объятиях, он холодно думал: «любовь матери, забота отца, ты уже взяла всё, что могла, чего ещё ты хочешь?» Он опустошён. Он не мог и не хотел дать ей то, чего она хотела, хорошего старшего брата, любящего и заботливого. Ван Синью подвела итог разговора: — Ладно, короче говоря, хорошенько подумай над мамиными словами и о том, что для тебя делает дядя Е… Тебе следует называть его отцом. — Мама, — перебил её Ду Яньмо и пристально глядя на мать чёрными, влажными глазами спросил, — Ты уже совсем забыла папу? Ван Синью остолбенела. — А я не забыл, я всегда помню о нём. Поэтому он не мог называть чужого человека «отцом». После этого он оставил онемевшую мать, передав ей на руки плачущую сестру, и скрылся в своей комнате. Его отец был человеком серьёзным. И это качество по наследству передалось ему. С детства Ду Яньмо был неразговорчивым, замкнутым, имел незначительную склонность к аутизму и даже не хотел поступать в школу. В тот год отец не заставил его идти в школу, и всегда ходил с ним гулять, участвовал в его играх, играл с ним в мяч и бегал. Ду Яньмо вдруг понял, что ему нравится бегать. Когда бежишь быстро, летишь, словно ветер, ты погружаешься в свой мир, где не надо бояться чужих мнений, где есть только упругий ритм твоих шагов, ты чувствуешь только своё дыхание, и этого достаточно. Он влюбился в это состояние, и отец, видя его таким свободным, искренним, радостным, тоже становился счастливым. И пусть пока плохо получалось читать книги, и не складывались отношения со сверстниками, отец никогда не требовал, что он должен то-то и то-то, он только говорил: «Яньмо, папе нужно только, чтобы ты был счастлив, тогда и ему будет хорошо». Только позже он узнал, что его отец в детстве тоже страдал аутизмом, но не был понят и принят другими, и очень долго мучился от этого. Поэтому он не хотел, чтобы его сын так же страдал. Такую любовь и терпимость… невозможно забыть. Отец умер пять лет назад, и он не мог понять, как мать так быстро уничтожила всякую память о нём. Года не прошло после его смерти, а она уже забеременела и вторично вышла замуж. Женихом оказался одноклассник его отца, говорили, что в те годы он тоже ухаживал за ней. Он не знал, что больному отцу требовался интенсивный уход, и в итоге мать осталась без средств к существованию и без крыши над головой. Она была вынуждена искать себе опору в жизни, тем более, что отчим оказался очень хорошим человеком. Ду Яньмо не жаловался, он старался исполнять роль молчаливого и послушного пасынка, присматривал за младшей сестрой, но… он уже изнемогал от этого бремени. Он был в замешательстве. Мать с отцом явно очень сильно любили друг друга, почему же она в такой короткий срок заменила его чужим чело-веком? Лёжа в постели, он вздыхал и пытался понять, есть ли у него право задаваться такими вопросами? Вот ему, например, тоже нравится один человек, но ведь это не мешает ему спать с другим? Исключительно ради того, чтобы разобраться в себе и получать удовольствие от жизни. Но он всё равно чувствовал боль. Невыносимую боль… Он схватил телефон и стал набирать сообщение. Выбирая, кому отправить, он сделал паузу и в конце концов привычно отправил его Ань Жюле. Он не знал, почему ему хочется поделиться этим именно с ним, а не с тем, другим. «Господин Хризантема, я потерял одного человека, но я постоянно думаю о нём, а все вокруг заставляют меня забыть о нём» — написал он в сообщении. Раньше Ань Жюле не любил переписываться, но в последнее время стал отвечать, как только видел сообщения. Вскоре в почтовом ящике Ду Яньмо добавилось ещё одно SMS: «Ты смотрел «Прах времён»? * Там Хуан Яоши сказал: «чем больше пытаешься забыть, тем лучше помнишь; а если ты не можешь обладать чем-то, единственное, что ты можешь сделать, это заставить себя не забывать». Как там другие, это их дело, но никто не может лишить тебя этого права. Никогда и никому не позволяй управлять твоими чувствами, ты должен полагаться только на себя самого». (*“Прах времён» — гонконгский фильм 1994г. с Лесли Чуном в главной роли, он есть на российских сайтах в русской озвучке). Ду Яньмо прочитал и улыбнулся, и где-то глубоко, в тайном уголке его сердца наступило облегчение. Ань Жюле никогда не навязывал ему свой образ мыслей, но в некоторых вещах проявлял твёрдую принципиальность. Удивительно, но эти принципы с каждым разом всё крепче вбивались в его сердце, в отличие от бесполезных, фальшивых утешений. И самое главное, что он сказал ему ещё при первой встрече: «Ты не можешь предаваться бредовым идеям изменить вкусы и природную сущность другого человека». Но он может изменить самого себя. Он вздохнул и написал ответ: «Хорошо, я сохраню воспоминания. Господин Хризантема, давайте побегаем в следующий раз». На этот раз мобильный надолго замолк. Наконец, там признали своё поражение: «Ладно, бегать, так бегать». Ду Яньмо знал, что он уступит. Они вместе уже два месяца, этот человек всегда такой, твёрдый на словах, но мягкий в сердце, если его отзывчивость разольётся через край, вы можете утонуть в ней и не выплыть живым. И Ду Яньмо тонул, чем больше погружался, тем уютнее ему становилось, и не хотелось расставаться, невозможно было расстаться. Он написал: «Тот человек, которого я потерял, это мой отец, он умер. Я очень люблю его, он научил меня бегать, он научил меня очень многому». Ань Жюле: «Тогда ты вовек его не забудешь. Подожди, вот умрёшь и вновь с ним свидишься, и скажешь ему спасибо». Ду Яньмо: «Хорошо». *** Пришла весна, пора цветения, лучшее время года. На деревьях чирикали птички, по реке, отражаясь в воде, скользили парусные лодки. Ань Жюле, напевая «Небо и земля» Сяо Фэй Юйцина, **сидел в офисе «Безупречного» и продолжал встречать лютую зиму, а потом вновь прорастать сквозь щели ледового слоя. (**шлягер в бродвейском стиле в исполнении Фэй Юйцина можно послушать на видео в примечании под главой). На ближайшем этапе, пока ещё не выдвинут новый проект, у Ань Жюле было много свободного времени, чем он и пользовался, болтая с хорошим другом по Skype: «Наконец-то весна». Joke nán: «Тебе только весенней течки не хватает, когда ты течёшь, ты вечно влипаешь в неприятности». Ань Жюле хихикнул: «Ты имеешь в виду ту прошлогоднюю историю?» Как только заходил разговор об этом, Цяо Кенан сразу раздражался, это был поворотный момент, после которого он, подобно старой мачехе начал приглядывать за кое-чьей «хризантемой». Joke nán: «Лучше не вспоминай об этом». В прошлом году этот похотливый цветок совратил кого-то в баре, договорились снять номер в отеле и заняться сексом. Партнёр ушёл за машиной, в итоге пропал в неизвестном направлении. Ань Жюле, потеряв терпение от долгого ожидания, просто снял следующего, только сговорился с этим, подоспел первый… Два члена на одно очко, короче, у дверей бара развернулось настоящее сражение. Видя, что активы скоро начнут драку за право первенства, вызвавший войну пассив безрассудно воскликнул: — А давайте сделаем это втроём, я давно хотел попробовать, каково это, когда в дупло въезжает «Ssang Yong». … Действительно, твою мать, страшно вспомнить. В конце концов это дело было улажено визитной карточкой, извлечённой Цяо Кенаном: — Мой клиент имеет право хранить молчание… Я искренне надеюсь, что он будет молчать. Ань Жюле до сих пор вздыхал с сожалением: «Жаль, жаль, у обоих были такие маленькие, редкий шанс отколоть тройничок, я не верю, что они не захотели бы поиграть». Joke nán: «… Но я не хотел, чтобы это случилось». Чёрная Хризантема: «Хо, ты другой! Ты хоть сейчас можешь носить на груди мемориальную доску целомудренной вдовы. Когда ты умрёшь, я специально напишу на ней: этот мужчина может служить образцом добродетели, в своей земной жизни он пользовался только членом Лу Синьчжи…» Joke nán: «Только вот пожалуйста, не надо. Однако, ты в последнее время много работаешь над своим нравственным воспитанием, ты стал немного сдержаннее». Чёрная Хризантема: «Я само милосердие и сострадание, Амитабха». По сравнению с прошлой весной сейчас Цяо Кенан действительно ощутил давно утраченные спокойствие и мир в душе, но он никак не мог избавиться от навязчивых мыслей, что это всего лишь затишье перед бурей… Всё-таки он с конца прошлого года не выслушивал донесений от своего шпиона — бармена ночного клуба, снабжавшего его информацией такого рода. Поэтому Цяо Кенан успокоился… это было странно. Он слишком хорошо знал характер Хризантемы, его нижнее отверстие идёт вровень с головой, управляя его поведением; никакой сдержанности, никаких табу и вдобавок… ненасытность. Иногда бывает, что человек не голоден, но несмотря на это у него всё время есть потребность что-то положить в рот и пожевать. Есть две возможности исправить этот оральный голод. Первая — есть так много, что-бы только услышав о еде, сразу начинало тошнить. Второе — применить силу и просто разорвать рот… Цяо Кенан думал об этом. «Хризантема, мы ведь близкие друзья, верно?» Чёрная Хризантема: «Конечно». Joke nán: «Ты ведь ничего не скрываешь от меня?» Ань Жюле внутренне дрогнул, в другое время он бы просто посмеялся в ответ на такие слова, но сейчас… он чувствовал за собой некую вину. «Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Неужели я должен обсуждать с тобой геморрой моего отца?» Joke nán: «Дядюшкин геморрой меня не интересует…» Чёрная Хризантема: «Это почему же?» Он шутил. Тем не менее, чем больше он увиливал от ответа, тем заметнее было, что он пытается что-то скрыть. Цяо Кенан решил говорить без обиняков: «Хризантема, я знаю, что ты всегда был осторожен, тем не менее, я всегда боялся, что похоть затмит твой разум. Тем более, следует быть дважды осторожным, когда что-то идёт не так. Поверь, если у тебя есть единственное преданное тебе сердце, в мире не останется ни одной проблемы, которой ты не смог бы решить. Хотя я далеко, на другом конце Интернета, на самом деле, я всегда рядом». Поддерживая беседу, он подкидывал фотографию нежного Тони Люн Чу Вая (гонконгский актёр, известен русскому зрителю по фильму «Вожделение» и др.), Ань Жюле во все глаза смотрел на монитор и молчал. «Мне правда, не важно, будь у тебя импотенция или герпес, я всегда буду рядом с тобой». Вначале ещё было похоже на разумную речь, но потом пошло что-то неудобоваримое. Чёрная Хризантема: «Убирайся к чёрту!» Joke nán: «Я сказал правду…» Чёрная Хризантема: «Я всё, что есть во мне, вскипятил, сварил и поджарил! В кои-то веки я исправился, а ты так со мной разговариваешь, ай-яй, как можно это терпеть…» Joke nán: «Разве ты можешь исправиться? Ёб твою мать, ты даже унитаз не можешь исправить!» Тем не менее, он тогда явился на помощь Хризантеме посреди ночи, едва только тот позвонил ему. Чёрная Хризантема: «Блядь, в тот раз у меня очки смылись в унитаз и застряли, это особенная ситуация…» ………. Так, слово за слово, в ходе разговора дошло до того, что Цяо Кенан поверил, что Ань Жюле недавно призвал даже духов драконов для того, чтобы сконцентрировать энергию великой Вселенной и бла-бла-бла, и тому подобное, в общем, достиг совершенства. Joke nán: «Прекрасно! А то я боялся, что ты с головой уйдёшь в излишества, а потом, когда состаришься, тебе придётся жить в подгузниках». Чёрная Хризантема: «Сначала я тебе куплю дюжину». В конце концов, это ещё вопрос, кто предаётся излишествам. И действительно, спустя несколько минут изображение Цяо Кенана исчезло, Skype вошёл в режим молчания. Несомненно, его поймали и утащили «прочищать»… Ань Жюле усмехнулся. До последнего времени он в подобных ситуациях изо всех сил закидывал windows Цяо Кенана самой гнусной и вульгарной словесной пошлятиной, словно пытался забросать камнями упавшего в колодец, теперь всё изменилось… Он взглянул на часы: ага, пора. Ань Жюле взял мобильный и написал сообщение: «Встречаемся на старом месте, сегодня я с тобой побегаю». Зима прошла, на улице уже не так холодно. Ань Жюле был одет в хлопковую футболку и лёгкие, непритязательные бриджи. В девять вечера почти все люди, которые вышли в парк прогуляться после сытного ужина, уже разошлись по домам, бегать в это время наиболее комфортно и естественно… Так утверждал подросток. На самом деле, если бы не компания Ань Жюле, он предпочёл бы бегать вдоль шоссе где-нибудь в отдалённом, пустынном месте. — Там можно чувствовать, что есть только ты и окружающая природа. Выслушав изречение мальчика, Ань Жюле подвёл итог: — Школьник, что с тебя взять… «В этом возрасте у всех душа полна поэтического томления и грусти ни о чём». Короче говоря, здесь удобнее всего, Ань Жюле отсюда пешком до дома недалеко, а для мальчишки нет никакой разницы пробежать лишних пару километров, лучше места не придумаешь. Они договорились бегать вдвоём… Посчитали, сколько раз в неделю, кое-кто даже заранее предупредил Ань Жюле: — Впредь ты каждое воскресенье будешь бегать в парке возле реки. Ань Жюле с удивлением ответил: — Ты больной? Однако, реальность часто бывает любопытнее, чем фантазии, и Ань Жюле после сидячей работы частенько хотелось разогреться. В эту зиму Ань Жюле не только ни разу не простудился, но даже несколько смягчил свой недостаток, вечно холодные руки и ноги. В тот период, когда решительный трёхминутный запал Ань Жюле уже потихоньку сходил на нет, подросток как-то раз взял в руки его ступни и неприкрыто обрадовался: — Уже не такие ледышки! Это было восхитительно… Хотя, когда бежал в первый раз, он на самом деле думал про себя: «О, Боже, пощадите меня, я сейчас умру, и больше никогда в жизни мне не доведётся трахаться». Он без сил упал на обочине дороги, а подросток высмеял его, что бывало крайне редко: — Господин Хризантема, ты слишком слабый. «Слабый, конечно, слабый». — Тебе придётся нести меня на спине… Ань Жюле сказал это из чистого каприза, предполагая пошутить немного и сразу встать, но подросток на полном серьёзе поднял его и взвалил на спину… Пройдя полдороги, он сказал: — Потом будешь бегать больше часа. Ань Жюле возразил: — Нет, я не смогу столько бегать. Ду Яньмо: — Неважно, я понесу тебя на спине. Сказано — сделано. На пол дороге Ань Жюле понял, что заигрался, послушно слез на землю и пошёл сам. Спина Ду Яньмо очень широкая, крепкая… и очень тёплая, с высоты его роста вид был совсем другой. Учащённое сердцебиение, вызванное активным движением, немного смягчилось, но вместо этого что-то горячее начало блуждать по кровеносным сосудам. Время, проведённое вместе таким образом было настолько редким и драгоценным, что нисколько не надоедало Ань Жюле. Поэтому он подумал: «Ладно, значит, будем бегать». Перед бегом Ань Жюле обычно делал растяжку, а поскольку Ду Яньмо прибегал из дома, он уже был достаточно разогретым. Порой случалось, что Ань Жюле не приходил на пробежку, тогда Ду Яньмо делал круг по парку и так же бегом возвращался домой. Если в самом начале Ань Жюле половину дистанции «преодолевал», сидя на закорках у Ду Яньмо, то теперь он был в состоянии пройти всю дистанцию самостоятельно, и происходящие с ним изменения заставили его осознать всю мощь адаптивных способностей человека… И ключевым моментом здесь было эстетическое удовольствие, которое Ань Жюле получал от созерцания бегущего мальчика. Одежда Ду Яньмо была специально подобрана для бега и очень удобно облегала его тело. Правильные и чёткие движения, ровная осанка, здоровая красота развитого, юного тела, игра крепких мышц во время бега под просторной футболкой. У Ань Жюле иной раз просто руки чесались пощупать ясно различимые налитые ядра и тяжёлого великана в комплекте с ними, только прикосновение к ним способно исцелить его лень. Ради красоты Ань Жюле готов пойти на любой риск, он ежедневно бегал с этим красавчиком во имя сохранения физической формы, а на деле предавался сексуальным фантазиям, и это было основной движущей силой в его беге. Цяо Кенан правильно сказал, он терял голову от похоти… Ань Жюле сделал небольшую растяжку, увидел знакомый силуэт и со всех ног припустил в его сторону. Мужчина-атлет. Его юный любовник заставлял оглядываться на него всех зрелых дядюшек и тётушек вокруг. Человечество всю жизнь гонится за красотой и здоровьем, безостановочно, до самой смерти. «Этот парень занят», думал Ань Жюле и самодовольно улыбался, «вы ещё не знаете, как классно он выглядит в постели, когда трахает бесперебойно, он весь, сверху до низу сексуален, до кончиков ногтей». — … Господин Хризантема, чему ты улыбаешься? — А? — Ань Жюле ощупал своё лицо, кажется, уголки губ и правда приподняты, — А что? — Выглядит страшновато, — Ду Яньмо теперь прямо и непосредственно делился впечатлениями. Ань Жюле посмотрел на него. Ничего удивительного, разве можно ожидать, что похабная ухмылка будет выглядеть привлекательно… Никаких условных сигналов, они пришли, чтобы бегать. Вокруг очень тихо, даже ветер тихий и лёгкий. Отражённые блики огней на берегу реки колышутся в воде, похожие на разноцветные пятна масляной краски. Вдоль дороги переливаются неясным светом фонари, вдалеке смутно виднеются какие-то размытые, светлые пейзажи. Мальчик как-то рассказывал о предыдущем фестивале фейерверков, он бежал по берегу реки и наедине с самим собой наслаждался чудесными салютами. Ань Жюле тогда вспомнил, как он смотрел на фейерверки в толпе народа; было так тесно, люди толкались и ругались, и когда послышался треск выпускаемых в небо огней, Ань Жюле не получил от зрелища никакого удовольствия. Ду Яньмо подивился его рассказу: — Как это глупо. Ань Жюле не отрицал и лишь рассмеялся: — К счастью, большинство людей глупы. Если даже ты не изменишься, тебя заставят соответствовать общепринятым нормам, ты не сможешь жить в обществе отщепенцем. Ду Яньмо, подумав, согласился, что это разумно; смотреть на что-то в одиночестве и не иметь возможности поделиться впечатлениями действительно скучно. Он ответил: — В следующий раз мы посмотрим вместе. Следующий раз… наступит больше, чем через полгода. На тот момент Ань Жюле не знал, что ему ответить. Тогда его отношения с подростком были как эта дорога перед ними, она казалась прямой, как стрела и бесконечной, но дойдя до определённого этапа им обоим придётся оглянуться назад. И разойтись по домам, каждый к своей семье, к своим родным. Ань Жюле не представлял своих чувств к подростку: они слишком хорошо подходили друг другу своими предпочтениями и сексуальным аппетитом, невозможно даже подумать, что это когда-нибудь вызовет отвращение, разве может такой секс надоесть? Сам же он, хоть и казался ветреным, но внутри считал себя исключительным однолюбом; одежда и обувь, которые ему действительно нравились, за восемь лет ещё никогда не были выброшены, иногда он их доставал, чистил и бережно убирал обратно. Цяо Кенан говорил о нём: «Он кажется бесчувственным, но на самом деле он очень нежный». Он понимал, что начал невольно симпатизировать мальчику, что этот порой весьма хитрожопый ребёнок вопреки всему запал ему в душу и вызывает в нём сочувствие. Нет, Ань Жюле не любит его, он не может любить, в любви нет ничего хорошего, во всяком случае, для мальчика это плохо. И в нём самом всё ещё хранятся кровавые уроки прошлого. Мальчика нужно беречь и лелеять, окружить спокойной лаской и теплом, Ань Жюле считал, что так будет лучше всего. Потом подросток покинет его, найдёт себе прекрасного во всех смыслах человека, перестанет безобразничать, и всё у него будет хорошо. Что до него, то у него всего лишь крохотная эпизодическая роль в жизненной пьесе молодого человека. Возможно, через пять — десять лет он снова с ним встретится и поставит в критическую ситуацию, имея туз в рукаве (в виде прошлых отношений), или что-то в этом роде. Попытается всколыхнуть старые чувства, разыграв небольшую сопливую мелодраму, где ему подойдёт роль смертельно больного, либо пострадавшего в ДТП — мамочки, ведь этих актёров второго плана никто не страхует? Сейчас, очевидно, следует обратиться в страховую компанию для урегулирования претензий на компенсацию. И каково это — бегать за бывшим? Если только бывший бой-френд не потянет страховку, второстепенный актёр ради поддержки приобретёт долю… Ду Яньмо прервал пустые фантазии Ань Жюле: — Господин Хризантема? — Да? — Мы прошли дистанцию, — Ду Яньмо указал на напоминающий знак перед ними. Для того, чтобы предотвратить бесконечный бег Ду Яньмо, они договорились в одном месте обозначить поворотную точку; раньше на этом месте Ань Жюле обычно начинал задыхаться и переходил на шаг. Сегодня неожиданно для самого себя Ань Жюле, увлечённый по-сторонними мыслями, побил собственный рекорд… Ань Жюле от бурного дыхания почувствовал боль в груди. Ду Яньмо дышал чуть скорее обычного, но не сумбурно, он имел способность к бегу от рождения и бегал хорошо. Они оба вспотели, и прохладный ночной ветер был как нельзя кстати. В мозгу Ань Жюле всё ещё метались отзвуки придуманной им мыльной оперы, когда он вдруг увидел, как Ду Яньмо прикрыл глаза, наслаждаясь дуновением ветра. В этот момент он выглядел настолько самодостаточным, в его облике была такая мужественность и сила духа, соединённая с нежностью и кротостью, что Ань Жюле до боли в сердце захотелось быть с ним рядом… Он поднялся на цыпочки и поцеловал его. Вокруг никого не было, но этот поцелуй Ань Жюле был настолько лёгким, что не открой Ду Яньмо глаза, он подумал бы, что его губ коснулся ночной ветер… Тихо моргая глазами, Ду Яньмо смотрел на мужчину. Ань Жюле улыбался, в его глазах мерцал таинственный свет, как будто там, на дне, светился прекрасный звёздный камень, а сбоку возле рта наметилась еле заметная ямочка, не слишком отчётливая, но она заставляла сердце Ду Яньмо биться пылко и трепетно. Этот мужчина крайне редко улыбался так широко и искренне, раньше Ду Яньмо мечтал увидеть его улыбку с ямочкой, но в этот момент неожиданно… почувствовал боль. Необъяснимую боль. Он поднял руку и погладил Ань Жюле по щеке, потом дотронулся до уголков его глаз. Они были сухими, то, что он полагал за влагу, было всего лишь блеском. Ань Жюле прикрыл глаза, казалось, он наслаждался его прикосновениями. Ду Яньмо вдруг подумал, что в то время, когда он сам был крайне неопытным и порой грубым, этот человек всё равно всегда поощрял его. Он, всегда ненавидевший прикасаться к другим людям, теперь одержим другой крайностью: прикосновение к его коже приносили невероятное удовольствие, этот мужчина просто приручил его. Только он и никто другой. Ань Жюле позволял себя трогать, потому что Ду Яньмо был очень тёплым, и ему это было приятно. И он понимал, что он тоже нравится мальчику, что тот дорожит им. Не всё сводится к любви или не любви. Невозможно, недопустимо требовать от мальчишки посвятить ему свою жизнь только из-за того, что сейчас он что-то делает для него. Он хотел совсем не этого. Ань Жюле сомкнул губы и слегка улыбнулся: — Успокойся. Ду Яньмо: -? Ань Жюле погладил его по голове и мысленно продолжил: «что бы ни было, но в будущем я никогда не буду искать тебя. Я только хочу, чтобы ты хорошо провёл это время. Я не побеспокою тебя, это моя нежность».