Счастливая жизнь.

Смотри, не ошибись. (Ли Яоян — Хо Цзянхуа (Уоллес Хо). Ань Жюле наконец-то вернулся домой, в свой настоящий «дом». Он не держал зла на отца, избивавшего его и, возможно, рассказавшего всему старшему поколению семьи о том, что его сын отличается от обычных людей, по большей части это было лишь проявлением консервативности его отца. Но не держать зла не означает не помнить боль. Конечно, это дом, где он родился, и он может туда вернуться, но этот дом не даст ему настоящего спокойствия, всего лишь защитив от дождя и ветров. Войдя в свою квартиру, он прежде всего удостоверился, что может крутиться и вертеться так и этак, и при этом с его раной ничего не происходит. В квартире накопилось много грязи, надо бы хоть мало-мальски прибраться, но в члене накопилось столько спермы, что пришлось отдать ему пальму первенства. Он немедленно пригласил подростка на свидание. Эти два месяца вынудили его очистить свои мысли от порочных желаний до состояния прозрачного бульона. Он уже по-настоящему опасался, что в его заднице завелись черви, не потому ли она целыми днями зудит? Первое, что он увидел, выйдя из дома, это неизвестный чёрный «Мерседес», занявший едва ли не половину проезжей части внутри жилого комплекса. Рядом стояли двое мужчин, один из них курил, опираясь на бок автомобиля. У этого человека на левой руке отсутствовал безымянный палец. Глаза Ань Жюле расширились, он не удержался от возгласа: — Ян-гэ… (哥, gē, старший брат, уважительное обращение к старшему). Ли Яоян услышал, его холодные глаза устремили взгляд на брата. Он отбросил сигарету и шагнул ему навстречу, в его ровном голосе невозможно было расслышать ни гнев, ни радость: — Куда это ты собрался так поздно? Вечера сейчас холодные, неужели нельзя было надеть куртку? Он сделал знак своему подручному, тот вынырнул из-за спины и подал ему куртку; Ли Яоян накинул её на плечи Ань Жюле. — Человек, только что сделавший операцию, должен следить за своим здоровьем. И это говорит ему человек, который после операции на печени дымит, как паровоз? Ань Жюле скинул с себя куртку и овладел собой. Некоторые люди и события, которые глубоко и тяжело врезались в вашу память когда-то, спустя много лет предстают совершенно в другом свете. Оказывается, то, что когда-то казалось таким важным, на самом деле ничего не значит. Они не виделись почти десять лет. Ли Яоян прошёл через такую же операцию, его лицо осунулось, и щёки немного ввалились, но фигура по-прежнему была стройной и подтянутой; широкоплечий, узкобёдрый, он выглядел очень достойно. Он старше Ань Жюле на десять лет, ему скоро исполнится тридцать девять, жизнь его достаточно потрепала и сделала серьёзным. Они все унаследовали русскую кровь матушки Ань, только избалованный Ань Жюле был похож на простодушного барчонка, а Ли Яоян напоминал не-что среднее между агентами КГБ и 007, особенно исходящим от него запахом крови, который не могли перебить ни табачный дым, ни обильный парфюм. Ань Жюле сморщил нос и подумал, что наверняка этот человек всё то время, что они не виделись, усиленно грешил. Амитабха. Ли Яоян улыбнулся и рукой, пропахшей табаком, с мозолями, набитыми оружием, ласково ущипнул его за щёку, совсем как в детстве: — Ты съел весь коллаген, что я тебе прислал? Твоя кожа выглядит ещё моложе, чем раньше. Заебись, а он-то принял это за отцовскую любовь, благодаря которой он так растрогался, что целыми днями давился, но жрал это чудодейственное лекарство, а оно оказалось подарком от этого хорька! — Кто тебе сказал, что донор — я? Ли Яоян опустил руку на его плечо, сохраняя на лице идеальную улыбку, из прежней развязной и высокомерной превратившуюся в скромную и спокойную, наполненную намёками и подтекстами, вводящую людей в заблуждение. — 80% персонала этой больницы связано с нашими бандами, узнать, кто донор, легко, как два пальца… вверх поднять. — Ну, раз вы проворачиваете такие большие дела, почему ты просто не взял печень у любого пациента? — Я хотел воспользоваться этим случаем, чтобы посмотреть, кто относится ко мне с наибольшей любовью и преданностью… в нашей семье. Ли Яоян легко вздохнул, и было непонятно, действительно ли он что-то чувствует или притворяется, между тем, он продолжил: — Я слышал, ты хочешь удалить шрам? Это шрам на левом запястье? В чём дело, расскажи Ян-гэ? — Это не твоё дело, — Ань Жюле освободился от его руки и тут же засунул обе руки в карманы, приготовившись к обороне, — У меня назначена приятная встреча кое с кем. Я ради твоей печени терпел два месяца, так что отпустить меня к моему трахалю не будет чрезмерной просьбой, верно? Ли Яоян смиренно опустил голову: — Почему бы тебе не обратиться за помощью к старому знакомому… А? Это его «А?», произнесённое прямо на ухо Ань Жюле, вызвало волну мурашек по коже — совершенно омерзительно. Если бы он не был его кровным родственником, Ань Жюле дал бы ему пинка. — Я ненавижу запах табака, и у тебя отвратительный парфюм, а твой костюм нувориша абсолютно безвкусен. В те далёкие годы, когда Ли Яоян был всего лишь мелкой шпаной, он любил одеваться с претензией на высокий класс, но как назло, вещи на нём плохо сочетались, вкус у него был вульгарным. Ань Жюле иногда не выдерживал и покупал ему одежду, помогал подбирать по стилю. Сейчас на нём костюм от ARMANI, туфли от ferragamo, наручные часы Ролекс, просто ходячая куча денег, но внутри этой кучи по-прежнему сидит бандит. — Знаешь, ты заставил меня понять одну истину, — с сочувствием продолжал Ань Жюле, — Известный брэнд совсем не панацея, гнилой человек может надеть LV, *но всё равно останется гнилым человеком, только одетым в костюм LV; даже ублюдок, надевший на себя всё золото и серебро мира, останется золотым ублюдком, серебряным ублюдком, но никогда не превратится в Сюань-У. ** (*Аббревиатура Louis Vuitton (Луи́ Витто́н) один из старейших французских Модных домов, специализирующийся на производстве мужской, женской и детской одежды, обуви и аксессуаров люксового сегмента, а также ювелирных изделий. Визитной карточкой бренда являются чемоданы. **Игра слов: 王八 (wángba) — черепаха; бран. рогоносец; ублюдок, шваль, сволочь. 玄武 (xuánwǔ) — Сюань-У (чёрный воин, дух-покровитель севера, изображался в виде черепахи со змеей вместо хвоста). Ключевое слово — черепаха). Подручный за спиной Ли Яояна невольно дёрнулся, но сам Ли Яоян нисколько не рассердился. Если бы такие слова ему осмелился сказать кто-то посторонний, ткнув в его больное место, он бы пристрелил его на месте, но его Сяо Ле всегда был исключением. — Ну, может, ты по старой памяти поможешь старшему брату подобрать костюм. — Я очень занят, у меня нет времени, дайте пройти, я не вернусь. Ань Жюле прошёл несколько шагов и снова повернулся: — Кстати, у тебя ведь сломан нос? Значит, и член у тебя перекошен, а у моего теперешнего любовника побольше и попрямее твоего будет… Или я не так тебя понял, и под старыми знакомыми ты имел в виду Мин Цая и Синь-гэ? На этот раз прежняя невозмутимая улыбка слетела с лица Ли Яояна, и он мрачно ответил: — Мин Цай два года назад заслонил меня от пули и погиб, а А Синь сейчас перевоспитывается в одним хорошем месте на юге… Хочешь его увидеть? — Нет, — Ань Жюле молитвенно сложил руки, — Бедный Мин Цай, царствие ему Небесное, пусть отдыхает на том свете получше. Из-за того, что он спас подонка, свою следующую жизнь он проведёт как домашний тягловый скот. Ли Яоян горько усмехнулся: — Сяо Ле… — Короче говоря, ты отпустил Мин Цаю и Синь-гэ их грех, спасибо тебе. Ли Яоян не успел ничего возразить, а Ань Жюле продолжил: — Больше не приходи. Сегодня тебе повезло, твою мать, я не ужинал, но если в следующий раз я буду поевшим, меня определённо стошнит на тебя. Мне ещё ни разу в жизни не доводилось блевать на ARMANI, будет шанс попробовать. Ань Жюле отвернулся и без всяких сожалений пошёл прочь, продолжая выкрикивать: — Ты глубоко ошибся, незачем было приходить ко мне и оскорблять мою красоту… Хуже, чем в детстве, когда он бегал за ним и звал «Ян-гэ, Ян-гэ». Ли Яоян остался стоять и смотреть на красивый, стройный силуэт своего младшего кузена… И на его задницу, которую когда-то ему было позволено грубо тискать и в любое время, стоило только захотеть, проникать свирепым членом в юное, нежное, розовое отверстие, и с удовольствием скакать там во весь опор. Стоило только подумать об этом, как всё тело обдало нестерпимым жаром. Сколько юношей и женщин перебывало в его объятиях за эти годы, но после Ань Жюле он ни с кем не испытывал такого запредельного, затмевающего разум наслаждения. Он подозвал к себе подручного и приказал: — Проследи за ним, выясни, с кем он. *** Какое невезение. Ань Жюле шёл вдоль дороги и похлопывал себя по плечам, словно пытаясь стряхнуть с себя омерзительные ощущения от встречи с братом. Он тёр щёку, которой коснулась его рука, казалось, на ней ещё сохранился запах табака, крови и аромат парфюма… Извращённый запах перерождался в рвотные позывы, заставляющие его желудок выворачиваться наизнанку и исторгать из себя всё содержимое. Если бы оно было. Он искренне радовался, что не успел поужинать. Когда он пришёл на их старое место — в дешёвый, плохо оборудованный отель — Ду Яньмо уже давно ждал его. Он всегда приходил вовремя, за исключением того непредвиденного случая, никогда не опаздывал. Ань Жюле из-за неприятной встречи, естественно, задержался. — Извини, опоздал. Ань Жюле приветственно поднял руку, но Ду Яньмо уже увидел его. Хотя его лицо, как обычно, было неподвижным, но в чёрных глазах трепетало что-то такое, что заставляло сердце млеть. Ань Жюле бессознательно и немного нетерпеливо отвернул лицо в сторону и сказал: — Не надо, со мной всё хорошо. Ду Яньмо притянул к себе его лицо и очень подробно сверху донизу осмотрел несколько раз и убедившись, что он цел и невредим, только тогда выдохнул с облегчением: — Ты поправился. «Блин». — Если каждый день есть свиные ножки, невозможно не растолстеть. И Ань Жюле подчеркнул: — Потом я обязательно похудею. Ду Яньмо уже знал, какое значение он придаёт своей внешности, он подхватил партнёра на руки и сказал: — Не надо, так лучше, я буду носить тебя на руках. Ань Жюле не ожидал таких внезапных признаний, он не привык, что его, как ребёнка, поднимают на руки, он начал поспешно вырываться и требовать, чтобы его вернули на землю. — Не шуми. В итоге Ань Жюле замолчал, воровато огляделся по сторонам и увидев, что рядом никого нет, неожиданно сам обнял Ду Яньмо и зарылся лицом в его грудь, мягко потираясь и вдыхая его запах. Ду Яньмо с необъяснимым смущением проговорил: — Господин Хризантема… Ань Жюле удовлетворённо вздохнул: — Как всё-таки хорошо быть молодым. Договорив, он накрыл ладонью грудь Ду Яньмо и несколько раз самым непристойным образом пощипал. Ду Яньмо: — … Ему повезло, что эти два месяца он не прекращал тренировки, и он смог удержать партнёра на руках. Они вошли в гостиницу. Давненько они этого не делали. С тех пор, как мимолётная связь между ними превратилась в некие отношения, они встречались как минимум раз в две недели, и не ожидали, что расстанутся на целых два месяца. Оба немного волновались. Едва войдя в комнату, Ань Жюле, больше похожий на волка, нападающего на свирепого тигра, даже не включив свет, набросился на Ду Яньмо, прижал его к двери, затем быстро опустился на корточки, принялся грубо стаскивать с него джинсы, трусы и поймав ртом выпрыгнувший ему навстречу большой член, сразу начал сосать. Ду Яньмо тоже хотелось полизать его, он был не согласен с односторонним обслуживанием, поэтому он предложил: — Пошли… на кровать. Рот Ань Жюле был занят членом, он не мог ответить, только всхлипнул и кивнул головой. Ду Яньмо снова поднял его на руки, уложил на кровать и раздел, обнажив торс. В глазах Ань Жюле зажглись зелёные огоньки, на этот раз пацан навалился на него, целуя и кусая, вероятно, он был уже на пределе и с трудом сдерживался. Ду Яньмо прижался к нему всем телом, срывая одежду. Двое мужчин, охваченных похотью, хуже животных, катались по кровати, словно в драке, Ду Яньмо хватал Ань Жюле за соски, опускаясь рукой всё ниже. Наконец, он дотронулся до шрама на животе, и только тогда остановился. Он слишком хорошо знаком с телом этого человека и даже с закрытыми глазами, на ощупь мог найти различия. Он погладил лёгкими, успокаивающими движениями, а другой рукой включил лампу рядом с кроватью. Под тусклым светом ночника прежде атласно-гладкий живот Ань Жюле стал похож на порванные колготки, прочерченный поперёк жёстким заросшим шрамом. Ань Жюле, проследив за его взглядом, криво усмехнулся: — Скажи сразу, что он уродливый. — Нет. Ду Яньмо понял, что ласковых поглаживаний недостаточно, он наклонился и со всей искренностью поцеловал рубец. Конечно, рана уже полностью заросла, но удивительным образом новая, свежая кожа оказалась особенно чувствительной, и от сильной щекотки Ань Жюле втянул живот. Желание Ду Яньмо утихло, он сам не понимал, почему ему не хочется ничего делать в таких условиях, его сдерживало не наличие шрама, но… он не хотел снова причинять ему боль. На лице Ань Жюле ясно отразилось страстное желание и неудовлетворённость, он чувствовал, что если сейчас ему откажут, это будет равносильно удару кулаком в морду. Ду Яньмо раздумывал: — Можно, на этот раз я всё сделаю сам? — … Ань Жюле подумал, «интересно, а был ли хоть один раз, когда я не передавал тебе все полномочия?» Допустим, в самом начале он сел на пацана верхом, но потом-то тот всё равно перевернул его в обычную позицию или пялил сзади; и независимо от позиции, подросток вдувал ему до тех пор, пока смазка не высыхала и презервативы заканчивались. Тем не менее, поскольку Ду Яньмо выдвинул такое предложение, Ань Жюле почёл за благо прислушаться к его мнению: — Ладно, будь по-твоему. «Посмотрим, какими фокусами ты намерен меня развлечь». С этого момента атмосфера совершенно изменилась, если вначале два хищника набрасывались друг на друга, готовые разорвать в клочья, то теперь ручной пёс облизывал и целовал, стараясь угодить, снискать расположение; казалось, его губы были везде, он не пропускал ни единого миллиметра кожи, ни одной сладкой складочки, вылизывая даже промежутки между пальцами ног. Всё это он делал и раньше, но в этот раз всё было как-то иначе, словно он хотел, чтобы только Ань Жюле получал удовольствие. — М-мм… А-ах… Тёплый рот мальчишки всосал член Ань Жюле, и он сразу выстрелил. Сперму, смешанную со смазкой, прямо во рту перенесли к анусу и языком растёрли по сфинктеру. Ду Яньмо надел презерватив и окончательно растянув его заднее отверстие, стал медленно проникать в него. Он вставил не до конца, приблизительно только наполовину и как раз прижал простату Ань Жюле, мелко подёргивая членом. Наивысшее наслаждение доставляют именно удары головкой члена по простате, но главное в этой любовной ласке то, что сексуальное удовольствие становится нестерпимым настолько, что затмевает разум и заставляет терять сознание. Ду Яньмо входил не полностью и сразу попадал в самую чувствительную точку, непрерывно стимулируя наивысшую эрогенную зону Ань Жюле. Последний вскоре не вынес и вцепился в любовника обеими руками с криком: — Не надо, не надо всё время тереться об это… Но Ду Яньмо и ухом не повёл, он снова своим обычным приёмом зафиксировал его тело, чтобы он не мог так легко уйти из сплетённых им силков острой, сладкой пытки. Ноги Ань Жюле снова безвольно раскинулись, только что отстрелявшийся член снова поднял голову, прозрачный и густой сок предстательной железы перелился через щель уретры и увлажнил крепкий живот Ду Яньмо. — Да… да… как хорошо… У него кружилась голова, должно быть, от криков, всё тело непрерывно выделяло обильный пот, хотя интенсивных толчков не было, однако Ань Жюле так глубоко погрузился в наслаждение, что казалось, кости рассыпались в прах и костный мозг превратился в масло. Его член выпрямился в струнку, кишечник прерывисто сокращался в спазмах, отверстие напряжённо трепетало. Ду Яньмо был почти в таком же состоянии, и тогда он вытащил орудие и вошёл одним ударом, сразу засунув до конца. — А-аа! Член пролетел вглубь, цепляя простату всей своей длиной и раздвигая ткани слой за слоем. Расфокусированные глаза Ань Жюле расширились, глядя в одну точку, он ещё не осознал до конца событие, а по позвоночнику, царапая кожу острыми коготками-иголочками пронеслась волна колючих мурашек, размягчая всё от спинного мозга до пяток. Ду Яньмо ласково провёл рукой по его члену туда и обратно, и Ань Жюле мгновенно кончил. Он шумно хватал воздух ртом, задыхаясь, нижняя часть тела онемела, прямая кишка плотно обхватила член партнёра. Ду Яньмо вышел из него, сорвал презерватив и одной рукой обхватил оба их члена, продолжая дрочить. Ань Жюле только что кончил, и его член ещё не совсем упал, это трение вызвало новый оргазм, третий по счёту; на этот раз из него вытекло всего несколько капель эякулята. Ду Яньмо продержался дольше, но он, очарованный этим непристойным зрелищем, выстрелил, как только белёсые капли спермы Ань Жюле оросили его ствол. Ань Жюле не мог не признать, что его кругозор действительно расширился. В своём насыщенном прошлом он перетрахался с уймой народу, кто только не засаживал ему до предела со всей свирепостью, сожалея при этом, что нельзя вместе с членом засунуть в его дыру ещё и яйца. И впервые в жизни он встретил такое старание полного и абсолютного удовлетворения пассива от какого-то шестнадцатилетнего мальчишки… — Где ты этому научился? Ду Яньмо выдал свой стандартный ответ: — Я гуглил. — … Он не знал, что сказать. Это удивительно, но получается, что его, взрослого человека, этот совсем юный мальчик… любит? Немного обеспокоенный этой мыслью, он раздвинул ноги: — Эй, ты можешь вставить сюда и получать удовольствие, пока не насытишься. И подчеркнул: — С моей раной всё в порядке. Ду Яньмо покачал головой, взял с тумбочки рядом с кроватью туалетную бумагу и вытер причиндалы Ань Жюле, попутно взвесив в руке его яйца: — Ты три раза кончил, тут почти ничего не осталось. — Но у тебя-то ещё полно! — непонятно, почему Ань Жюле так переживал, — Давай, быстрей! Ду Яньмо упёрся, и это вызвало в Ань Жюле необъяснимый гнев: — Я приказываю тебе, немедленно сделай это… — Ты же не хочешь этого. С самого начала, как ты вошёл сюда, ты в мыслях где-то не здесь. Ань Жюле возразил: — Ничего подобного! Я отдавался тебе больше, чем когда-либо, разве ты не видел, что со мной творилось, разве мой член не стоял всё время? — Это простая физиология, на самом деле ты совсем не хотел это делать, — сказал Ду Яньмо и добавил, — Ты просто хотел расслабиться. — … — Ань Жюле опять растерял все слова, откуда-то появилось непонятное смущение и постепенно накрыло его с головой так, что он даже не мог открыть глаза, — Разве это делают не для того, чтобы в первую очередь расслабиться? Ду Яньмо покачал головой: — Это не совсем то же самое. Он так и не сказал, в чём отличие, потому что Ань Жюле был первым мужчиной в его объятиях. Поэтому, пусть их связь всего лишь плотская, но в ней всегда было так много неясных чувств, каждый раз, занимаясь сексом с этим человеком, он чувствовал, что ему позволят всё, что он захочет и всё стерпят. Возможно, прежде это не чувствовалось так сильно, до сегодняшнего дня Ань Жюле поступал очень импульсивно. Ду Яньмо только понимал, что они друг для друга были лишь инструментами для наслаждения. Ань Жюле хотел спустить пар, и он помог ему снять напряжение, совершенно ни к чему портить друг другу впечатления. Он вытер Ань Жюле, сдвинул его ноги вместе и сказал: — Хочешь принять душ? До какой степени Ань Жюле был всеми избалован, изнежен и любим, до такой же степени ему была свойственна необъяснимая мягкость и уступчивость. Он не хотел об этом вспоминать, но отношения с Ли Яояном оставили в его теле не слишком приятные впечатления от контактов; в то время он научился только одному способу поведения: сжать задницу и принять проникновение. Все его последующие партнёры по сексу в большинстве случаев шли тем же путём, предпочитая, не заморачиваясь, просто обоюдно кончить и всё. Только Ду Яньмо оказался другим. Абсолютно другим. Ань Жюле расслабился, чувствуя себя благодарным подростку и в то же время виноватым. — Позволь старшему брату обнять тебя. Он крепко обнял Ду Яньмо, вдыхая чистый и влажный запах юного тела, смешанный с ароматом мыла. Теперь Ду Яньмо всё больше и больше понимал, что время — это золото; все моются, чтобы быть чистыми, но что касалось Ань Жюле, то он мог и не мыться, для мальчика это не имело значения. Он считал, что лучше потратить это время на объятия. Ань Жюле прильнул к нему и застыл так надолго, что Ду Яньмо вдруг почувствовал, что с ним что-то не так. — Господин Хризантема, тебе плохо? Ань Жюле как-то неопределённо посмотрел на подростка: — Тебе шестнадцать. — Да. Ань Жюле опустил глаза. — Я потерял невинность примерно в твоём возрасте. И поцеловал Ду Яньмо. Кстати о поцелуях, они с момента встречи и до сих пор ещё ни разу по-настоящему не поцеловались. И с поцелуем этот пазл словно сложился в законченную и правильную картину. Ань Жюле целовался с великим множеством людей, он даже фотографировал свои поцелуи и приклеивал их на стену под названием «My Happy Life», коллекционировал и смаковал висящие на стене игривые снимки, словно музейные экспонаты. Люди обычно коллекционируют реальные вещи, а он собирал разрушенные, увядшие чувства. И только поцелуи с этим мальчиком с самого начала очаровали его своим теплом и лаской… Сладкие, с еле уловимым привкусом мяты, простите, но другое определение он не мог употребить, любое определение, кроме «сладкий», было бы неверным. С глубоким вздохом он прервал поцелуй. Ду Яньмо не мог понять, с чего это он так расчувствовался, впрочем, Ань Жюле вскоре привёл в порядок своё настроение и предложил: — Я жутко голодный, пойдём, поедим чего-нибудь. *** Ближе к ночи, кроме круглосуточных супермаркетов, ещё оставались открытыми лотки так называемой «чёрно-белой нарезки». (黑白切 — hēibái qiē, чёрно-белая нарезка, тайваньская закуска, очень популярная как на Тайване, так и в центральном Китае. Название «чёрно-белое» происходит от тайваньского произношения 随意- «случайный», «произвольный», т.е., овощи нарезаются произвольно, как попало. Основным ингредиентом блюда является свинина (все её части), плюс сушёные бобы и зелёные овощи. Это часть тайваньской культуры). Лотки «чёрно-белой нарезки» да общеизвестные лапшичные. С тех пор, как Ань Жюле последний раз поел той лапши, он теперь боялся к ним приближаться, однако, сейчас выбора не было… По соседству ещё имелся лоток, где жарили солёного хрустящего цыплёнка, *** он насчитал несколько видов. Он повёл подростка за собой, вошёл в эту лавочку, взял меню и подтолкнул Ду Яньмо: — Что ты будешь кушать? Ду Яньмо молча взглянул и отодвинул меню: — Ничего. (***咸酥鸡 — xián sū jī, обычная закуска на Тайване, жареное куриное мясо в различных маринадах и обсыпках, типа местных KFC). — Ты не голоден? — удивился Ань Жюле, разве подростки не самый прожорливый народ… Тьфу ты, прибежал из дому, ублажил его по полной программе, сам кончил, не считая затраты физических сил на пробежку. В этом возрасте желудки у молодых бездонные, и в то, что мальчишка не голоден, Ань Жюле, хоть убей, поверить не мог. На самом деле Ду Яньмо посмотрел меню и выбрал варёное с приправами яйцо за 15 юаней. Им сегодня в отеле как раз сделали скидку 10% и дали сдачу 30 юаней, которую они, как обычно, разделили пополам. — Давай-ка поменяемся местами. Ань Жюле взял ручку и шурша по бумаге, отметил несколько блюд на верхних строчках, примерно два или три, как раз в расчёте на порцию для одного человека. Затем подошёл к продавцу: — Хозяин, я хочу заказать всё; те, что отмечены в начале меню, я не буду, остальные блюда принесите, каждого по тарелке. — Что? — хозяин с испугом посмотрел на Ань Жюле, вроде трезвый, даже не под хмельком, — Ладно, только ты сначала расплатись. — Не вопрос, — Ань Жюле отдал торговцу деньги и вернулся за столик. Ду Яньмо сидел спиной к прилавку, ничего не подозревая о «происках» Ань Жюле. Ань Жюле сел на место и принялся любоваться своими алыми ногтями, поворачивая их из стороны в сторону, затем как бы ненароком уронил: — Я такой человек, у меня слишком плохие, просто ужасные привычки. — Да? — Да, я ветреный, вечно неудовлетворённый, мне всегда всего мало. Когда я заказываю блюда, я представляю себя древним императором за трапезой, и у меня на столе должно быть не менее десяти блюд, чтобы стол был полон… Но я очень боюсь растолстеть, поэтому беру от каждого блюда по чуть-чуть, только пробую и всё… Ду Яньмо: — Это слишком расточительно, ведь за каждым зёрнышком стоит тяжёлый человеческий труд. Ань Жюле улыбнулся: — Знаю, но мне доставило бы удовольствие, если бы некий возмущённый крестьянин выпорол меня палкой, стоя за моей спиной, а я… плакал бы и говорил: «простите меня, я больше так не буду, уа-уа-аа, уа-уа-аа»… Пошлое выражение лица сопровождали весьма недвусмысленные же-сты и телодвижения. Впрочем, Ду Яньмо уже достаточно привык к его поведению и вполне понял, что означают его интонации и жесты. — Господин Хризантема, а ты оказывается, мазохист… Он и в постели очень любит, когда его доводят до слёз, каждый раз орёт «иу-иу, ай-яй, нет, нет, ты меня порвёшь», но чем глубже в него проникаешь, тем теснее и жарче становится внутри, всегда сам себе противоречит. — Бинго! — Ань Жюле не отрицал, наоборот, обрадовался, — Только ты слишком молчаливый, тебе надо бы ещё поднахвататься грязных словечек. Тебе же нравится моя задница, да? В следующий раз расхваливай и превозноси её, чтобы она плакала от счастья и дрожала, чтобы внутри всё сжималось, вот так… Ду Яньмо: — … Посреди ночи сидеть в забегаловке и с невозмутимым покерфейсом обсуждать такую скабрезную тему, Ань Жюле это забавляло донельзя. Хозяин лавочки начал подавать блюда, одну тарелку за другой. Ду Яньмо ещё не успел выразить удивление, когда хозяин, перед тем, как раскладывать жареного цыплёнка, подбежал испросил: — Господин, у Вас задница ****горячая? Ань Жюле прищурил глаза, улыбаясь — Ду Яньмо теперь уже не сомневался, что такая его манера улыбаться всегда несёт скрытый смысл. — Горячая, спасибо тебе. (****Игра слов, основанная на многозначности иероглифов; 屁股 — pìgu, задница, зад, круп, задняя часть у животных. В д.сл. хозяин имеет в виду заднюю часть цыплёнка, которую подают как в горячем, так и в холодном виде, и он уточнил, имея в виду «Вы заказывали горячую заднюю часть?»). Старый хозяин лавки, не подозревавший, что только что подверг клиента пошлому сексуальному домогательству, вернулся в готовке. Ду Яньмо не знал, что и думать… — Господин Хризантема, какой же ты пошляк. — Да ладно, он спросил, горячая или не горячая у меня задница, я сказал, что горячая, или ты будешь отрицать? Ду Яньмо не нашёл, что ответить, он действительно не мог отрицать, ни с какой стороны. Он перевёл взгляд на стол, уставленный блюдами с едой, пустой желудок нестерпимо сжался, рот наполнился слюной. Ань Жюле не стал приглашать его и настаивать, он просто подцепил чуть-чуть здесь, чуть-чуть там, с каждой тарелки клюнул по маленькому кусочку и отложил палочки со словами: — Ну вот, император насытился. Ду Яньмо вопросительно уставился на него: — Тогда… Эта еда… — Кто смел, тот и съел. (Идиома: 谁看到，谁处理。 Кто увидел, тот действует). И он с показным безразличием откинулся на спинку стула. Ду Яньмо растерянно молчал. Тогда Ань Жюле с улыбкой передал ему одноразовый комплект палочек: — Тебя же учили в школе «За каждым зёрнышком стоит тяжёлый человеческий труд», ну же? Смысл был вполне ясен, Ду Яньмо нечего было возразить. Он понял, что таким образом Ань Жюле позаботился о нём. Проявления заботы соединяются в прекрасные ступени, позволяющие тебе построить многоэтажное здание дружбы, это работает чисто, мощно и безукоризненно. Хотя Ду Яньмо был присущ некий гонор, свойственный юности, однако не настолько, чтобы не оценить старания человека. Тем более, что всё было уже тронуто понемножку и возврату не подлежало, оставалось только съесть. Ду Яньмо взял палочки, вскрыл упаковку и уже собрался вынуть палочки, когда Ань Жюле снова встрепенулся: — Ай, подожди. Он взял в руки бамбуковые палочки для еды, сложил их вместе, потом вложил между ладонями и покатал друг о друга — так, как будто добывал огонь трением. И только после этого вернул палочки Ду Яньмо со словами: — Так ты не посадишь себе занозу. — … Ань Жюле совершенно не старался делать нежные поступки, эта зараза в чистом виде перешла к нему от старшего кузена Ань Юмина, который любил бескорыстно заботиться о людях. Заметив подозрительный взгляд Ду Яньмо, Ань Жюле почесал в затылке: — Это просто привычка, никакого двойного смысла… Давай, ешь. — … Угу. Ду Яньмо взял палочки. «Что за привычка? О ком это он привык так заботиться?» Ему было любопытно, его одолевали сомнения… Поступок Ань Жюле ввёл его в ступор. Ду Яньмо поднял глаза и посмотрел на сидящего напротив него мужчину: на его движения, на его полуопущенные ресницы, лёгкую улыбку, а ещё вдруг вспомнил, как по-особенному этот человек выглядит в постели… Интересно, как много людей знали его таким? Ань Жюле недоуменно ответил на его взгляд: — Что? — … Ничего. Подросток не смел задавать вопросы. Спросить, значит, нарушить некую границу, он интуитивно чувствовал, что Ань Жюле это не понравится. Он опустил голову и без слов принялся за еду. Ань Жюле с удовольствием наблюдал за ним: как он красиво держит палочки, как жуёт с закрытым ртом, не издавая лишних звуков; по всему было видно, что мальчик хорошо воспитан… Возможно, его наставлял рано умерший отец? Об отце Ду Яньмо упомянул лишь однажды, однако, свои чувства он проявлял в бытовых привычках и в отношении к людям, продолжая традиции, привитые отцом. Ань Жюле перевёл взгляд на свои красные ногти и подумал, что перед силой родственных, семейных связей мы все беззащитны, как перед Богородицей. — В следующий раз не задерживайся допоздна, возвращайся домой пораньше, чтобы мама не волновалась. Ду Яньмо остановил палочки и тихо ответил: — Она доверяет мне и не беспокоится. Сердце Ань Жюле дрогнуло, следующей мыслью было, что в такое время подросток до сих пор не дома… Действительно ли ему доверяют? Порой за таким доверием стоит своего рода равнодушие. «Всё ли так хорошо, как ты говоришь? Тебе ведь не нужно, чтобы я беспокоился о тебе…» Совершенно ясно, что пацану не хватает любви и заботы. Ань Жюле почувствовал отчаянную жалость, сжал своими палочками кусок мяса и поднёс ко рту подростка: — Ну-ка. Ду Яньмо съел кусок, а Ань Жюле рассмеялся: — Это называется мясной рот, или по-другому куриная жопка… — Пфу! Ань Жюле поднёс ему другой кусок: — А это толстая кишка, не хочешь попробовать? Ну, смелее, ты же мою жопу вылизывал, и тебе нравилось… — Кхе-кхе-кхе! Ду Яньмо закашлялся. Подурачившись и наевшись, они направились к выходу из забегаловки. По соседству с ними сидела влюблённая парочка, наблюдавшая за ними, в их взглядах всё больше и больше проявлялись отвращение и неловкость. Ань Жюле давно уже не воспринимал всерьёз такую реакцию окружающих, подросток тоже всем видом показывал, что не придаёт этому значения. Его хладнокровие понравилось Ань Жюле и оказавшись на улице, он с весёлым задором взял Ду Яньмо за руки и закружил, напевая: — Ла-лай-ла-ла, ла-лай-ла-ла… Ду Яньмо окончательно отбросил смущение и закружился вместе с ним. Ань Жюле указал на небольшой супермаркет перед ними: — Э-э, угостишь меня напитком? Он знал, что у парня осталось пятнадцать юаней. Ду Яньмо спросил: — Что ты пьёшь? — Всё подряд. Ду Яньмо вошёл в магазин и через несколько минут вышел с пустыми руками, Ань Жюле ничего не понял: — А где напиток? — Я не знаю, что тебе можно пить. — Да? Мне всё можно… Ду Яньмо взял его за руку и потянул в магазин. На витрине стоял целый ряд напитков, разных сортов и марок. Ду Яньмо подвёл его к прилавку: — Выбирай. — … Ань Жюле долго и задумчиво изучал витрину. Обычно он пьёт только кофе, а из магазинных напитков предпочитал только один: мандариновую «Фанту», кстати, на витрине стояла маленькая баночка, как раз за пятнадцать юаней. Ань Жюле выбрал её. Ду Яньмо внешне выразил безразличие к напитку с таким необычным, слишком ярким цветом; впрочем, зайдя в магазин в первый раз, он почему-то обратил внимание именно на этот напиток. Ань Жюле: -Посмотри, какой красивый, яркий цвет, там наверняка полно пигмента, если я его выпью, я могу приобрести такой же красивый цвет, верно? Оранжевый… — Это не будет красиво, это будет ужасно. — И правда, — хихикнул Ань Жюле, затем набрал в рот напиток, взял Ду Яньмо за плечи, приблизил к себе и напоил изо рта в рот. Раздражающая углекислота заставила обоих вздрогнуть, от резкого запаха ароматизатора Ду Яньмо прищёлкнул языком, между бровей у него появилась складочка. — Что, не нравится? — спросил Ань Жюле. После минутной задумчивости Ду Яньмо ответил: — Нет. Это с непривычки. — Вообще-то, это для тебя, — Ань Жюле сунул ему в руки банку, — Моя рана в порядке, но мне не стоит пить раздражающие напитки. Ду Яньмо взял банку и поинтересовался: — Тебе всё ещё больно? Ань Жюле покачал головой: — Нет. Ду Яньмо приблизился к нему и шепнул на ухо: — Ты великолепен. Похвалил, как учитель школьника, хоть плачь, хоть смейся. — По правде говоря, я отдал свою печень одному отбросу. Ду Яньмо заглянул в его глаза и немного растерянно проговорил: — Ты стал донором какого-то отброса, разве это не круто? Ань Жюле безнадёжно махнул рукой: — Дурачок. Похоже, что бы он ни сделал, в глазах подростка всё будет круто. Он бессильно усмехнулся. Этот ребёнок иногда бывает таким сообразительным, но чем больше времени он с ним встречается, тем больше замечает его наивность. Глупенький мальчик, пробуждающий в нём такую нежность. Думая об этом, он не удержался и снова поцеловал подростка. Он не знал, как долго длился поцелуй, он целовал его так долго, что заболел рот, и только тогда он оторвался от юных губ, чтобы глотнуть немного воздуха. Ду Яньмо встряхнул банку с напитком. На самом деле, такие вещи покупаются просто так, лишь бы купить, но мальчик наоборот, как будто подтверждал, что ему нравится… Вероятно, в этом проявлялось упорное стремление принимать всё за чистую монету, которое свойственно юности. Очень похоже на него в те годы… В те годы, когда он восторгался своим старшим братом Ли Яояном, очень похоже. Он был таким же глупым. Ань Жюле поднёс его руку с баночкой к своему рту и глотнул. На сегодня хватит, сладкий вкус мандарина — это вкус юности, состарившиеся вкусовые рецепторы взрослого человека могут только пробовать, но много пить нельзя.