Счастливая жизнь.

Скрытая глава. Периодически перебирая вещи в одёжном шкафу, каждый человек, наверное, имел подобный опыт: всегда есть один или два предмета, приобретённых за очень высокую цену, но ничего особенного из себя не представляющих. Совершенно непонятно почему, получая каждый месяц чётко определённую зарплату и зная, что можешь не уложиться в бюджет, понимая всё умом, ты в конце концов, несмотря ни на что, купил такую вещь. Сначала ты несколько раз носил очень бережно, потом она тебе надоела, возможно, изменились предпочтения, возможно, по другим причинам, но ты закинул эту вещь на дальнюю полку. Потом в какой-то день она попалась тебе на глаза, и ты почувствовал только необъяснимое замешательство: где были мои глаза, кой-чёрт меня дёрнул купить это? Когда мы оглядываемся на наши прежние чувства, происходит нечто подобное. Ань Жюле уже давно забыл причину своего помешательства на Ли Яояне, по всей вероятности, он действительно был мазохистом по своей сути, если влюбился в такую шваль. С детства не видя от предмета своего обожания никакой ответной симпатии, он всё больше погружался в свою одержимость, бегал за ним, унижался, набивался; несмотря на гнилой образ жизни этого подонка, ничего не хотел знать, сбежал с ним в банду, угрожал родителям разрывом отношений… В глубине души он считал Ян-гэ самым лучшим. Ли Яоян очень рано сбился с пути, в то время он был в банде простой шестёркой, с головы до ног голимая шпана. Но Ань Жюле воспринимал это как некое бунтарство, смелость и даже героизм, будучи увлечённым до мозга костей. Пусть даже он был его кровным родственником. Ли Яоян был натуралом, или, возможно, как он позже утверждал, би. Поначалу Ань Жюле не питал больших надежд на взаимность, это были чисто его фантазии. Однажды он купил пакет варёных в рассоле потрохов и, радостный, отправился к Ян-гэ. Войдя в квартиру, он увидел, как полуголая женщина даёт стоящему перед ней нагишом Ли Яояну пощёчину и кричит: — Если у тебя нет денег, даже не мечтай трахать баб! Женщина натянула задранную нижнюю часть облегающего заграничного платья, плотно закрыла грудь и вылетела из дома, попутно толкнув Ань Жюле. Ань Жюле тогда подумал, «кто это такая, как она посмела ударить моего Ян-гэ?» Хмурый и обеспокоенный, он направился к распахнутой двери и как только вошёл в комнату, увидел нервного, недовольного Ли Яояна с дымящейся сигаретой в углу рта, обеими руками ласкающего свой член. Представшая перед ним во всей неприкрытой наготе картина заставила Ань Жюле остолбенеть, тем не менее, он не мог отвести глаз. Трудно оставаться равнодушным к чужому взгляду в такой момент, и Ли Яоян остановился. Повернув голову и увидев своего избалованного мелкого братишку, он пришёл в ярость: — Какого хрена ты опять пришёл? — Я… Я… Варёные потроха выпали из рук, Ань Жюле забыл о первоначальной цели визита и глаз не мог отвести от торчащего прямо вверх члена Ли Яо-яна. Конечно, в пятнадцать лет его «достоинство» отличалось от члена взрослого мужчины; член Ли Яояна имел более глубокую окраску, тёмно-красную, ближе к фиолетовой, головка была обнажена и увеличена, наверху сияла капля слизи, поблёскивая в свете лампы… — Блядь, посмотри, малыш, у тебя ведь нет такой игрушки? Он убрал руки, хуй предстал во всей красе, с него каплями падала смазка, и Ань Жюле неожиданно захотелось облизать его. — Я… У меня есть, — от грязных мыслей его щёки залились румянцем, он выпалил, — Только… выглядит по-другому. Почему-то Ли Яояна тронула эта фраза, и на его хмуром лице появилась улыбка. Ань Жюле любил его таким, его огорчало, когда Ян-гэ приходил в гнев, и он ничего не мог с этим поделать; но даже в гневе Ли Яоян никогда не бил женщин и детей, особенно его. Он мог только немного поругать, а когда был в хорошем настроении, всегда гладил его по голове и называл «Сяо Ле». Это были самые счастливые мгновения для Ань Жюле. — Ну-ка, дай Ян-гэ посмотреть, чем ты там отличаешься? Он сказал это таким развязным и коварным тоном, что Ань Жюле не устоял и немедленно, повинуясь непонятному импульсу, подошёл к нему. Среди мужчин обычное дело сравнить размер, посмотреть, много ли общего в драгоценных приборах друг друга, не говоря о том, что сейчас они общались свободно и непринуждённо. Просто слова Ань Жюле «выглядит по-другому» вызвали у Ли Яояна любопытство. Он стащил с мальчика штаны вместе с трусами, обнажив его только начавший развиваться нежный член, чистенький, румяный, даже волосики на лобке едва-едва начали пробиваться. Ли Яоян застыл, поражённый, и спросил: — У тебя хоть сперма-то есть? — Есть, есть. В первый раз он кончил во сне, когда ему приснился Ян-гэ. Он не раз слышал, что член сравнивают с птицей. Ли Яоян взял его причиндалы в ладонь, его хозяйство было не таким отвратительным и уродливым, как у взрослых мужиков, больше было похоже на игрушку и совершенно не вызывало отвращения. Ли Яоян мягко погладил его, и нефритовый стержень встрепенулся, розовая головка выглянула из-под складок крайней плоти. На теле Ань Жюле почти не было волос, его белоснежные ляжки не походили на жирные, целлюлитные женские, худенькие и гладкие, они были очень красивы. Сам не зная, зачем, Ли Яоян вдруг попросил: — Сяо Ле, сними с себя всё, дай Ян-гэ посмотреть на тебя. И Ань Жюле послушно разделся. Как только он обнажился, глаза Ли Яояна расширились, рот невольно наполнился слюной. Его младший кузен был красив особенной, утончённой красотой: сияющая белизной кожа, крохотные розовые сосочки на груди, такие же нежные, как у юной девочки, если бы не секс-инструмент между ног, вполне можно было бы перепутать его половую принадлежность. Даже у женщин он не встречал таких розовых сосков. Предыдущее возбуждение Ли Яояна ещё не было утолено, теперь в этот огонь плеснули ещё масла, и он озвучил мысль, пришедшую ему в голову: — Сяо Ле, ты будешь во всём слушаться Ян-гэ? Ань Жюле кивнул: — Буду. — Тогда повернись ко мне спиной, ляг на пол, а попку подними повыше… И ножки сожми потуже. Всё началось именно таким образом: Ли Яоян, пристроившись сзади, мял и тискал его задницу, а член сновал между плотно сведёнными бёдрами, пока он не кончил. Ань Жюле был как в дурмане, в этом возрасте он только начал знакомится с азами сексуального просвещения; ему нравились мужчины, и он уже наводил определённые справки в этом направлении, то есть, в общих чертах имел представление о том, как «это» происходит между мужчинами. Он знал, что для «этого» мужчины используют заднее отверстие. И он глупо спросил: — Ты не будешь вставлять туда? — Пфу! — Ли Яоян, только что закуривший, поперхнулся дымом, в его взгляде на Ань Жюле мелькнуло очень сложное выражение: в хорошо знакомую сердитую насмешку проникла неведомая прежде похоть. Однако, он сдержался, почесал затылок и сказал: — Это преждевременно, к тому же, твой Ян-гэ любит женщин. — О. Разочарованный Ань Жюле был похож на грустного щенка. Ли Яоян знал, что его маленький кузен питает к нему необычную привязанность, и не раз осторожно размышлял об этом, но как ни странно, не испытывал отвращения, наоборот, даже немного потакал, добавляя в отношения с Ань Жюле то кнута, то пряника. Пожалуй, он был ему даже не безразличен. Но он всё равно видел в нём только ребёнка, которого нужно ещё воспитывать и воспитывать. Ли Яоян никогда не пользовал Ань Жюле «по-настоящему», только трахал между сведённых ног, а следующим шагом обучил его минету. Он полагал, что если он не вставляет в него член, то это и не считается за дело, пока в один прекрасный день не напился в хлам и всё-таки овладел им. Так случился первый раз Ань Жюле. Конечно, Ли Яоян порвал его до крови, мальчишка был полумёртвым от боли. Протрезвев, Ли Яоян винился и каялся, потом занялся самообразованием и выяснил, как следует действовать в подобных случаях. В следующий раз он уже воспользовался смазкой и хорошенько растянул Ань Жюле. На этот раз всё прошло хорошо, и оба вкусили сладость, особенно Ли Яоян. — Блядь, не ожидал, что с парнем будет так хорошо… Так туго и гладко… Сяо Ле, ты прекрасен. Он наклонился и поцеловал спину Ань Жюле, пощипал его соски, не переставая восхищаться его красотой и говоря, что он лучше любой женщины. Ань Жюле был счастлив, и ему было не важно, как и почему вдруг возникла любовь Ян-гэ. После того, как был сорван бутон его задней девственности, они перестали стесняться и совокуплялись целыми днями напролёт, можно сказать, коротали дни в распутстве. Ли Яоян ужасно много курил, комната, где они занимались любовью, вся пропахла табачным дымом. Он курил до, и после, а иногда и во время секса, держа сигарету в углу рта. Ань Жюле всегда с любопытством наблюдал за ним, и Ли Яоян, заметив интерес в его глазах, однажды предложил: — Хочешь попробовать? Он передал ему недокуренную сигарету, Ань Жюле не долго думая, затянулся. — Кхе-кхе-кхе-кхе! Как горько! — Ха-ха-ха! Ли Яоян отреагировал на его ребячество громким смехом, ущипнул за задницу и ответил, как будто вещал истину: — Вот и хорошо, что горько. Жизнь слишком горька, а когда ты куришь, перестаёшь различать, это горечь жизни или просто дым. Ань Жюле показалось, что он понял. Но эта фраза впоследствии оказалась абсолютно неразрывно связана с тем, что он начал курить. Была ли это любовь? Ли Яоян говорил, что нет, а сам Ань Жюле тогда был глуп и не понимал своего отношения к этому человеку; в конце концов оказалось, что любил и зависел, возможно, основным элементом в этом чувстве было больше поклонение, чем любовь… Ли Яоян с детства не выносил ограничений, приходил и уходил, когда хотел и куда хотел, целиком полагаясь на своё разумение, и Ань Жюле завидовал его своеволию. Только с Ян-гэ он чувствовал, что не похож на изнеженного, рафинированного царевича, далёкого от реальной жизни… такого, как его мать. Где только он не побывал с Ян-гэ, чего только не повидал и не попробовал. С ним он впервые попробовал вино, напился до бесчувствия и был наспех оттрахан в каком-то грязном переулке, и в этом не было никакого удовольствия. Иногда они снимали номер в гостинице для перепиха… множество мест. Живя в богатой семье, Ань Жюле никогда не имел недостатка в деньгах, и Ян-гэ брал у него, поначалу говорил, что взаймы, потом просто брал. Как-то раз Ань Жюле проснулся в дешёвой гостинице и не обнаружил своего портмоне. У него не было денег даже на проезд. Оставшись в безвыходном положении, ему пришлось собраться с духом и позвонить брату Ань Юмину с просьбой о помощи. Ань Юмин тогда ещё не знал о его отношениях с Ли Яояном, он только призывал его быть внимательнее и не вступать в сношения с кем попало. — Тебе всего шестнадцать лет, поэтому соблюдай приличия. В твоём возрасте простительно хотеть попробовать что-то новенькое, а я не в том положении, чтобы указывать тебе. В общем, разбирайся сам, только помни: всегда надевай презерватив… Бравый кузен прямо в отеле, не сходя с места, провёл с ним «курс молодого бойца» по санитарному просвещению: — Ты понял? Вращаясь в этом кругу, защищай себя сам. Нет, во всём мире это самое важное звено — защита. Ни в коем случае не забывай об этом. Ань Жюле прилежно выслушал и запомнил. После этого случая он все-гда припрятывал немного денег от Ян-гэ, чтобы можно было вернуться домой. Но были и у Ли Яояна хорошие времена, и тогда с ним было просто зашибись: когда у него заводились деньги, он всегда брал Ань Жюле с собой, вкусно кормил и поил, и шампанское лилось рекой. Ли Яоян превосходно играл в маджонг, и Ань Жюле очень любил наблюдать, с каким воодушевлённым видом тот восседает за игорным столом. Когда порой фортуна поворачивалась к нему спиной, он подзывал к себе Ань Жюле, прижимал и гладил; обычно после этого он всегда выигрывал. Другие игроки подшучивали: — Яоян, твой маленький кузен просто какой-то счастливый талисман, может, дашь и нам тоже его пощупать? Ли Яоян и думать не хотел о таком и сразу пресёк разговор: — Мой маленький кузен — сокровище моего сердца, с какой стати мне позволять щупать его всем подряд? Сюн Сан, только не говори, что я, Ли Яоян, не уважаю мужское братство, но есть вещи, которые следует беречь и защищать от поползновений посторонних, ты согласен? У игроков вытянулись лица, но Сюн Сан ни капли не рассердился, а только расхохотался: — Яоян, а ты с норовом, я восхищён! Все посмеялись, сведя этот инцидент к шутке, и только вернувшись домой, Ань Жюле заметил, что Ли Яоян бледен, а его голова взмокла от пота. Он крепко обнял Ань Жюле и тяжело дыша, как уцелевший в перестрелке, проговорил: — Мне больше нельзя водить тебя в такие места. Ань Жюле не понял: — И не будешь гладить? Ли Яоян горько улыбнулся: — Ты знаешь, что означает выражение «дай ему палец — он всю руку откусит»? Если в том, чтобы пощупать, нет ничего страшного, тогда и натянуть разок — тоже никакой разницы. Есть некоторые границы, которые изначально нельзя переступать. Сяо Ле, никогда, никому не позволяй до себя дотрагиваться, твоему Ян-гэ это не нравится. Ян-гэ так защищал его, что даже не испугался вызвать неудовольствие авторитета, когда Ань Жюле понял это, он был счастлив, бесконечно счастлив. — Хорошо, я никому не позволю дотрагиваться до меня. Ли Яоян улыбнулся, ущипнул его за щёку и взволнованно поцеловал в губы. Они очень редко целовались… пожалуй, это было в первый раз, в первый раз, когда взаимное физическое соприкосновение затронуло их чувства. Сердечко Ань Жюле бешено колотилось, он весь дрожал, и некий голос в душе́ словно твердил ему: «Это любовь, это любовь». Он чувствовал, что не хочет расставаться с этим человеком никогда в жиз-ни… Его Ян-гэ. Его безмятежные отношения с Ли Яояном продолжались два года, при этом Ань Жюле знал, что в это же время Ян-гэ имеет связи с женщинами. Ли Яоян и не скрывал этого: — Сяо Ле, ты мне нравишься, и я бываю с женщинами, но это совершенно другое дело. Ань Жюле не понимал, что значит одно дело и что значит другое дело, он только чувствовал, что Ян-гэ явно нравятся женщины, однако, и его он тоже хочет держать при себе, значит, он, Ань Жюле, для него особенный. К тому же Ли Яоян якшался только с проститутками, он говорил: — Они просто продают своё тело, без чувств. Любить можно только одного-единственного, родного человека. Тем не менее, одно дело знать и совсем другое — увидеть собственными глазами. Как-то раз Ли Яоян снял проститутку и привёл её домой. Это было как гром среди ясного неба, Ань Жюле не был готов к такому и испугался до смерти, однако, Ли Яоян не прида́л этому значения, ещё и помахал ему рукой: — Она очень дорогая, может, ты тоже попробуешь? Поначалу женщина кокетливо запротестовала: — Если хотите втроём, добавляйте денег! Ли Яоян шлёпнул её по заднице, точно так же, как обычно шлёпал Ань Жюле. — Добавить денег, какие пустяки… Сяо Ле, в твоём кошельке достаточно денег? Ань Жюле выбежал на балкон. Обшарпанные стены дешёвых меблированных комнат не стали препятствием для безобразных звуков. Он вцепился в перила так, что побелели пальцы, путь назад отрезан, он с тревогой смотрел на землю и думал, если спрыгнуть вниз, возможно, так он сможет спастись от пронзительных криков женщины? Судя по её стонам, ей было хорошо. Ань Жюле растерянно думал, разве он сам не такой же? Раздвигает ноги, принимает мужской член, развратно стонет… Ян-гэ говорил, что он другой, но в чём другой? Ань Жюле закрыл ладонями уши, это невозможно больше слушать, на ослабевших ногах он сполз по стене на пол, дрожа всем телом, и мгновенно разразился рыданиями. Нет, ТАК он не хотел. Через некоторое время обнажённый Ли Яоян вышел к нему. Его удовлетворённый член висел над яйцами, на лобковых волосах размазались влажные выделения, большая часть их осталась в теле женщины. От него резко пахло сладкими духами женщины и её соками, от этого тошнотворного коктейля желудок Ань Жюле скручивало рвотными спазмами. В углу рта Ли Яояна, как всегда, торчала сигарета, одной рукой он приобнял Ань Жюле за плечи, а в другую взял свой хуй. — Сяо Ле, у неё внутри… Ты должен попробовать вкус женщины. Ань Жюле изо всех сил затряс головой. Нет, он не хотел. Ли Яоян нахмурился: — Неужели тебе хорошо, только когда тебе мужик вставляет? Никчёмный! А ну, вперёд, быстро! Ань Жюле затрясло только от одной мысли. Вообще-то, даже если геи любят мужчин, они не боятся обнажённого женского тела, если бы это было не так, то как бы модельеры-геи во всём мире занимались дизайном женской одежды? Но именно с того раза Ань Жюле больше никогда в жизни не мог смотреть на обнажённое женское тело без отвращения, его всегда тошнило. Ему было тяжело и страшно смотреть даже на известные картины в галереях, такое чувство, будто укачивает в автомобиле — и он на самом деле блевал. А тогда он плакал и блевал, и имел совершенно душераздирающий вид; он только и мог бессильно возражать: — Я не хочу… Ян-гэ, ты же сам мне говорил, что меня никому нельзя трогать… Я не хочу, не хочу… Он не знал, чего он не хочет, то ли не хочет сам быть с женщиной, то ли не хочет, чтобы Ян-гэ был с женщиной, скорее всего, всё вместе. Он рыдал без перерыва, пока Ян-гэ не выкурил вторую сигарету. Табачный дым вытеснил омерзительный аромат женщины, вызывавший у него рвоту. Ли Яоян молча выпускал клубы дыма, потом ушёл в комнату. И Ань Жюле снова услышал сладострастные стоны женщины. Постепенно слёзы Ань Жюле иссякли, он спрятал лицо в ладонях, а сердце болело так, что хотелось умереть. Так в свои восемнадцать лет он впервые почувствовал, что в его теле есть лишний орган, и ему захотелось вырвать его из груди; ведь если его вырвать, то не будет этой боли. *** В конце концов Ань Жюле понял, в чём они «различаются»: он всем сердцем любит Ян-гэ, для него он единственный в мире человек; а для Ян-гэ он, наоборот, является чем-то вроде домашнего животного, а может быть, ему просто было стыдно испытывать по отношению к Ань Жюле серьёзные чувства. Ли Яоян всегда хотел, чтобы Ань Жюле завёл себе женщину, полагая, что таким образом их отношения как-то уравновесятся. В ответ на такое предложение Ань Жюле однажды холодно усмехнулся: — Тогда, может, я найду себе мужчину? Ли Яоян мгновенно вызверился: — Только посмей, я оторву тебе ноги! В глубине души Ли Яоян понимал, что ради женщины Ань Жюле не изменит своему чувству, а вот перед другим мужчиной, вполне возможно, не устоит. Конечно же, Ань Жюле не искал других мужчин, не потому что боялся Ян-гэ, а потому что любил и не хотел ему изменять, но его слепая любовь начала раздражать Ли Яояна. Именно его верность положила начало тому, что Ань Жюле стал интересоваться, почему Ян-гэ частенько не приходит домой ночевать, и он стал целыми днями допрашивать брата, подобно жене, подозревающей мужа в измене. Сначала Ли Яоян как-то успокаивал его, придумывая отмазки, но раз за разом в обоих накапливалось раздражение, которого уже никто не выдерживал. В самом деле, если хочешь бросить человека, нужно прекратить общение, незачем рвать ему сердце. Однажды, когда ссора достигла высшей точки, смертельно бледный, разбитый Ань Жюле устало попросил: — Ян-гэ, отпусти меня… Наверное, если бы они тогда разошлись, это было бы хорошо для обоих, но Ли Яоян смял сигарету в кулаке и категорично ответил: — Нет. Очевидно, что Ань Жюле сам провоцировал его, всё чаще вынуждая поступать неправильно. Если на то пошло, нужно было взять на себя ответственность и быть рядом с ним до конца. Но эта игра ещё не закончена, и решающее слово здесь было совсем не за Ань Жюле. После этого разговора Ань Жюле постепенно перестал скандалить, если скандалы бесполезны, зачем тратить на них силы? Заметив его послушание, Ли Яоян тоже повеселел, начал заваливать его подарками, покупая всё подряд. Ань Жюле принимал подарки, их накопилась целая гора, живо напоминая подношения духам предков в светлый праздник Циньмин. Жертвоприношения его умершим чувствам. (Циньмин — праздник поминовения усопших, в этот день в Китае посещают кладбища, ухаживают за могилами, подносят дары, сжигают поминальные деньги). И этот убийца, истязавший его медленной «казнью тысячи надрезов», *неустанно твердил: — Сяо Ле, Ян-гэ любит тебя, это правда, любит только тебя. Прежде, когда Ань Жюле слышал эти слова, он чувствовал себя счастливым, теперь же только хмыкал в ответ: — Угу. «Ты любишь только меня, это так ты любишь меня?» Нет, не такой любви он хотел. Как было бы просто умереть и лёжа в могиле, принимать от брата подношения, пусть бы он вставлял в могильный холм курительные свечи и возносил молитвы, но нет, простой смерти ему не достаточно. Нужно, чтобы он день за днём барахтался между жизнью и смертью, нужно оттягивать последний вздох, делая агонию бесконечной и доводя муки до предела. И Ань Жюле думал: кто нанесёт ему удар ножом? Он устал бороться. *** В том «братстве» у Ли Яояна было весьма шаткое положение, без всяких предпосылок пролезть на более высокую ступень; решительно исключая убийство, он мог добиться этого только через выгодный брак, то есть, через родственные связи жены. В тот день, когда он заключил помолвку с дочерью Сюн Сана, главы клана, 19-летний Ань Жюле был заперт в крохотной комнатке дешёвой съёмной квартиры. Ли Яоян приставил к нему для охраны двух человек, это были Мин Цай и А Синь. Много лет они были доверенными лицами Ли Яояна, и являлись одними из немногих, кто знал истинный характер его отношений с младшим кузеном. К известию о том, что Ян-гэ собрался жениться, Ань Жюле отнёсся равнодушно, или просто чувства были уже настолько слабыми, что он мог не обращать на них внимания; единственным желанием было бежать, как можно быстрее и как можно дальше, поэтому Ян-гэ и приставил к нему охрану. В тот день он сидел на диване, смотрел, как два его стража уныло играют в маджонг, убивая время, и невольно задумался о своём будущем. Кажется, ему в тот момент было настолько всё безразлично, что даже если бы вдруг пошёл снег, он забыл бы, что ненавидит холод; если бы он в тот момент что-то ел, ему было бы всё равно, какой вкус у еды, он даже не отличил бы сладкое от солёного. Неожиданно он обратился к охранникам: — Дайте мне сигарету. Ян-гэ приказал только, чтобы его не выпускали отсюда, а в комнате он мог делать всё, что заблагорассудится. Оба мужчины одновременно протянули ему пачки сигарет; у одного была та же марка, что курил Ян-гэ, у другого — другая. Ань Жюле выбрал последнюю и вставил в рот. Мин Цай поднёс ему зажигалку, Ань Жюле глубоко затянулся; на этот раз он не закашлялся и даже не почувствовал горечи, скорее наоборот, дым показался ему сладким, очень естественно заполнив глотку. Оказывается, когда горечь доходит до предела, некоторые вещи неожиданно становятся сладкими. Выпуская клубы дыма, Ань Жюле решил быть откровенным перед самим собой и своими чувствами: он любил Ян-гэ, до сих пор любил и не боялся этой любви, но он боялся пойти на низкую сделку с самим собой, приняв требование Ян-гэ остаться его любовником, и пусть он по понедельникам, средам и пятницам обихаживает какую-то бабу, а потом по вторникам, четвергам и субботам тот же самый хуй вставляет ему в задницу. Он уже давно блевал всякий раз, как Яоян кончал в него, и поэтому стремительно худел. Ли Яоян считал, что он не может принять его женитьбу, дело только в этом, но это было не так. Ань Жюле абсолютно не переносил грязь, брезговал до тошноты, в одно из таких «возвращений» к нему Ян-гэ он сказал ему об этом, на что Ли Яоян страшно разозлился и с мрачным хладнокровием ответил: — В таком случае пусть тебя тошнит, как можно больше, поблюёшь и привыкнешь, ничего с тобой не случится. Эта бредовая идея возымела поразительный эффект, по крайней мере, Ань Жюле действительно стал бесчувственным, как труп, поскольку все чувства умерли. Если подумать, он ведь ничего не знал о невесте своего брата. В каком жалком положении он оказался. Ань Жюле тяжко вздохнул. По телевизору как раз транслировали новый клип А Мэй (Чжан Хуймэй, известная тайваньская певица, песня «Заложник»), на экране она в одиночестве на чёрно-белом фоне пела: «выстрели мне в сердце, пусть эта пуля вернёт всё к нулю. Если ты говоришь, что любовь ничего не значит, тогда я сдаюсь, ведь мне тоже…» — … всё равно, — продолжил Ань Жюле. Он пел, пел и рассмеялся. На его неожиданный, необъяснимый смех сначала не обратили внимания, но смех не прекращался, и мужчины с любопытством посмотрели на него. Ань Жюле затушил сигарету, оглянулся на них и спокойно сказал: — Вы считаете меня вещью? — А? Синь-гэ застыл от удивления, впрочем, бесхитростный Мин Цай небрежно изрёк: — Ну какая ты вещь, ты так, безделушка… — Эй! — прикрикнул на него Синь-гэ. Ань Жюле нисколько не обиделся и хохоча, повалился на диван: — Бинго! Просто безделушка, не стоящая упоминания, однако, он велел вам хорошенько приглядывать за этой безделушкой… Вам не кажется, что вас используют не по назначению? Синь-гэ осторожно ответил: — Конечно, брат Ян доверяет нам, я не могу тебя выпустить. Ань Жюле продолжал смеяться: — Если он боится, что я испорчу ему свадьбу, зачем такие хлопоты, можно просто уничтожить меня, и дело с концом… Эй, вы ведь преклоняетесь перед Ян-гэ? Пока он хочет, чтобы я оставался его безделушкой, ручаюсь, его супружество никогда не будет счастливым… Теперь Синь-гэ заволновался, а Ань Жюле между тем продолжал: — Но я ведь младший кузен Ян-гэ, и вы не можете меня уничтожить. Моя мама с детства очень любила Ян-гэ, если не верите, можете спросить. — … После этих слов в сознании Синь-гэ произошли небольшие сдвиги: — Чего ты хочешь? Ань Жюле прищурился и с улыбкой стал стаскивать с себя рубашку, обнажая белую кожу: — Просто смотреть на голого парня не интересно, не так ли? На самом деле Ян-гэ не нравятся парни, и если кто-то дотронется до меня, он сразу меня разлюбит… А так и я получу удовольствие, и вам обоим это пойдёт на пользу, разве это не лучше всего? ………… Ань Жюле не знал, рассказал ли Ян-гэ этим доверенным сообщникам об особенностях их отношений, он сомневался, что нет, это можно понять по их презрительной реакции на него. Значит, Мин Цай действительно сказал правду, чем брат считает его, Ань Жюле? Не больше, чем безделушкой. Насколько редкостны были родственные чувства, но на этом всё. Он больше не хотел тянуть время, такая жизнь ничем не лучше смерти. А Синь и Мин Цай оба гетеросексуалы, но А Синь побывал в тюрьме, он на своём опыте попробовал некоторые преимущества мужчин и знал, как действовать. Мин Цай сначала не хотел, сказал, вы, мол, забавляйтесь, а он, как правоверный мужик, не может и не будет в этом участвовать, но в конце концов сдался и разошёлся так, что еле остановился. Синь-гэ оказал ему внимание всего лишь один раз, тогда как Мин Цай взял своё по максимуму, неизвестно, сколько раз. Ань Жюле, весь липкий от спермы, выкурил сигарету и сказал: — Мне надо помыться. Он вошёл в ванную, посмотрел на себя в зеркало и подумал, какая разница? Что Ян-гэ его трахал, что Синь-гэ, что Мин Цай, что ещё какой-то мужик будет его трахать… Все одинаковые. Все одинаковые. Смерть, жизнь, тоже всё одинаково. Ань Жюле улыбнулся, «я сдаюсь, ведь мне тоже… всё равно». …………. Когда был сделан первый надрез опасной бритвой, Ань Жюле ещё не почувствовал, насколько это больно, он лишь понял, что разрезал недостаточно, крови вытекло совсем чуть-чуть, этак, когда же он умрёт? Он сделал ещё несколько надрезов, пока кровь потоком не потекла в воду. Только тогда его сердце пронзило настоящей болью, и он упал, тяжело дыша. Его прежняя жизнь слишком долго была хороша, он не получал телесных ран, но оказалось, что боль телесная может быть сильнее, чем боль душевная, тогда, что же можно считать болью? Он оценил это сам. В ожидании смерти, считая, что всё потеряло смысл, он внезапно осознал, что вся эта хрень, случившаяся с ним, того не стоит. Из последних сил он дотянулся до двери, хлопнул ею и позвал на помощь: — Помогите мне! Помогите! Из-за сильной кровопотери сознание уплывало. Двое мужчин прибежали на шум, открыли дверь и увидев эту картину, перепугались, забегали. Ань Жюле лепетал: — Не нужно… сообщать Ян-гэ… в больницу, помогите… позвоните брату Ань Юмину… телефон… быстрый набор… номер один… — Угу… угу… — Мин Цай побежал выполнять. Ань Жюле, стиснув зубы, сдерживал головокружение и пока не договорил, не закрывал глаза: — Не… Нельзя, чтобы Ян-гэ узнал… Я вскрыл вены… не… из-за него… Как только он договорил, на глаза опустилась чернота, и он окончательно потерял сознание. Человеку не так просто уйти из жизни добровольно, особенно, если Бог не хочет его смерти. Ань Жюле не умер, он очнулся на больничной койке. Он давно не спал так глубоко и проснулся с совершенно ясной головой. Левое запястье было перевязано толстым слоем бинта и отзывалось тупой, тянущей болью. Сидевший на месте сиделки Ань Юмин, увидев, что он проснулся, поднялся и сдерживая гнев, шагнул к нему с явным намерением отругать, однако, увидев лицо брата, обычно весёлое и легкомысленное, а теперь такое безжизненное, промолчал, и по его щекам покатились слёзы. Все те ругательства, которыми он хотел наградить брата, остались невысказанными, он без сил опустился на место: — Наши предки приказали лишить тебя сладкого, ты не против? Ань Жюле утёр слёзы, на сей раз вполне искренние: — Брат, прости меня. Его голос звучал хрипло, и Ань Юмин дал ему выпить воды. Подняв глаза, Ань Жюле увидел перевязанный бинтом локоть Ань Юмина, и у него защемило сердце. У них одинаковая, редкая группа крови, когда-то они даже шутили, не отправиться ли им в путешествие вдвоём на автомобилях, если кто-то из них попадёт в аварию, другой даст ему кровь. Он и не предполагал, что придётся беспокоить брата из-за такой глупости. Ань Юмин сначала не хотел ни о чём спрашивать, но не спросить тоже нельзя: — Всё-таки, что с тобой произошло? Его срочно вызвали в больницу, когда его младший кузен находился в операционной в критической ситуации от острой кровопотери, и ему пришлось, рыча от гнева, закатать рукав и стать донором. Двое мужчин — очевидцев происшествия — не захотели разъяснять никаких подробностей. Ань Юмин действительно думал о смерти больше, чем все остальные. В таком состоянии Ань Жюле было уже безразлично, что о нём подумают, возможно, он просто хотел выговориться хоть перед кем-то и поэтому признался в связи с Ян-Гэ. По этому случаю он имел возможность увидеть, как исказилась всегда хладнокровная физиономия его тан-гэ (старший кузен по отцу). Ань Жюле пробормотал: — Вау, брат, ты так ярко выражаешь чувства… Он потянулся за мобильным телефоном, думая заснять, и вдруг — хло-бысь! — Ань Жюле прилетело прямо по затылку. Тан-гэ ещё пожалел его и треснул не в полную силу. — Я же раненый… — Блядь, твою мать, лучше бы ты сто раз умер! Ань Юмин ругался последними словами, вне себя от досады на этого неисправимого: — Ты хоть помнишь, что тебе говорил твой старший брат? А? Ань Жюле начал перечислять: — Влюбиться в натурала хуже десяти смертей и девяти несчастий. Ань Юмин: — Ты делаешь успехи! Ты не только трахался с натуралом, ты трахался со своим бьяо-гэ! (старший кузен по матери) В следующий раз со мной трахнешься? Ань Жюле в крайнем изумлении показательно схватился за грудь: — Брат, прости, ты не в моём вкусе. По правде говоря, Ань Юмин унаследовал от своего отца самую заурядную внешность. — … Ань Юмин подумал: «задушить его или раздавить, как насекомое?» Тем не менее, можно сказать, что ситуация не так уж и плоха, и Ань Юмин немного успокоился. — Сегодня у Ян-гэ помолвка. — Угу. — Блядь, из-за этой мрази ты себя в грязи вывалял, да ещё и вены порезал, ты не подумал, как будет жить твоя старая мать и этот… Как зовут твоего йорка? (йоркширский терьер, собака) Ань Жюле улыбнулся: — Детка. — Да, и твоя «Детка» тоже. Почему ты не думаешь о других людях?! Ань Жюле поник головой: — Ну, я виноват. Его слова были искренними, речь идёт не о каких-то пустяках, и самое лучшее — это признать свою вину. Ань Юмин горько вздохнул и принялся расхаживать взад-вперёд по больничной палате, похожий на разозлённого кота. В конце концов он постепенно успокоился и махнул рукой на ситуацию: дело семейное, раз уж потеряли овцу, остаётся только починить хлев (идиома, означает, если дело погублено, остаётся извлечь урок из ошибки). — Не связывайся больше с Ян-гэ. — Хорошо. Ань Жюле правда не хотел с ним связываться, но боялся, что его не отпустят так просто. Ань Юмин снова вздохнул; пока стороны сотрудничают, можно обо всём договориться. — Те двое, что забавлялись с тобой… Тот из них, что постарше, сказал, что ты сам согласился, что ты всё понимал. У Ань Жюле тревожно забилось сердце, потом он улыбнулся, на этот раз чистосердечно: — Ему это далось нелегко. *Казнь тысячи надрезов (凌迟, língchí) — одна из самых мучительных казней во все времена, во время которой преступника заживо расчленяли на части. Изначально казнь была довольно сильно ритуализирована: осужденного привязывали к кресту или столбу, для каждой части тела был предназначен особый нож со специальной надписью. Оканчивалась казнь закалыванием в сердце и отрезанием головы. Со временем процедуру упростили, если можно так сказать — стали использовать всего один нож. Количество надрезов и продолжительность казни зависели от тяжести преступления. Гуманная казнь длилась не дольше 5 минут, и разрезов делалось «всего» восемь. Особо тяжких преступников ждало до 120 разрезов и легкое обезболивающее, способное продлить пытку на сутки. Ну, а «сказочных» злодеев — аж до 3000 разрезов. В этом случае преступника укутывали сеткой, сквозь которую щипцами вытягивали и отрезали плоть. Такая казнь следовала за особо тяжкие преступления, такие, как государственная измена и отцеубийство.