Счастливая жизнь.

Это не любовь Когда Ань Жюле проснулся на следующий день, Цяо Кенан уже ушёл. Он поднялся, держась за голову. Давно он так не пил, похмелье было очень мучительным. В зеркале ванной отразилось бледное, как у покойника, лицо. Ань Жюле разлепил пересохшие губы и помахал отражению рукой: — Hello, труп. Человек в зеркале улыбнулся ему. Он принял душ, вышел из ванной и увидел лежащую на журнальном столике сумку. Он хотел выбросить её, но он не смог. Ладно, как-нибудь на днях он займётся наведением порядка и тогда… Он снова запел: — Закат… всё так же… прекрасен… и завтра снова… будет ясный день… И так каждый день, наступает новый день, и жизнь продолжается. Ань Жюле отправился на работу, больше не терзая свою душу пустыми сожалениями. Через три дня доставили новые чашки. Сверкающие всеми красками, изукрашенные витиеватыми узорами. Ань Жюле расставил их в ряд, согласно своему вкусу, и остался очень доволен. В ближайшее время ему не придётся наливать в них мандариновую фанту, в природе полно других цветов. Он стал думать о своей любви. Его первый опыт был ужасен, он отвратил его от мира, от любви, оставил ему некрасивые шрамы, отнял кусок печени. Во второй раз он признал, что всё было прекрасно, он выложился весь, и пусть всё закончилось вот так, он не слишком сожалел. На сердце было тоскливо и очень больно, но в нём не было отвращения. Просто на короткое время он немного обессилел. Утраченная связь с Ду Яньмо привела к тому, что его ночи стали наполовину пусты. Работа шла ни шатко, ни валко, эту неделю он кое-как пережил и всё бы ничего, но было нестерпимо видеть пустое место возле окна — как назло Ю Юй уехала в зарубежную командировку на два года. В довершение всего Цяо Кенан сурово и ответственно взялся за его воспитание. Один-два звонка от него ещё терпимо, но по три-четыре раза на дню, от этого можно было сойти с ума. Ань Жюле пришлось выйти на пробежку. Да, именно бегать. Не по тому маршруту, по которому они бегали с подростком, этот маршрут он разработал отдельно. Ночью на дороге очень тихо, лишнего шума нет, но в самом конце есть ночной рынок, там очень весело, и жизнь бьёт ключом. Обычно Ань Жюле съедал там тарелку длинной лапши с требухой или вонючего тофу, а потом тем же путём возвращался домой. Теперь он вполне понимал сказанные мальчиком слова: «Бегать можно в одиночку. Одному приятнее наслаждаться ритмом своих шагов». Ань Жюле бегал целую неделю, пока наконец тяжесть на душе не стала привычной, и боль немного притупилась. Как человек крайностей, успокоением он не удовлетворился, захотелось встряхнуться, и он снова вернулся к барам. На этот раз Цяо Кенан не стал его увещевать и удерживать, понимая, что другу необходимо развеяться. Он только дал ему один десятизначный телефонный номер и попросил запомнить его. — Что это? — спросил Ань Жюле. Цяо Кенан торжественно ответил: — Это специальная, приватная линия Лу Синьчжи. Во всём мире только три человека знают этот номер. Я боюсь, что ты сейчас очертя голову пустишься во все тяжкие и наворотишь дел, с которыми я не смогу разобраться. Так что придётся обращаться к нему, чтобы спасти положение. — 干! — протестующе выругался Ань Жюле, — Ты не веришь в благоразумие своей матушки? — Не верю! — решительно заявил Цяо Кенан. Он, как никто, знал, что его друг «известен своими злодеяниями», примеров пруд пруди, просто не хотелось вспоминать. — … Ань Жюле потерял дар речи. Кое-кто тут решил припомнить, что у него чёрная история и даже вкратце изложил её. Но ведь он сам не ожидал, что напорется на несовершеннолетнего! Теперь он будет доверять не внешности, а только удостоверению личности с чётко прописанной датой рождения. Ань Жюле молча взял номер и отправился в бар закидывать сети. Он хотел найти подходящий объект для упражнений на ночь, но наверно, судьба продолжала жестоко издеваться над ним. Вокруг были сплошь одни уроды с кривыми верхними балками, один попался, вроде ничего, складная фигура обещала более-менее приличный JJ, но партнёр неожиданно заявил: — Я пассив! «Ты X#$!» В активе Ань Жюле не нравился сам себе, когда он кого-то пялил, ему казалось, что он выглядит некрасиво, и особенно терпеть не мог волосатые задницы у партнёров, это его просто бесило и отталкивало. Промаявшись таким образом полмесяца, Ань Жюле вдруг с удивлением осознал, насколько повысились его критерии требований к людям, незаметно для него самого. Если лицо и фигура предполагаемого объекта не соответствовали этим критериям, он сразу его выбраковывал. Однако, даже если некий объект признавался годным к тому, чтобы провести с ним ночь, среди ста положительных черт всегда находился один-другой изъян: то глаза недостаточно красивые, то волосы недостаточно чёрные, то кожа недостаточно гладкая, то мышцы недостаточно крепкие, то нет младшей сестры. Ну ладно, все перечисленные качества ещё понятны, но каким боком здесь последний пункт? Нельзя же выбирать всю жизнь, так ему скоро придётся уйти в монастырь. Так или иначе, надо как-то преодолеть хотя бы первый рубеж, дальше будет проще. Ань Жюле, чувствуя себя ребёнком, хватающим первый попавшийся предмет из предложенных, * пробежал глазами по более-менее приличным объектам и выбрал одного. Они вышли вместе, обнявшись за плечи, пока мир не успел заметить, что здесь есть два озабоченных кобеля. (*Традиция стран дальнего Востока, празднуя первый прожитый ребёнком после рождения год, перед ним выкладывают разные предметы. Принято считать, что предмет, выбранный ребенком, будет его ориентиром на всю жизнь. При ведической культуре людей разделяли на несколько каст: ученые, дельцы, воины, ремесленники. В те времена родители определяли будущий род занятия ребенка при помощи выкладывания нескольких предметов, отвечающих той или иной отрасли. Это были: книга, деньги, оружие и рабочий инструмент). Казалось бы, с наступлением зимних холодов человеческое тело должно стремиться к теплу, однако у Ань Жюле почему-то рождалось беспричинное пресыщение, он чувствовал, что его сердце подспудно противится постороннему человеку, интересно, что бы это значило? И это же сердце надеялось восполнить одиночество. Он вздохнул и похлопал случайного парня по плечу: — Мы с тобой жалкие люди. — Что? — парень удивился неожиданному проявлению сочувствия. Ань Жюле не стал объяснять ему, что сейчас предпочёл бы пойти домой, принять душ и лечь спать. Он уже собирался убрать руку с плеча парня, как вдруг в следующую секунду кто-то неожиданно с силой растащил их в стороны. От боли в плече Ань Жюле не сразу понял, что происходит и почему-то подумал, что это кто-то из знакомых его партнёра пришёл заявить свои права на него. — Эй, ты ненормальный… Однако, оказалось, что это не ревнивый друг его случайного знакомого! Ещё на половине фразы Ань Жюле поднял взгляд, чтобы рассмотреть схватившего их человека и сразу закрыл рот, не смея поверить своим глазам: — Это ты… Это был Ду Яньмо. Он мёртвой хваткой вцепился в левое запястье Ань Жюле, в неверном свете ночных фонарей он выглядел как зловещий призрак, наводящий ужас. Случайный партнёр был напуган до обморока, но когда Ань Жюле поволокли прочь, он шагнул следом, вопрошая: — Эй, ты что делаешь? Ду Яньмо обернулся и посмотрел на него с такой ненавистью, что парень невольно отшатнулся в страхе и замер. Только спустя минуту он опомнился и выругался вслед: — Ты ненормальный! Вся твоя семья ненормальная! Парень зло сплюнул сквозь зубы и не желая ввязываться в чужие дела, развернулся и пошёл прочь. Странно, что Ань Жюле до сих пор был цел и невредим, его так резко тащили за собой, что душа в пятки падала. Когда он немного овладел собой, попытался освободиться. Но не тут-то было, Ду Яньмо схватил так крепко, что стало больно. Очень больно. — Эй, полегче… Первоначальное желание ругаться отступило, и Ань Жюле почувствовал себя робким, провинившимся котёнком, который пытается добиться прощения бесполезным мяуканьем. Они расстались. Не говоря о том, каким образом Ду Яньмо появился и зачем задержал его, но он так виноват перед ним, что это совершенно бессмысленно. Ду Яньмо остановил такси, впихнул туда Ань Жюле и сам сел рядом. Ду Яньмо назвал адрес Ань Жюле, и Ань Жюле даже не пикнул что-то против. За всю дорогу не проронили ни слова. Ань Жюле только спросил: — Ты искал меня? Ду Яньмо не ответил. В душе Ань Жюле всё затрепетало, и этот трепет отразился мелкой дрожью по всему телу. Он был настолько потрясён, что ничего не соображал, даже не мог попасть ключом в замок, когда они уже оказались перед дверью его дома, и не открыл бы его, если бы Ду Яньмо не положил свою руку на его трясущуюся ладонь и не помог. Дверной замок щёлкнул и открылся. В прихожей сразу вспыхнули сенсорные светильники, прорезав темноту. Хлопнула дверь, закрываясь. Тщетно пытаясь успокоиться, Ань Жюле спросил: — Что ты будешь пить… Он не договорил, а дальнейшее происходило как в тумане: он почувствовал боль в спине, потому что его опрокинули на пол и захватили губы поцелуем. Дерзкий напор губ сопровождала неожиданная боль, с которой с него начали стаскивать одежду. Попытки сопротивления были задушены в зародыше мощным захватом обеих рук, Ду Яньмо был намного сильнее, и Ань Жюле ему был не соперник. Юноша атаковал его диким поцелуем, он втягивал, грыз и кусал губы Ань Жюле, слюна из его рта моментально перелилась в рот Ань Жюле. Он подавился ею и немедленно, словно сражённый этой отравой, безвольно размяк, не в силах пошевелиться. Он даже сам присосался к губам рассвирепевшего любовника. Одурманенный Ань Жюле подумал, что наверно, он сломлен. Наверно, он должен оказать сопротивление, но в его мозгу всё кружились события сегодняшнего вечера, и ему было не важно, что сделает подросток, он готов принять всё. Он лоханулся. И в эту минуту, пожалуй, это единственный способ, которым он может показать свою любовь. Нежелание сопротивляться исходило не от слабости мужчины. И хотя задница — это не то место, куда можно ворваться, как только захотел, никогда не изменявший здравому смыслу Ань Жюле был не в состоянии остановиться. Он расслабил губы, позволяя подростку вторгнуться в его рот. Руки Ань Жюле сразу получили свободу и тут же воспользовались ею, чтобы вцепиться в плечи партнёра, успокаивающе поглаживая кончиками пальцев напряжённые мышцы, но… это было бесполезно. Рука Ду Яньмо задрала подол его майки, поднялась к груди и сильно сдавила сосок. От резкой боли Ань Жюле вскрикнул, но полузадушенный стон был поглощён ртом партнёра. Поведение парня было очень близко к насилию, он так грубо мял сосок, что Ань Жюле зашёлся в немом крике. Брюки тоже стащили и грубо захватили гениталии. Это было уже слишком, и Ань Жюле оттолкнул его: — Перестань, мне правда больно… В голосе звучала жалоба. Ду Яньмо не ответил, но чуть сбавил напор. От боли у Ань Жюле не стоял, он не чувствовал удовольствия, и когда подросток воткнул несмазанный палец в его заднее отверстие, он наконец понял, что это сношение будет означать желание наказать и излить злость, потому что несмотря на эрекцию, лицо парня тоже не выражало удовольствия… Ань Жюле был готов уступить ему, но одно крохотное место в его сердце, где всегда жила та давняя, невыразимая боль, шевельнулось, и левое запястье тоже стянуло болью. Именно эта боль заставила его протестовать: — Нет. Одно слово, ясное и недвусмысленное. Ду Яньмо вздрогнул и остановился. Ань Жюле уставился в потолок, чувства смешались… Ду Яньмо всегда так ласково и бережно обнимал его, парень избаловал его своей нежностью. Впервые мальчик не считался с его чувствами. Нет, таких объятий он не хотел. Нет. Ду Яньмо успокоился. Именно этому учил его Ань Жюле: принуждать партнёра, когда тот не хочет, это скотство. В мире есть вещи, которые можно делать, и есть вещи, которые делать категорически нельзя. Одна из первых, это посягать на человека, не считаясь с его желаниями. Ань Жюле вздохнул и выбрался из-под него. Приглушённое освещение прихожей позволило ему рассмотреть лицо Ду Яньмо, тёмное, как ночное звёздное небо, затянутое тучами, мрачное и огорчённое. Ань Жюле взял в ладони его лицо, вглядываясь в блестящие, влажные глаза подростка. В них уже не было злости, лишь смутное волнение, вызывающее сочувствие. Ань Жюле нежно поцеловал его верхнюю губу: — Это не означает, что нельзя это делать, просто нельзя делать вот так. Ты понял? Ду Яньмо промолчал. Он правда успокоился и больше не настаивал. Ань Жюле поцеловал его, от губ переходя на подбородок, шею, грудь, и наконец, дойдя до рук, расцеловал ладони мальчика и каждый палец, внимательно и нежно; эти пальцы в своё время доставили ему немало удовольствия. Ань Жюле так хорошо это помнил, что так и не смог найти замену этому парню. Дойдя в размышлениях до этого места, Ань Жюле поднял глаза и увидел прыгающий от судорожных глотков кадык пацана. Его возбуждение явно снова набирало силу. Ань Жюле схватил его пальцы и облизал кончиком языка подушечки. Дыхание Ду Яньмо участилось, грудная клетка высоко вздымалась и опускалась. Ань Жюле хорошо смочил слюной два его пальца и направил их к своему входу между ног. Ду Яньмо медленно и осторожно погрузил пальцы в него. Одной слюны для смазки было недостаточно, но Ань Жюле был открыт для него и вполне согласен вытерпеть от него немного боли. Он не испытывал отвращения к парню, лишь бы тот не был слишком жесток с ним. Он не хотел, чтобы между ними легла тень насилия. — Да… Пальцы с трудом проникали внутрь, но Ду Яньмо тоже не считал это насилием. Он так хорошо изучил тело Ань Жюле, что быстро преодолел небольшое сопротивление мышц; внутри было так тепло, мягко и липко, настолько нежно, что невозможно допустить даже мысли о насилии. Осознание того, что он только что едва не сделал это, ужаснуло мальчика, он вздрогнул как от холода и замер. Ань Жюле успокоил его: — Ничего страшного, это не имеет значения… У Ду Яньмо защипало в глазах. Как всегда, этот мужчина ни малейшего внимания не обращает на то, что ему сделали больно, наоборот, ещё сам же и утешает. Ду Яньмо знал эту сторону его характера, и всегда боялся, что из-за излишней уступчивости Ань Жюле между ними что-нибудь произойдёт, и тем не менее всё-таки сорвался. Он едва не оскорбил мужчину самым наихудшим, ужаснейшим способом. Ещё немного, и этот человек возненавидит его. «Я виноват, прости, прости меня… Прости за то, что обидел тебя. Я буду очень-очень стараться относиться к тебе так, как ты хочешь, я всё сделаю, чтобы стать таким, как ты хочешь, лишь бы ты был счастлив, лишь бы ты был счастлив…» Свои принципы, своё достоинство, все эти вещи надо было давно отбросить, ещё в самом начале. Надо было быть рядом и ни за что не отпускать, почему же он всё топтался на месте и не пришёл сюда? Ему некуда уйти. И он не хочет уходить. Он хочет только обнять этого человека, стать его верным псом, или кем там ещё, он на всё согласен. Ду Яньмо взял себя в руки. Если это единственное, что он может делать хорошо, он сделает это лучше всех. Без какой-либо внешней поддержки он терпеливо растягивал его, так что вскоре Ань Жюле там жадно проглотил три его пальца, они свободно входили и выходили. От трения сзади член Ань Жюле затвердел и сочился смазкой, словно слёзно просил прощения за предыдущее плохое поведение: — Скорее… Вставь мне, вставь мне… Его слизистые оболочки раскрыты, отверстие дрожит, внутри тлеет жаркий огонь, в истерзанных сосках опять начался нестерпимый до боли зуд. Он дотронулся до них и ощутил лёгкое покалывание. Любое состояние, не позволявшее ему излиться, приводило его в замешательство и превращалось в новый вид пытки. — Входи… скорее входи… — торопил Ань Жюле, как будто вся его жизнь зависела от удовлетворения этой яростной потребности. Затвердевшее орудие Ду Яньмо в полной боевой готовности упёрлось в дрожащее отверстие. Там всё уже очень мягко, нет необходимости растягивать, отверстие готово принять член; Ань Жюле приподнял таз и широко развёл ноги, но партнёр уже пол минуты не двигался, остановившись у самого входа. Ань Жюле с досадой воскликнул: — Ну сколько можно… Ду Яньмо: — … Кто я? Ань Жюле заволновался, «эй, только не говори, что ты за это время забыл, как трахаться?» Он хотел съязвить что-то, но взглянув в блестящие глаза подростка, мгновенно понял, что тот имеет в виду. К его щекам прилил жар. Он никогда не называл партнёра в постели по имени, боясь попасть в эмоциональную зависимость, но его тело было предельно искренним: он хотел его. Он хотел этого мальчика… этого мужчину. — Яньмо… Сопровождаемый этим возгласом член парня немного продвинулся в него. Ань Жюле прикрыл руками покрасневшие глаза: — Яньмо… да… Похоже на приглашение, как будто они встретились лицом к лицу, и с каждым возгласом юноша продвигался всё глубже, пока не погрузился полностью. — Яньмо, Яньмо, Яньмо… А-аах… Больше не сдерживаясь, Ду Яньмо качнул бёдрами. Он раздвинул ноги Ань Жюле и вторгся в него под более заковыристым углом, втираясь в нежную слизистую партнёра. Парень входил и выходил с большой амплитудой, его мошонка колотилась о ягодицы Ань Жюле. Такое ощущение, словно ударам подвергались даже внутренние органы, что вызвало полное онемение в нижних конечностях, член, к которому не прикасались, отозвался неожиданной твёрдостью и обильной секрецией, намочившей промежности обоих мужчин. Всё это время Ань Жюле постоянно выкрикивал со стонами имя мальчика, как будто это было его единственное желание в жизни. Любить его, любить до смерти, и если даже в этот момент он будет размолот в порошок, он будет счастлив развеяться по ветру. Разве он сможет найти кого-то ещё? Допустим, на какой-то момент тело испытает удовольствие, что с того? Если душа несчастна, это не имеет смысла. Он хотел… Единственное, чего он хотел, это его тепло и всего лишь половинку сердца… «Оставь мне, ладно?» — М-мм… м-мм… Слишком жалкое желание, которое невозможно даже высказать, можно лишь открыть нараспашку своё тело и вбирать в себя огромный член партнёра и в его движениях внутри ощущать хотя бы иллюзорную близость. В груди Ань Жюле снова стало тесно, и среди сбивчивых стонов вырвалось: — А-ах… ещё глубже… да… Кажется, этой репликой он скрыл своё истинное желание. Он не знал, сколько прошло времени с начала совокупления, когда его тело вдруг напряглось, и член выстрелил семенем. Почти месяц воздержания, он даже сам себя не утешал в этот период, сперма была очень густой, а уретра стала настолько чувствительной, что от пережитого наслаждения даже заныла. Ду Яньмо зафиксировал руками его бёдра, резко ускорил фрикции и вскоре догнал его… Ань Жюле тяжело дышал. Вместе с эякуляцией внутрь его живот расслабился, как будто он испытал ещё одну, еле различимую кульминацию. Сквозь туман в голове пробилась мысль: «я действительно сломлен». Та заклеенная фотографиями стена в гостиной казалась размытым, далёким пейзажем. «My Happy Life», она всегда напоминала ему: «если хочешь быть счастливым, не люби», но… Теперь он так счастлив. Просто сошёл с ума от счастья. Излившийся член Ду Яньмо оставался в нём, оба оставались всё в той же позе, никто не хотел двигаться. Тела постепенно охлаждались, сперма внутри разжижалась и понемногу вытекала наружу… Глубокое молчание окутало их. Ань Жюле открыл рот, во рту была горечь, как после выкуренной сигареты. Обычно сигарета после близости выкуривается не для того, чтобы почувствовать себя счастливыми, как небожители, а для того, чтобы заполнить молчание, ибо все боятся молчания после близости. Внезапно Ду Яньмо обнял его, обхватил его лицо обеими руками и принялся исступлённо покрывать поцелуями. Он целовал и целовал, как одержимый, пока не опухли губы, но он и тогда не остановился. Его вид по-прежнему выражал любовь и зависимость… Ань Жюле не останавливал его, но чувствовал, что немного устал. Его веки подрагивали, словно он засыпал. Юноша наконец перестал целоваться. При виде измотанного вида мужчины его сердце сжалось, он уткнулся в плечо Ань Жюле и с дрожью в голосе спросил: — Наверно я… плохо сделал? Ань Жюле помотал головой, отгоняя навалившуюся сонливость: — О чём ты? Ду Яньмо: — Тебе не понравилось… Я всё исправлю. Ань Жюле широко раскрыл глаза. Он вздрогнул и мгновенно вернулся в реальность, слушая умоляющий голос мальчика: — Я буду очень стараться, я сделаю всё, что ты захочешь. Но только… Я не могу, я думал, что смогу стерпеть это, но у меня не получилось… — он говорил сбивчиво, выбрасывая из себя слова вместе с жарким дыханием куда-то в шею Ань Жюле, — Не делай этого с другими. Так робко, без капли достоинства, утратив прежнюю мальчишескую отвагу, что сердце Ань Жюле суматошно забилось в замешательстве. — В тот день я ждал тебя до самой ночи, — продолжал Ду Яньмо, — а ты вернулся домой с другим мужчиной. Я знаю, я для тебя ничего не значу… Нет, но он же не настолько лучше меня. «В тот день? В какой день?» В голове Ань Жюле была путаница, но он подумал, что кроме Ду Яньмо он приводил домой только Цяо Кенана. Поразительно. Он ведь думал, что мальчик ушёл тогда… Бросил его. Да, их последняя встреча оставила негативные впечатления, и Ду Яньмо не мог не отреагировать. Однако, если вспомнить, кроме того, что, что он зависел от доброты этого мужчины, пользовался даруемым им с самого начала теплом, его прекрасной терпимостью, он сам так и не дал ему ничего, кроме поверхностных объятий. Принимая его доброту, он так и не сделал его счастливым в ответ. Поэтому он вернулся и пришёл к дому Ань Жюле, на этот раз с твёрдым намерением засунуть свою гордость куда подальше, отбросить все принципы и добиться прощения у этого человека. Он прождал до рассвета и увидел, как Ань Жюле возвращается домой с другим мужчиной, по всему было видно, что у них тесные отношения… Оказывается, то единственное, что он мог ему дать, ему могли дать и другие. «Откажись… Он не воспринимает тебя всерьёз. Этот мужчина — не то, что ты сможешь получить, ты не сможешь пройти через то же самое, что и он». Как он это пережил? Погрузившись в размышления, Ду Яньмо прижался к мужчине и потихоньку, с усилием вышел из него. Кто теперь придёт ему на помощь? И можно ли ему помочь? Стоило ему только подумать, что Ань Жюле возможно, использовал те же самые позы и под другими мужчинами… За этот месяц он извёлся от таких мыслей, это невозможно было вынести. Терпение Ду Яньмо дошло до предела. В полном отчаянии он пришёл к дому Ань Жюле, проследил весь его путь до бара, и поскольку внутрь войти ему было нельзя, он ждал снаружи. Он верил в мягкое сердце этого мужчины, он ведь всегда прощал его. Он готов был опуститься перед ним на колени и слизывать пыль с его обуви, лишь бы он не оттолкнул его… Но когда Ань Жюле вышел из бара с другим мужчиной, эта картина просто убила его, заставив рассыпаться на кусочки. — Я младше тебя, мне нечего предложить тебе, мы не равны, это так… — Ду Яньмо тяжело давались эти полные горечи слова, — Но я умоляю тебя… «Не надо, не надо меня умолять». Подросток выглядел жалким. Ань Жюле долго молчал, а потом взял в ладони его лицо, вглядываясь в его умоляющие глаза. В чёрных глазах Ду Яньмо блестела влага, отражая свет ламп. Ань Жюле смотрел, смотрел, смотрел в эти глаза, в которых отражалось жалкое упрямство вместе с непролитыми слезами — и не понимал. «Почему ты стал таким? Ведь я давал тебе всё, что считал самым лучшим, я надеялся, что ты доволен, горд и уверен в себе, и тебе не надо никого умолять из-за недостатка любви, не надо опасаться потери, однако, ты умоляешь меня… умоляешь меня…» И Ань Жюле ответил: — Не надо просить меня. Мальчик был ошеломлён таким ответом, его глаза наливались отчаянием. «Не в этом смысле», подумал Ань Жюле и устало прикрыл глаза. Он хотел ободряюще улыбнуться мальчику, но от усталости не смог даже пошевелить губами. Он попытался открыть рот, но горло скрутило мучительным спазмом, словно в него воткнули нож и пытаются вырезать из хрупкой глотки глубоко похороненные там слова: — Я знаю, что тебе нравлюсь не я. Вслед за этими словами из глаз Ань Жюле полились слёзы, больше похожие на кровь. На самом деле он совсем не то хотел сказать. Конечно, он нравится Ду Яньмо, нравится настолько, что тот до сих пор отставляет в сторону своё достоинство и приходит к нему, но… Ань Жюле беспокоила их разница в возрасте и вообще различия между ними, мешающие ему поддерживать красивый образ в глазах подростка. Честно говоря, кто может похвастаться безупречностью, когда речь заходит о любви? Однажды он уже боролся и получил для себя бесценный урок, который запомнил на всю жизнь. Теперь он непрестанно предостерегал себя: не переходи границ, веди себя, как подобает старшему; люби его, и если подросток не хочет, ни в коем случае не лезь не в своё дело… и тогда твоё положение всегда будет прекрасным. И тем не менее, он опять повторял всё те же ошибки, жадно добиваясь не принадлежащей ему любви. Ань Жюле до смерти не хотел, чтобы подросток видел его таким жалким, таким несчастным. В груди болело от безысходности, ему реально становилось плохо от мысли, что он не единственный в сердце Ду Яньмо. «Хотя бы половину сердца оставь мне, ладно?» Но правда в том, что он не хотел довольствоваться лишь половиной сердца этого мальчика. Это слишком тяжело. Ань Жюле закрыл лицо руками, не желая терять самообладание, но у него не получилось скрыть своё состояние. Его плечи вздрагивали, сквозь пальцы просачивались слёзы, и он думал, что выглядит сейчас просто ужасно некрасиво. Насилу успокоившись, Ань Жюле прохрипел: — … Возвращайся домой. Ду Яньмо помолчал и твёрдо сказал: — Нет. Это слово вонзилось в сердце Ань Жюле, и он вздрогнул. Он больше не закрывал глаза руками, но всхлипывания становились всё более невыносимыми… словно он сейчас вот-вот растворится в слезах. Ду Яньмо был в недоумении. Он не понимал, почему мужчина так убивается из-за того, что он не тот, кто ему нравится? Ведь Ань Жюле ему нравится, очень-очень нравится. — Ты мне нравишься, — сказал он. Ань Жюле улыбнулся, и улыбка получилась ещё более некрасивая, чем плач: — Я знаю. «Нет, ты не знаешь». Кажется, именно в эту минуту все прежние смутные, бессвязные мысли вдруг обрели чёткую форму, и Ду Яньмо вдруг понял, что́ так беспокоит мужчину. Он приблизился и отнял руки от лица Ань Жюле, а тот не давался, противился и даже отбрыкивался ногами… Сопротивление продолжалось до тех пор, пока Ду Яньмо не подавил его, обхватив руками и ногами и крепко прижав к себе. Ань Жюле сердито пыхтел и отворачивал лицо, а Ду Яньмо, не обращая внимания, упорно притягивал его к себе. Несколько безрезультатных попыток отвернуться, и Ань Жюле зарычал: — Я урод! Не смотри! … Ужасный урод. От слёз стал уродом. Глаза опухли и покрылись красными прожилками, всё лицо мокрое и склизкое от слёз пополам с соплями. Глядя на него, Ду Яньмо думал, что мужчина наверняка ощущает себя грязным, однако осознание того, что все эти слёзы и сопли текут ради него, переполняло сердце льющейся через край нежностью. Это так мило. Правда, правда, очень мило. Ду Яньмо склонился к нему и поцеловал мокрые уголки глаз и остывшее лицо, чувствуя на кончике языка горьковато-солёный вкус. Терпкий, с затаившейся внутри сладостью. — Ты нравишься мне, правда, очень нравишься, даже такой заплаканный и некрасивый… всё равно нравишься. Ань Жюле улыбнулся сквозь слёзы: — Я тебе нравлюсь, оу. Некрасивый, но это не обсуждается. Ду Яньмо не стал спорить: — Как скажешь. — … Ань Жюле всматривался в бездонные, влажные глаза подростка, словно пытался отыскать там какую-то тень сомнения или колебания. Ду Яньмо снял с него остатки одежды, разделся сам и знакомым путём отвёл в ванную. Ань Жюле не сопротивлялся, к тому же, ему всегда нравилось, как мальчик ухаживал за ним в такие моменты. Подросток сначала умыл его лицо, затем снял насадку для душа и вымыл его изнутри, позволяя только что впрыснутым в него жидкостям свободно излиться наружу. Густое белое семя стало полупрозрачным и свободно потекло по ногам. Ду Яньмо засунул внутрь пальцы, проверяя, не порвал ли он мужчину ненароком, и убедившись, что всё в порядке, в следующую минуту раздвинул ягодицы Ань Жюле и задвинул горящий неуёмным желанием орган в жаркое нутро. — А-аах… Свежераспаханное «поле» было мягким и влажным, и свободно приняло крупный «плуг» подростка. Ду Яньмо поддерживал его в таком положении, то ли обмывая его, то ли просто нежно лаская под душем. Ноги Ань Жюле утратили опору, и он был вынужден цепляться за плитку на стене. Поясница выгнулась, внизу чувствовались лёгкие толчки, изредка проникающие в самую глубину. Разница в росте заставила его подняться на цыпочки, и в конце концов его просто подняли в воздух, обняли, крепко прижали к груди и стали насаживать на крепкий стебель. Что происходит? Ань Жюле перестал понимать что-либо, он только чувствовал головокружение, как будто его мозг потихоньку испарялся. Очевидно, не стоило говорить о каком бы то ни было техническом уровне этого секса, но его поглотило происходящее. Спереди торчал разрывающийся на части член, твёрдый, как железный лом, сзади ни с чем не сравнимое по остроте наслаждение от двигающейся в нём вещи, наслаждение, в котором он тонул… Слишком много, слишком полно, слишком глубоко… Ань Жюле закричал. Неизвестно, было ли это из-за чувственной эйфории или из-за чего-то другого, но Ань Жюле вскоре кончил ещё раз. Видя его состояние, Ду Яньмо извлёк из него свой по-прежнему крепкий ствол и принялся обмывать каждый дюйм его тела, перемежая мытьё поцелуями, вымыл сверху донизу, даже промежутки между пальцами ног не пропустил. Обиженный грубостью опухший сосок был мягко втянут в рот и обласкан со всей нежностью, пока Ань Жюле не подошёл к третьей кульминации, теперь его семя было скудным и водянистым. Наконец, Ду Яньмо отпустил его. Ань Жюле умирал от усталости и еле передвигался, покинуть ванную оказалось нелегко. Ду Яньмо кончил только дважды, Ань Жюле даже не помнил, сколько раз кончил он, просто чувствовал себя выжатым досуха, ещё немного… и будет недержание. Бледного, измученного до полусмерти Ань Жюле вытерли насухо, высушили феном волосы и уложили в постель, плотно укутав одеялом, так что он стал похож на куколку насекомого. Сам Ду Яньмо лёг позади него, крепко прижав к себе, обнимая его вместе с одеялом, похожий на паука, захватившего куколку длинными конечностями. Ань Жюле с трудом повернул к нему голову. Лицо Ду Яньмо ничего не выражало, однако он выглядел весьма довольным. Себе подросток не оставил ни кусочка одеяла. Наутро Ань Жюле проснулся полным сил. Столкнувшись один раз с безрассудством подростка, Ань Жюле вполне ожидаемо побаивался. Мальчик проявил такие дикие и мощные чувства, как примитивное животное, что Ань Жюле даже не знал, должен ли он оставить это безнаказанным. Как ни странно, его это не раздражало. Он кашлянул, пробуя голос, и почувствовал хрип и боль в горле. Ду Яньмо поцеловал его в затылок, встал и вышел из комнаты, и вскоре вернулся с чашкой, украшенной яркими розовыми сердечками. Ань Жюле действительно хотелось пить, но из-за боли в пояснице он не смог даже пошевелиться. Конечно, Ду Яньмо это понял и немедленно занялся «благотворительностью». Он присел на край кровати, набрал в рот воды, а потом бережно приподнял торс Ань Жюле и прижался к его губам, отправляя воду ему в рот. И так изо рта в рот поил мужчину, Ань Жюле даже не пришлось прилагать никаких усилий, он только открывал рот и благодарно булькал, глотая воду. Ду Яньмо поил его, пока Ань Жюле не покачал головой. — Напился? — … Да. Подросток поставил чашку на тумбочку рядом с кроватью и бережно вытер пальцами оставшиеся капельки влаги по боками рта Ань Жюле, как заботливый родитель, кормящий малое дитя. Ань Жюле не знал, откуда у него берутся силы, что после такого марафона он ещё может целоваться, кусаться, ласкаться. Если бы он не занимался бегом последние месяцы, он бы точно помер. Ду Яньмо погладил его по волосам, втянул в рот мочку уха, потёр больное горло, потом положил ладонь на ноющие яйца… Ань Жюле не выдержал и запротестовал: — Хватит… Ду Яньмо: — Ты мне нравишься. — … — Я не знаю, что ты не так понял… Но если ты всё ещё не веришь мне, мне остаётся только обнимать тебя, целовать тебя и говорить, что ты мне нравишься… Конечно всё, что у тебя есть, в моих руках, включая это. И рука Ду Яньмо скользнула под одеяло, коснулась мягко висящих причиндалов и потеребила их. Там было немного больно. Ань Жюле вздрогнул, что это за чудесное доказательство такое? Вопрос в том, как можно доказать, что человек нравится, если слов не хватает? Тут он и сам запутался. Устав до полусмерти, просто заснул, а на следующий день столкнулся с трагической ситуацией, когда ни встать, ни лечь: телу больно даже от простого соприкосновения с простынями, потому что вся кожа в багряно-красных отметинах, ужас. Раньше Ань Жюле запрещал подростку делать это, зато теперь ему вернулась прибыль с процентами, по всему телу расцвели засосы. Неужели это и есть доказательство того, что тебя любят? Пришлось звонить в издательство и отпрашиваться с работы, врать, что простудился и для убедительности хрипло кашлять в трубку. Жень Ий сокрушалась не на шутку: — Тебе очень плохо? Это опасно? Ты обращался к врачу? Перед лицом такой чистосердечной и нежной заботы сослуживицы Ань Жюле чувствовал смертельный стыд, надо же Император опоздал на утреннюю аудиенцию. Неудивительно, что в однополой любви императоры в большинстве случаев были активами. Если бы императора трахали каждую ночь так, как его сейчас, он не смог бы подняться с постели, чтобы провести утреннюю аудиенцию, и бразды правления страной могли попасть в другие руки. Ду Яньмо в школу не пошёл, сказав, что сегодня его отпустили для участия в спортивных состязаниях, и это его оправдание для родителей, почему он не ночевал дома. Действительно… Подготовил себе универсальное алиби. При упоминании о соревнованиях Ань Жюле не удержался от вопроса: — А почему ты мне не сказал про свои соревнования? Ду Яньмо: — Я не хотел, чтобы ты считал меня слишком маленьким. Ань Жюле опустил взгляд на его чресла — он мог поклясться, что совершенно неосознанно. — Э-э… Не говоря о том, что у тебя там, в остальном ты действительно ещё маленький. Ду Яньмо: — … Ань Жюле: — Ты очень маленький, я всегда это помнил. Всегда помнил и не давал себе забыть. Всегда был готов к разоблачению и всегда готов принять осуждение семьи и общества. Он взрослый и должен нести ответственность за всё. Если узнает отец, он его изобьёт… Он боялся, реально боялся. Но объятия так сладки, что не хотелось отрываться. И боязнь привязаться пугала больше всего. — Но хотя ты маленький… Мы всё-таки вместе, не так ли? — сказал Ань Жюле. От этих слов всё прежнее уныние слетело с Ду Яньмо, сменившись восторгом. — Ты мне нравишься, — повторяя снова и снова, он обнимал Ань Жюле. Он твердил это со вчерашнего вечера и до утра, и внутри Ань Жюле всё плавилось, смешивалось, закручивалось в невообразимый беспорядок. Больше не сопротивляясь, Ань Жюле прильнул к нему и долго собирался с духом, пока наконец не решился тихо спросить: — Я нравлюсь тебе больше, чем учитель? — … Что? Видимо, он обречён ревновать подростка к его первой любви. Ань Жюле понимал, что это скверно, но ревность сидела в нём, как заноза, и он не мог не спросить, пусть даже над ним посмеются. — В тот день, в кинотеатре, ты загородил меня, ты не хотел, чтобы он увидел тебя со мной. И когда мы смотрели фильм, ты всё время смотрел на него. В большинстве случаев, когда тело открыто, тайники души тоже становятся хрупкими, и скрывать что-то уже не получается. — Ладно, не обращай внимания. И тут он увидел нескрываемое недоумение на лице мальчика. Его тут же окатило жаром, словно толпа муравьёв поползла от пяток по всему телу. Он вдруг почувствовал, что со своими мелочными придирками выглядит… как ревнивая девчонка! «Мамочка, разрази меня гром». — Блядь, считай, что я ничего не говорил. Ду Яньмо тихонько обнял его, расцеловал всё лицо Ань Жюле и сказал: — Подожди, я сейчас. Он поднялся, вышел ненадолго из спальни и вернулся с телефоном. Ань Жюле с бьющимся сердцем приподнялся: — Не может быть? И смотрел, как парень, присев перед ним на корточках, начал удалять одно за другим все сообщения от другого мужчины, а когда удалил все, перешёл в меню контактов и прямо на глазах Ань Жюле удалил номер, обозначенный как «учитель». Ань Жюле: — … Удалив всё, Ду Яньмо объяснил: — Мне нравится учитель и мне нравишься ты, но это разное. В тот день я смотрел на него и думал, что он очень счастлив. Раньше я ревновал его, мешал его встречам с той девушкой, но тем не менее я желал ему счастья… Я не знаю, как это выразить, просто… Невероятно, как могут чувства стать такими огромными? И я всё думал и думал, что наверно… у меня есть ты. С тех пор, как в его жизни появился Ань Жюле, его прежде пустое сердце наполнилось множеством прекрасных вещей, и он неожиданно стал способен пожелать добра и счастья другому человеку, способен надеяться на то, что другой человек будет счастлив, и даже… принять то, что раньше не принимал категорически. — Я думаю, что моя мать такая же. Она не забыла моего отца, просто он стал занимать в её сердце другое место. Поэтому в тот день он испытывал очень сложные чувства, этот мужчина дал ему так много, а он никак не отблагодарил его. Невыносимые, мучительные чувства. — Прости, — снова повторил Ду Яньмо, — Я признаю, что на самом деле я боялся, что он всё поймёт, я не хотел, чтобы он отверг меня, но… Если тебе не нравится, я перестану общаться с учителем. Ань Жюле слушал его с замирающим сердцем. Ду Яньмо повторил: — Я перестану общаться с учителем, только не бросай меня. Его голос сошёл до шёпота: — Я умру без тебя, — юноша обнял ноги Ань Жюле, уткнулся лицом в его живот и потёрся о него, — Умоляю, только не бросай меня. — … — Я стану взрослым, уверенным в себе, я смогу принять всё хорошее, что ты делаешь для меня и сам смогу сделать для тебя много хорошего, и даже лучше, ещё лучше… Ань Жюле испытал дежавю, словно вернулся на несколько месяцев назад в тот вечер, когда мальчик так же льнул к нему, обнимал под фонарём, плакал и жаловался: — Только не бросай меня… Он не думал, что подросток дойдёт до такого состояния, что будет так тепло прижиматься к нему, как к единственному человеку в своей жизни… Ань Жюле не принуждал его, но раз уж так пошло, не собирался и отговаривать. Подросток сам разорвал отношения с учителем, и теперь он хотел, чтобы так осталось на веки вечные. Никаких отношений с учителем и вообще ни с кем. Только он один. Это определённо не любовь. Любовь не может быть настолько мелочной, своекорыстной и безобразно эгоистичной. Но как ещё можно определить то чувство довольства, окутавшее его грудь? Ду Яньмо: — Господин Хризантема, ты мне нравишься. — … — А я тебе нравлюсь? После целой ночи переживаний подросток наконец набрался смелости задать этот вопрос. Ань Жюле улыбнулся и обнял его. Он долго прижимал его к себе, как самое дорогое, принадлежащее только ему сокровище и наконец прошептал ему на ухо: — Яньмо, я люблю тебя.