Счастливая жизнь.

Happy Life. На свой двадцать первый день рождения Ань Жюле получил в подарок розовый «Polaroid». Он не особо интересовался фотографированием, для этого он использовал мобильный телефон. Впрочем, занимательная штуковина ему понравилась: аппарат был прелестный, яркий и выдавал сразу готовые снимки, это было забавно. Человек, подаривший ему аппарат, научил его, как снимать. Он взял в одну руку фотоаппарат, другой рукой обнял Ань Жюле за плечи и улыбнулся: — Смотри, вот так. Мужчина поцеловал Ань Жюле и одновременно нажал на затвор. Из аппарата вылезла фотография с двумя целующимися мужчинами. Ань Жюле был застигнут врасплох, поэтому его лицо вышло немного глупым. Мужчина прищурил чёрные глаза и усмехнулся, но на душе у него было невесело. Поговаривали, что его парень, с которым они были вместе больше десяти лет, не выдержал постоянного давления семьи и решил жениться. Мужчина предложил расстаться и вернулся к беспорядочным связям, причём, настолько увлёкся сексом без обязательств, что в итоге загремел в больницу, всё закончилось хирургической операцией. Мужчина и Ань Жюле были довольно близкими друзьями, но они не спали. Что тут скажешь. Мужчина посмотрел на Ань Жюле и сказал: — Ты умный мальчик, ты уже отведал горечи в жизни, запомни этот урок и больше не повторяй. Многие люди с этим не справились… и я в том числе, посмотри, я ведь похож на идиота. Он чувствовал, что Ань Жюле догадался, какой жестокий пример он имеет в виду, поэтому не хотел ложиться в ним в пустую, холодную постель. Фотография вместе с фотоаппаратом были отданы Ань Жюле, и он принёс их домой, положил в письменный стол, не особо вспоминая и нечасто используя подарок. Спустя месяц, человек, подаривший Ань Жюле «Polaroid», умер. Причина смерти была неизвестна. Кто-то говорил, что мужчина покончил с собой, кто-то считал, что это просто игра судьбы. Мнения разошлись, однако правды не знал никто, все, кто судачил, были самое большее, его партнёрами на одну ночь, не более. В реальности же все вынуждены носить маски, чтобы выжить. Ань Жюле присутствовал на церемонии прощания. Пришлось восхищаться поистине удивительным гримом мёртво-го тела, спустя семь дней после кончины покойник выглядел так, будто только что уснул, позволяя всем пришедшим выразить соболезнования запомнить его в наилучшем виде. Ань Жюле заметил в числе пришедших на церемонию одного мужчину, который стоял вдалеке от всех, явно не решаясь подойти. Он подошёл к мужчине и спросил: — Ты не хочешь взглянуть на него в последний раз? У Ань Жюле не было каких-то глубоких чувств к покойному, но он чувствовал, что у этого мужчины они явно есть. На что мужчина горько усмехнулся: — Нет, его семья не обрадуется, увидев меня. Ань Жюле слышал о том, как умерший год назад признался своей семье, что состоит в отношениях с этим мужчиной, и это наделало немало шума во всём городе. Партнёр тогда испугался публичного скандала, открестился ото всего и совершенно эгоистично, тайно принял решение жить как все, по общепринятому стандарту. Ань Жюле достал сигарету: — Не возражаешь? Собеседник покачал головой. Ань Жюле прикурил сигарету и затянулся: — Тебе всё-таки стоит подойти и проститься. Мужчина: -? Ань Жюле улыбнулся: — Потому что ты больше никогда его увидишь. Этими словами Ань Жюле ни в коей мере не вмешивался в чувства и переживания этого мужчины и не касался ситуации его расставания с покойным. Он не язвил и не поучал, просто сказал правду. Но на самом деле, лучше конечно не смотреть. Если ты не увидишь человека в гробу, ты можешь представить, что он просто уехал куда-то очень далеко, так далеко, что найти его ты не сможешь, таким образом можно облегчить себе бремя прощания с дорогим человеком. Тем не менее, он сознательно подталкивал этого мужчину… Ань Жюле выпустил дым и покосился на своё левое запястье — эти мрази больше никогда никого не заставят страдать. Дома он принял душ и уже вытираясь полотенцем бросил взгляд на лежащий на письменном столе «Polaroid» и фотографию под ним. Он взял в руки фото и вгляделся в этого мужчину: человек вроде бы спокойно улыбался, но в его глазах была пустота и усталость, как будто ему надоели и люди, и любовь, и даже сама жизнь… Как будто он устал от самого себя и уже настроен на саморазрушение. Ань Жюле взял фотографию, клей и подошёл к стене в гостиной: — Надеюсь, ты счастлив после того, как ушёл. И приклеил фото на стену. С этого момента он начал собирать фотографии. Ничего особенного, просто ему казалось, что это интересно. Люди на фотографиях показывали разные чувства и как будто напоминали ему: «никогда не будь глупцом». Он дал этой стене название «My Happy Life». Далеко не со всеми героями этих фото он спал, но все эти лица объединяло одно: они все были ему абсолютно безразличны. Он и с Цяо Кенаном сфотографировался, но не стал вешать их фото на стену. Он не хотел разместить среди них лицо человека, к которому он питал искреннюю дружескую симпатию, это было невозможно. Этого парня ранили в самое сердце, но его глаза по-прежнему сияли, и он не разуверился ни в жизни, ни в любви. С некоторых пор Ань Жюле боялся допустить в себе такую грязную слабость, как любовь, но сравнивая себя с Цяо Кенаном, с его цельностью и силой, он невольно начал стыдиться самого себя. А потом он встретил мальчика. Оказывается, он всё ещё способен любить, всё ещё мечтает о любви. Эти два человека дали ему представление о любви с разных точек зрения: отдавать — значит получать, любить — и не раскаиваться в этом; наблюдать за счастьем со стороны — это не настоящее счастье; пусть будет снова боль, снова раны — всё должно идти своим чередом. Он больше не коллекционировал фото, потому что подростку это не нравилось, а Ань Жюле никогда не стал бы делать то, что не нравится Ду Яньмо. Стена оставалась в прежнем виде, ничего не менялось, но постепенно Ань Жюле стал чувствовать себя рядом с ней неуютно. Они с подростком занимались любовью в этом доме повсюду: лично Ань Жюле нравилась барная стойка в кухне, крепкая, прочная опора, позволяющая чувствовать себя непринуждённо; Ду Яньмо очень любил ванную, очень удобно, можно кончить внутрь и сразу промыться, и во время мытья можно вставить ещё разок, за один раз сделать два раза. В основном они трахались на твёрдых поверхностях, не придерживаясь педантично какого-то одного места, и только гостиную Ду Яньмо избегал с неизменным молчаливым упрямством. Если подумать, в гостиной есть диван, телевизор, а Ду Яньмо очень привязчивый и всегда слегка голодный. Его всегда можно завлечь в объятия, смотреть фильм и целовать, ласкать и даже использовать как живой стул, сидя у него на коленях. Два здоровых мужика разве могут удержаться от таких дел? Юноша прекрасно понимал, когда Ань Жюле требовал любви, и сначала оглаживал его руки, ноги, целовал его лицо, уши, шею. Если он видел, что Ань Жюле не против, он целовал его и не отрываясь от губ, раздевал, сжимал и тёр соски до тех пор, пока Ань Жюле не начинал задыхаться и краснеть. Сколько раз бывало Ду Яньмо заваливал его на диван, упираясь затвердевшим под брюками членом ему в бедро, и рядом на журнальном столике в коробочке наготове и смазка, и презервативы, и Ань Жюле лежал на спине уже готовый… Но Ду Яньмо внезапно останавливался, поднимал его с дивана и тащил в другую комнату или в кухню, и только тогда приступал к делу. Один раз, второй… Поначалу Ань Жюле предположил, что парня не устраивает слишком тесный диван, стесняющий движения, и тогда он купил мягкий ковёр и кучу диванных подушек, вполне пригодных и для пола. Ду Яньмо понравился ковёр, иногда, устав после работы, он даже засыпал на нём, свернувшись калачиком. Но стоило только подкатиться к нему под бочок и попытаться хотя бы отсосать, он сразу поднимался и заставлял Ань Жюле перейти в другое место. В голове Ань Жюле всплывали воспоминания о той овчарке, жившей по соседству у семьи Ван Цай, которая, получив косточку, сразу уходила в одно укромное место, где никто не помешает, и только тогда начинала грызть. Конечно, Ду Яньмо не овчарка, и у него не было строго определённого места, где он мог трахаться; это могло быть где угодно, но толь-ко не в гостиной. Может, это как-то связано с фэн-шуем? Ань Жюле не настаивал на том, чтобы заниматься любовью в гостиной, но непрестанно ломал голову над поведением юноши. В Skype он спросил Цяо Кенана: «А твой мужчина тоже имеет такие странности?» Joke nán: «Нет». Чёрная Хризантема: «Значит, он не выбирает место?» На том конце долго молчали, потом ответили: «Не выбирает». Цэ-цэ, это молчание заставляет задуматься. Чёрная Хризантема: «Завидую тебе. А мне придётся подождать, пока мой подрастёт и будет способен заниматься сексом хоть под открытым небом, иначе моя гостиная превратится в филиал монастыря». Joke nán про себя выругался, почему ты так упорно твердишь о сексе на улице? «Как насчёт твоей стены с фотографиями?» Чёрная Хризантема: «Стена с фотографиями? Ах, ну да, стена… О, надо убрать её, моему мальчику она не нравится». Не нравится, не нравится, не нравится… Эти слова бились в голове Ань Жюле, пока наконец он не воскликнул: — Я понял! Вот единственная правда, ему не нравится! Когда-то эти фотографии вызвали у юноши ревность, потом, казалось он привык и не возражал. Для Ань Жюле это была просто декорация, часть интерьера, естественно, что он не вкладывал в это никаких чувств, ни с чем не ассоциировал, но Ду Яньмо не хотел обнимать его перед этой стеной. Он действительно ещё такой ребёнок… Ну, не нравится — возьми и скажи. Ань Жюле улыбнулся, закрыл Skype и открыл программу интерьер-дизайна. Быстро составил проект, потом прошёлся по интернет-магазинам и закупил всё необходимое для преобразований. В наше время эффективность интернет-магазинов очень высока, вчера сделал заказ, сегодня уже доставили. Ду Яньмо уже учится в первом классе старшей школы (10-й класс по-нашему), он только что вступил в клуб по лёгкой атлетике и на этой неделе у него как раз учебно-тренировочные сборы. Подходящая возможность для Ань Жюле, чтобы разобраться со стеной. Сложив рядом полученные материалы, он стоял перед стеной и без сожаления сдирал с неё фотографии. За почти десять лет коллекция собралась весьма впечатляющая, почти доверху наполнив обувную коробку. Это заняло довольно много времени, пока наконец он добрался до последних фотографий. Спустя долгое время фотографии неизбежно выцвели, чем ниже по стене он опускался, тем менее узнаваемы были лица на фото, тем сложнее разобрать, кто есть кто, и вдруг в череде стёртых лиц его взгляд уткнулся в одно… Ань Жюле добрался до самого первого, исходного фото, с которого и началась его «счастливая» стена. Лицо человека было нечётким, но он отлично помнил его усталый взгляд. Он долго смотрел на него, а потом произнёс: — Надеюсь, ты покоишься с миром, я очень счастлив. «Мне больше не нужна эта стена». И он оторвал последнее фото. *** Когда у юноши закончились сборы, он позвонил: — Можно мне прийти сегодня после работы? Ань Жюле ответил: — Спроси свою маму. Это ни в коем случае не ругательство. (Специальная оговорка автора, потому что в данном контексте для китайца это может быть воспринято как ругательство, в котором упоминаются члены семьи). Ду Яньмо: — Я сказал ей, что сборы закончатся через три дня. Ань Жюле: — … По своему характеру юноша был не любитель вранья, так что даже если он и поставил мать в известность, что у него отношения с «подругой» старше его, это не означало, что он ночь за ночью мог не возвращаться домой, да и Ань Жюле не позволял ему так поступать. Поэтому на каждое установленное правило имелись ответные меры: Ду Яньмо время от времени, ссылаясь на школьные мероприятия, получал разрешение вернуться домой попозже, либо вообще не прийти ночевать; вдобавок пацан, следуя древней мудрости «сначала казнить, а потом докладывать», * намеренно ставил Ань Жюле в такое положение, что тот не мог отказать в приюте. Он должен был проявлять твёрдость, должен говорить «на сей раз я не буду потакать тебе и найду способ отправить тебя домой». В результате звучало: — А что у тебя сегодня на ужин… И вся строгость трещала по швам. (*Идиома先斩后奏 — сначала казнить, потом докладывать в значении «поставить перед фактом»). Он потёр грудь, чтобы немного усмирить нечто под названием «нечистая совесть», и развернул меню Гугл. Обычно Ду Яньмо заканчивал работу в восемь вечера, к этому времени Ань Жюле уже успевал прийти с работы и приготовить ужин. А тут ещё появился этот срочный проект, и сегодня он никак не мог успокоиться, съел около десяти леденцов PINKY, полный рот прохлады, а голова по-прежнему горела, да и накал чувств не снижался. Он оглядел гостиную. Входная дверь как раз напротив стены, как только Ду Яньмо войдёт, он сразу увидит. Ань Жюле ещё подумал, не следует ли прикрыть своё творение занавесом для пущего эффекта, но потом решил, что это будет слишком нарочито… В итоге пришёл к выводу, что лучше уже ничего не придумаешь, со вздохом махнул рукой, выключил компьютер и стал ждать. В 8.10 раздался звонок в дверь. Ань Жюле дал ему ключ, но юноша им не пользовался, говоря: — Если тебя нет дома, мне нет надобности приходить сюда. Ань Жюле обижался: — Но ведь это очень хлопотно… Особенно когда приготовление еды идёт полным ходом, очень трудно отвлекаться. — Я знаю, — Ду Яньмо потупил взор, — И всё-таки прошу тебя открывать мне дверь. Я хочу, чтобы ты сам встречал меня. Выдвигая свои требования, подросток мало считался с удобством Ань Жюле, и тот ему не отказывал. Он открыл дверь парадного, ожидая, пока Ду Яньмо поднимется по лестнице. Как скверно, так хочется курить, что аж губы свербят. Он уже хотел опять закинуться PINKY, но тут распахнулась входная дверь, и вошёл юноша. Захлопнув дверь, парень молча прижался к Ань Жюле, взял в руки его лицо и уткнулся в промежуток между головой и шеей. Втянув носом его запах, Ду Яньмо произнёс: — Я дома. — М-мм, — немного заторможено промычал Ань Жюле куда-то в плечо подростка, а потом выдал привычную приветственную формулу, — Хочешь поесть? Или сначала помыться? Или… «… сначала съесть меня?» Неоконченная фраза сразу прервалась поцелуем. После недели без тактильного контакта такие слова, даже если не несут в себе подобного смысла, обжигают не хуже огня. Ду Яньмо сжал зубами его губы, потом втолкнул язык в рот и принялся интенсивно трахать им нёбо. Почувствовав явственный виноградный привкус во рту Ань Жюле, Ду Яньмо лизнул уголок его рта и спросил: — В чём дело? Проект не идёт? Бросив курить, Ань Жюле в часы уныния заменял сигареты леденцами, и насыщенный фруктовый вкус его рта сразу выдавал, что у него что-то не заладилось с очередным проектом. Старший возлюбленный не любил говорить с ним об этом, и Ду Яньмо оставалось только самостоятельно наблюдать, угадывать, потихоньку изучать и сравнивать его реакции, и конечно же запоминать, что с чем связано. — Нет, — ответил Ань Жюле и вернул поцелуй, впуская в своё сердце знакомый вкус юноши, который всегда был для него слаще мёда. Он просто хотел сделать это, чтобы парень был счастлив, так зачем притворяться? Он обернулся к стене, указывая на неё: — Тебе это не нравилось, и я всё снял. Только теперь Ду Яньмо обратил внимание, что на стене, прежде заклеенной почти доверху фотографиями, теперь не осталось ни одной. Теперь перед ним была сплошь чёрная поверхность, немного шероховатая, обрамлённая по краям деревянной рамой, на первый взгляд это было похоже… на доску в школьном классе. Ань Жюле улыбнулся и за руку потянул Ду Яньмо к стене, потом достал мел и вручил ему: — Это школьная доска, ты можешь нарисовать здесь что-нибудь или написать. Потом он взял розовый мелок и нарисовал сердце. Поражённый Ду Яньмо долго молча разглядывал стену, где больше ничего не было, только одно сердце… Одно сердце. Среди тех фотографий, которые он прежде видел на этой стене, были и очень старые, и он понимал, что они служили не просто украшением, возможно, это был своего рода список воспоминаний, однако, Ань Жюле всё ликвидировал. Потому что ему не нравилось. Он смотрел на Ань Жюле, и в его глазах металась тревога. Ему так хотелось стиснуть мужчину в объятиях, неистово прижать к себе, вмять в себя, чтобы он стал частью его — и не смел обнять, боясь, что налетит на него с чрезмерной силой и попросту сломает. Он держал мел и не знал, что сказать. В голове путались тысячи мыслей, вначале он хотел выразить благодарность, но Ань Жюле этого не любил; он даже как-то сказал ему: — Разве ты будешь говорить своей матери спасибо за то, что она кормит тебя и воспитывает? Ань Жюле считал, что в отношениях за чувства не платят, здесь всё зависит от личной воли человека: я люблю, и на то моя добрая воля, мне не требуется за это благодарность. Этот мужчина заботился о нём, любил и лелеял так, словно это само собой разумелось и по-другому и быть не могло. Он практически не говорил ему о своей любви, всего лишь раз, но для Ду Яньмо этого было достаточно. И Ду Яньмо сказал: — Я очень люблю тебя. — … Да? Произнося эти слова, Ду Яньмо закрыл лицо руками и опустился на колени. Его голос звучал сдавленно: — Я не знаю, как выразить… Просто пойми. «Если бы ты знал, до какой степени я люблю тебя, так люблю, что способен отказаться от своих близких». Ань Жюле опешил, но тут же улыбнулся и присел рядом с ним и погладил мальчика по голове: — Я понимаю. Ду Яньмо поднял голову и растерянно посмотрел на него. Чёрные глаза юноши наполнились влагой, в них таились множество слов, в них трепетала страсть. Вглядевшись в них, Ань Жюле повторил: — Я понимаю, просто оставайся таким, и всё будет хорошо. Только ради того, чтобы не нервировать его, юноша удалил контакт с человеком, который был его учителем и другом, и его первой любовью. Всего лишь одно маленькое движение руки, посторонним, возможно, не понять его смысл, но Ань Жюле понимал: Ду Яньмо не неблагодарный ребёнок. У него не было особой дружбы со сверстниками, он чувствовал отчуждение в собственной семье. Этот человек, учитель, был первым светом в его жизни, сопровождавшим его на данном этапе, возможно, не было любви, но была благодарность. Хотя юноша не показывал этого, но он наверняка хотел бы проститься с этим человеком по-хорошему… Ань Жюле это прекрасно понимал, но обошёл этот момент молчанием. В этом отношении он действительно бессердечный и абсолютно эгоистичный. Поэтому он убрал стену вместе со всеми воспоминаниями и симпатиями, чтобы отблагодарить подростка за его преданность. Позже они весь вечер покрывали стену разными рисунками. Ду Яньмо не умел рисовать и больше смотрел, как рисует Ань Жюле. Синие облака, зелёная трава, красные цветы и жёлтые бабочки… Всё это картины природы, которые так нравятся Ду Яньмо. Закончив рисунок, Ань Жюле спросил: — Ну, как? Ду Яньмо: — Отлично смотрится. Ань Жюле обнял его и поцеловал: — Теперь наши дела будут выглядеть так, будто мы занимаемся сексом на природе, да? Ду Яньмо: — … Ань Жюле засмеялся: — Ты ведь раньше не хотел делать это в гостиной, верно? Был только один-единственный момент, когда он чуть не сделал это, и больше ни разу не повторял. Ду Яньмо признался: — Мне не нравилось, потому что я чувствовал, будто за мной наблюдают. Ань Жюле спросил: — Ты стеснялся? — Я не хотел, чтобы на тебя смотрели другие. Ведь это всего лишь фотографии… Но Ду Яньмо был вполне серьёзен. Ань Жюле не знал, смешно ли это, но юноша постоянно проявлял себя жутким собственником, и Ань Жюле это нравилось, настолько нравилось, что он даже нарочно потакал этой тенденции. Теперь они сидели на коленях на полу в гостиной, целовались и раздевали друг друга. Ду Яньмо всегда одевался просто, в одну и ту же белую футболку, которую он и носил, в ней же и бегал; во время бега его соски вставали торчком, к тому же, крепкая грудь вытягивала хлопчатобумажный трикотаж, и это выглядело так сексуально, что заставляло краснеть. Ань Жюле не мог удержаться, чтобы не пощипать торчащие бусинки, в ответ Ду Яньмо точно так же пощипал и его соски. В конце, конечно, Ань Жюле было немного больно, упрямства подростку было не занимать, особенно в духе исследования тела любовника. Изначально нечувствительные соски Ань Жюле раз за разом подвергались щипательным забавам, и от трения их кожа словно истончалась, поэтому на следующий день после любви приходилось одеваться осторожно, иначе ткань, задевая обнажённую плоть, причиняла боль. Онемение и боль, пусть и мягкую. После недельного воздержания член юноши, натёртый тесной промежностью джинсов, задеревенел моментально. Ань Жюле, плотоядно облизываясь, стянул с подростка джинсы. Выпрыгнувший наружу член уже утратил нежный цвет юности, он потемнел, выпуклые вены уже более густо покрывали торчащий вертикально фаллос, головка стала ещё более рельефной и плотной. Всегда зная, как правильно стимулировать чувствительные места Ань Жюле, юноша где-то надавил, где-то погладил, и вот уже из устья выделился секрет; Ань Жюле потянулся к журнальному столику за смазкой, но выудить не успел, Ду Яньмо его опередил — держа в зубах презерватив, он уже выдавил в ладонь смазку и накрыл другой ладонью, согревая. Лицо Ань Жюле горело. Занимаясь любовью с подростком, он в большинстве случаев начинал первым, потому что перед этим жаждущим ребёнком он совершенно не мог устоять. — Не терпится? Если бы он не пошутил слегка, он мог бы умереть от собственного оглушительного сердцебиения. Ду Яньмо не ответил. Во время занятий любовью он всегда был неразговорчив, так же, как и за едой. Всё его внимание сосредоточено на встречных реакциях партнёра, включая терпение, с которым он согревал смазку перед тем, как ввести её внутрь; его ногти всегда были коротко пострижены, а руки мылись так часто, словно у парня была навязчивая мания чистоты. Подросток понимал, что он всего лишь ребёнок, и вовсе не спешил что-то доказывать, но и не хотел становиться халявщиком. Половину заработанных денег он отдавал Ань Жюле на жизнь, половину откладывал. Однажды он попытался купить для Ань Жюле что-то хорошее, но не успел, потому что Ань Жюле пресёк его попытку на корню. Он спросил Ань Жюле, откуда он узнал? Да это плёвое дело! Когда человек, никогда не интересовавшийся модой, вдруг начинает искать соответствующую информацию, да ещё накануне его дня рождения, он просто сам себя выдаёт с головой. Однажды Ань Жюле ясно сказал ему: — У меня ни в чём нет недостатка, не хватает только одного, ты можешь подарить мне это? Ду Яньмо, даже не выясняя подробности, сразу ответил: — Могу. Ань Жюле: — Подари мне чашку. -? — не понял Ду Яньмо, — У тебя же их полно. Ань Жюле поймал его за нос: — Верно, но если среди них нет той, что подарил мне ты, значит, в них нет никакого смысла. Выбери ту чашку, которую ты считаешь самой лучшей, и она будет самой дорогой для меня. Самой лучшей и самой дорогой. Любимый человек увлекался чашками, однако он не стремился набить ими шкаф до верху, а просто выбрасывал старую чашку и заменял её на новую, сохраняя лишь требуемое количество. Когда-то они уже покупали вместе чашки, теперь бо́льшая часть из них уже была выброшена и заменена на новые, чистые; неизменной осталась только одна розовая чашка с орнаментом из сердечек. Разумеется, ведь это Ду Яньмо её выбрал. Когда Ань Жюле спросил, какая из них ему больше нравится, он сразу показал на неё пальцем. Но стал бы мужчина любить его за чашку, купленную в магазине за 39 юаней? Значит, смысл не в цене, он понял это. Тогда в прошлом году Ду Яньмо залез в Гугл и записался на курсы керамики. Слепленная им чашка теперь помещалась на сушилке, из неё пили только воду — такой она была уродливой и кривой. Когда Ань Жюле преподнесли её, он долго смеялся: — Где ты нашёл такую художественную вещицу… Однако, глянув на донышко чашки, он сразу примолк. Юноша со всем своим ограниченным мастерством вырезал строчку иероглифов: «будь счастлив всю жизнь». «Я подарил тебе эту чашку, желая тебе счастливой жизни». Ань Жюле молчал очень долго… Очень долго, и улыбнулся: — Мне нравится, это будет моя самая любимая чашка. И вздохнул: мальчик понял, чего он хотел на самом деле. …… Сейчас эта чашка стояла на столе, и Ань Жюле, лёжа на ковре, видел её. Но юноша привлекал его больше… Его рельефные мышцы, его кожа цвета старой меди, искрящаяся на свету от пота — очень сексуальное зрелище. Тёплый палец Ду Яньмо протиснулся в плотную дырочку и игриво потёр её края, вызвав сладкие стоны Ань Жюле. Ещё не тронутый член мужчины уже стоял навытяжку, юноша погладил его светлую кожу, потом сомкнул ладонь на стволе и легко провёл снизу-вверх. — Да-аа… Живот Ань Жюле напрягся, следом сжался анус, плотно обхватывая палец. Ду Яньмо уже хорошо изучил его внутри. Он запустил в него два пальца и согнул их, нажимая суставами на едва заметную выпуклость. Ань Жюле вскрикнул, заливаясь румянцем, и вцепился в плечи Ду Яньмо, не в силах вымолвить ни слова. Это самая возбуждающая игра в жизни мужчины; напряжённый член Ань Жюле заливался смазкой, глаза разбежались в разные стороны, уши горели, по ногам сладкой патокой растекалась боль, а третий палец парня с трудом протискивался в него, чтобы окончательно растянуть узкий проход. Растерев всю смазку внутри, чтобы всё стало предельно скользким, сдерживавший себя до последнего Ду Яньмо извлёк пальцы, повернул Ань Жюле на бок, разорвал упаковку презерватива, экипировался и наконец, вошёл в зияющую бордово-красную пещеру. — А-ах… — этот вздох на полпути был запечатан губами партнёра и проглочен, Ань Жюле извернулся и обняв одной рукой плечи мальчика, пил его медово-сладкий поцелуй. Язык ворвался в рот синхронно с твёрдым предметом внизу; так долго существовавшие по отдельности губы сомкнулись, обмениваясь слюной. Ань Жюле убрал язык, заглянул в глаза юноши, полные желания, замутившего их блеск мутной пеленой, и поцеловал его веки. Поясница юно-ши дрогнула, это его самая сильная эрогенная зона, и для него это был своего рода сигнал: его любимый готов и разрешает брать себя так жёстко, как только он пожелает. Ду Яньмо махнул бёдрами, резко толкнулся и вошёл сразу очень глубоко. Ань Жюле вскрикнул, ему показалось, что все внутренние органы перемешались, а кишка приняла форму этого человека. Он приложил ладонь к груди, едва дыша, и подумал: «в конце концов, что тут осталось от меня? Ничего. Это тело, это сердце, эта душа и вся моя суть — всё отдано ему. Всё, без остатка». — А-аах… Член распирало до боли, но Ань Жюле не осмеливался прикасаться к нему, опасаясь, что если дотронется, то сразу с криком кончит. Пришлось сильнее выпятить задницу, развратно раскрывая анус, чтобы облегчить проникновение и побыстрее закончить этот раунд, иначе… — Нет! — воскликнул Ду Яньмо и крепко схватил Ань Жюле за половинки, вонзаясь так глубоко, что даже тело невольно подалось вперёд, подвергая мощному давлению всё нутро, включая простату, семенные пузырьки; даже мочевой пузырь от такого давления недопустимо раздулся. — Эй, полегче, полегче… — и тут же из члена Ань Жюле что-то брызнуло. Тут было, о чём подумать, потому что это была не сперма. Его органы в нижней части брюшной полости так часто подвергались давлению, кроме того, горячий, онемевший пах был стянут ноющей болью, поэтому он не сразу осознал, что означает это странное ощущение выделившейся жидкости. Член Ань Жюле дрожал, на этот раз из уретры брызнуло немного… мочи. Несколько капель упали на ковёр и впитались в ворс. Ань Жюле с ужасом посмотрел на маленькое влажное пятнышко и едва не лишился чувств. Он сдержался изо всех сил, покраснев с головы до ног. От напряжения и неимоверного стыда на глазах выступили слёзы. Никогда… Никогда в жизни он не мог представить, что во время секса… позорно обоссытся. Обычно во время полового акта отверстие мочеиспускательного канала у мужчин закрыто, но Ань Жюле слишком долго был принимающей стороной, его мочевой пузырь подвергался постоянному давлению, он и в страшном сне не мог представить, чем это обернётся. Он остановил юношу. — Нет, нет, остановись… Я хочу… Я хочу в туалет. Он только что с большим усилием сдержался, но моча по-прежнему немного просачивалась, если она сейчас хлынет, он покончит с собой тут же, на месте. — В туалет? Ду Яньмо прекратил двигаться, это немного обле́гчило состояние Ань Жюле, однако твёрдый и длинный член по-прежнему оставался в глубине, и это немало обременяло мужчину. Ань Жюле всхлипнул дрожащим голосом и кивнул. Ду Яньмо: — Я отнесу тебя. Ань Жюле: — … Как? Он ещё не успел сообразить, каким образом юноша отнесёт его, как обе его ноги были подхвачены сзади под колени, и юноша вместе с ним поднялся. Ань Жюле глубоко вздохнул, а парень поддал бёдрами вверх, снова насаживая мужчину на член. Ань Жюле только широко открыл рот, собираясь закричать, но оттуда не вылетело ни звука. После этого его заднее отверстие оказалось полностью беззащитно и было вынуждено раскрыться под мощным напором огромного инструмента партнёра. — Ах… Ах! Ах! — задыхаясь, кричал Ань Жюле, повиснув на члене мальчишки с растопыренными ногами, его так и отнесли в туалет, поддерживая под коленки, как носят маленьких детей на горшок. Наконец, Ду Яньмо осторожно опустил его ноги на пол, но ослабевшие конечности подкашивались и не держали мужчину. Он привалился спиной к юноше, и тот крепко прижал его к груди. Совершая неторопливые фрикции внутри него, подросток взял его наполовину опавший член и нацелил в унитаз. — Так… нормально? «Нормально, блядь, просто заебись!» Ань Жюле был готов провалиться на месте, и если бы не проклятая слабость во всём теле, он определённо двинул бы как следует этому мелкому говнюку. — Твой чёртов хер может остановиться или ты умрёшь?! — громко воскликнул он. Вместе со всплеском эмоций его тело вытянулось, а задняя часть восхитительно сжалась, исторгая из двух глоток одновременный низкий стон. Ду Яньмо прижался потным лицом к его загривку и робко потёрся: — Может. — … Да? — В тебе… так хорошо, мне кажется, если я его вытащу, то действительно умру, — очень серьёзно проговорил Ду Яньмо и ущипнул его за оба соска. Внутри Ань Жюле снова всё сжалось. — Вот так… всегда сжимай меня. — Да… — очень чувственно выдохнул Ань Жюле. Если этот настырный ребёнок не вынет из него свою дубину, единственный, кто здесь умрёт, так это Ань Жюле. — Только сначала… сначала… дай мне попи́сать. Ду Яньмо: — Хорошо. Хорошо-то хорошо, но выходить из Ань Жюле он не собирался. Ань Жюле уже открыл рот, чтобы отругать его, когда юноша наклонился к его уху и прошептал: — Ты только что чуть-чуть опи́сался в гостиной, верно? Я никому не ска-жу, пока… так что пи́сай спокойно. «… Май гад!» (买尬！- иероглифами-омофонами передано английское восклицание «my God», «мой Бог»). В голове Ань Жюле помчались наперегонки «грязные травяные лошадки», ** да этот парень самый настоящий волк в собачьей шкуре! (*草泥马 — cǎonímǎ — это интернет-мем, букв. «трава грязная лошадь», фонетическая замена матерного выражения肏你妈 — cào nǐ mā — ёб твою мать; например: 心中千万头草泥马奔过 — в голове у меня пронеслись тысячи лошадок… Идентично нашим «япона мать», «ёперный театр»). — Чтоб твоя мать не болела, — со слезами в голосе прорычал Ань Жюле. На что Ду Яньмо спокойно отозвался: — Моя мама не болеет. — … «靠靠靠, и это ещё не полный靠-ц!» Юноша качнул бёдрами, лаская губами ухо Ань Жюле, опустил руку к его члену и легко, небрежно заскользил туда-обратно вдоль трепещущей плоти. Ань Жюле не выдержал, шумно дыша, прижался лицом к горлу мальчишки, потёрся, потом слегка отстранился, прицелился и с ненавистью укусил его в гибкую шею. И сразу перестал сдерживаться: член дёрнулся, из него медленно закапала жёлтая жидкость, сначала по капельке, а потом, словно подписа́в капитуляцию, зажурчала полноценной струёй. Ань Жюле не мог на это смотреть и только продолжал злобно кусать шею мальчишки, оставляя множество следов разной глубины. — У-уу… Уши Ань Жюле полыхали багрянцем. При всей своей низменной пошлости и распущенности он оказался не готов быть настолько беззащитным перед другим человеком. Подросток частенько применял силу, принуждая его в постели к совершенно невообразимым вещам… так ужасно. Искусанные плечи и шея Ду Яньмо кровоточили, следы зубов немного болели, но он даже не шелохнулся. Он хотел видеть все стороны этого человека, не важно, красивые или некрасивые, особенно зная, что он всё ему позволит, за это можно не волноваться. Когда Ань Жюле облегчился до последней капли, он оторвал кусок туалетной бумаги и вытер насухо его обмякший ствол, затем слегка двинул бёдрами. Ань Жюле ещё не опомнился и наклонился вперёд. Каменный член проник ещё глубже, и мужчина услышал возле уха тихий шёпот Ду Яньмо: — Я всё смо́ю. Ань Жюле: — … Подросток нажал на клапан, раздался шум воды в унитазе. Ань Жюле, кипел негодованием и уже обдумывал планы мести, когда парень крепко прижал его к себе и прошептал: — Это так мило. Ань Жюле молча скрипнул зубами: «не думай, что твоя лесть тебе поможет». — Это так мило, — повторил юноша. Он вздохнул с любовью, пососал мочки ушей мужчины и потёр красные ареолы сосков: — Даже здесь покраснело. Кожа Ань Жюле от природы белая, при возбуждении он становился красным, как варёная креветка, особенно когда его принуждали делать такие позорные вещи. — Господин Хризантема, — Ду Яньмо тёрся об него. «Гадёныш, не думай ластиться…» Ду Яньмо: — Ты мне очень нравишься. Ань Жюле: — … «Ладно, делай, что хочешь». Он безмолвно покорялся, меж тем, как распущенность Ду Яньмо поднималась на новый уровень, и в то же время обоим казалось, что между ними возникла какая-то очень правильная эмоциональная связь. Всё разнообразие самого низменного бесстыдства, возникшее в этом раунде, наоборот заставляло Ань Жюле обозначить критическую точку во всём этом безобразии и призывало его не драться и не ругаться; а в некоем тайном уголке сердца звучали тихие слова: «в этом нет ничего неприятного». То ощущение, когда твоё тело сверху донизу открыто нараспашку перед другим человеком, который с бескрайним упорством осваивает и разрабатывает его, как золотую жилу. Это похоже на просмотр фильма ужасов, когда у вас возникает странное, болезненное чувство, что вы не можете отвести глаз от происходящего. Он любил, и поэтому безоговорочно соглашался быть беззащитным перед этим мальчиком и отдать ему всего себя и всё, что у него есть, пусть он забирает всё, что считает нужным. Позже они всё-таки вернулись в гостиную. Поскольку ковёр был определён, как испачканный, и его всё равно так и так отдавать в чистку, они уделали его окончательно… Освободившись от мочи, теперь Ань Жюле заливал ковёр спермой. Ду Яньмо немного сбавил напор, если раньше он трахал жёстко и грубо, не считаясь ни с чем, то теперь поочерёдно использовал все знакомые ему способы нежного совокупления. Он извлёк большую часть ствола и применил способ неглубокого проникновения, надавливая на простату Ань Жюле головкой члена. Дождавшись, когда у партнёра всё окрепнет и встанет, он вновь вогнался на полную глубину и размашисто трахал заднюю дырку вплоть до кульминации. Под его мощными ударами всё тело Ань Жюле сотрясалось так, что он едва успевал дышать. Тяжело дыша, Ду Яньмо извлёк член, сорвал презерватив, и хотя о́рган уже частично обмяк, вновь вошёл без всяких препятствий. — М-мм… — громко простонал Ань Жюле. Без презерватива все вены на стволе юноши осязались особенно отчётливо. Обычно первый эякулят Ду Яньмо был самым обильным, и он только в этом случае послушно надевал презерватив; по второму и третьему разу дозы были уже не столь смертельные, да и член уже не торчал несгибаемой железякой, а был нормальной твёрдости, так что он обходился без резинки. После недельной разлуки парень со всем пылом молодости уездил Ань Жюле так, что под конец тот со слезами взмолился о пощаде. Только тогда мальчишка отпустил его. Наконец-то всё закончилось. Какое счастье, что это не всегда бывает так… Практически теряя сознание, Ань Жюле прижался к кровати, а юноша, кончив в него почти водой, поцеловал его в ушко и прошептал: — Я так счастлив. «Счастлив, что сделал меня инвалидом?» Ань Жюле слабо погладил его по голове и пролепетал: — Счастлив, вот и хорошо. Одним словом, проявил такую терпимость, что у Ду Яньмо защипало в глазах от умиления. На самом деле, он надеялся, что мужчина тоже счастлив. Что он должен сделать? Как быть, чтобы хватило способностей заставить любимого человека положиться на него и довериться? В то время, как он предавался сомнениям, Ань Жюле уснул. Дрыхнет, бессовестный, и совсем не понимает его печалей… Ду Яньмо вздохнул, обнял мужчину и перевёл взгляд на прикроватную тумбочку, где стояла та кривобокая чашка. Ладно, впереди вся жизнь, у него ещё будет время всё обдумать, он будет очень стараться… Времени ещё очень много, верно? *** Проснувшись наутро, Ань Жюле узнал, что Ду Яньмо на сборах принял участие в маленьком соревновании по бегу и взял первое место с наилучшим результатом. С учётом мелкого масштаба соревнований, награды, естественно, не особо ощутимые, если первое место было отмечено медалью, то два других получили только грамоты. Ань Жюле пожелал взглянуть на медаль, и Ду Яньмо принёс. Очень лёгкая, стиль убогий донельзя, он долго вертел её в руках и смеялся, а потом повесил на шею Ду Яньмо и ухмыльнулся: — Надо было надеть её вчера, когда ты трахал меня. Ду Яньмо: — … Ань Жюле погладил безмолвного юношу по щеке. Независимо от уровня соревнований, хорошего или плохого места, его любимый получил при-знание, и он был рад за него. Подражая учителю начальной школы, он сказал: — Отлично, теперь давай, езжай за границу и возьми титул чемпиона. Ошеломлённый Ду Яньмо задумался и спросил: — Ты хочешь, чтобы я стал чемпионом? К чему пустые слова, кто не хочет, чтобы любимый человек добился цели и получил золотую медаль? — Ты можешь победить, и я хочу, чтобы ты победил! И тут же, испугавшись, что малыш истолкует неверно его пожелание, словно он требует от него сиюминутных результатов, Ань Жюле поправился: — Нет, ты делай то, что тебе нравится, а выиграешь ты приз или не выиграешь, это не имеет значения. Ду Яньмо: — Но тебе ведь понравилось, что я выиграл? Ань Жюле: — Да. Ду Яньмо потёр подбородок и уверенно сказал: — Ну, я понял. -? Вообще-то Ду Яньмо не любил общественные мероприятия, ему было скучно видеть перед собой финальную точку забега, не нравился определённый для всех, унифицированный стиль бега — всё это казалось ему бессмысленным. Он уже подумывал выйти из легкоатлетического клуба, но теперь… решил повременить с этим. Тренер считал, что его постановка корпуса во время бега не вполне соответствует стандартам, что он много лет неправильно дышал, и это нужно было исправлять. Ду Яньмо упорно не хотел менять те приёмы, которым обучил его отец, однако, если это поможет ему стать ещё сильнее, он готов попробовать. А потом когда-нибудь поехать на международные соревнования и стать чемпионом, чтобы его мужчина гордился им. Он снял с шеи медаль и надел на любовника. Трудно описать чувства Ань Жюле. Ду Яньмо: — В следующий раз… Я постараюсь ещё лучше. Он так серьёзно давал обещание, что Ань Жюле расплылся в улыбке. «На самом деле, ты и так достаточно хорош, и я не хочу, чтобы ты становился ещё лучше, иначе я боюсь, что настанет день, и уже я буду недостаточно хорош для тебя…» Эта мысль пришла и ушла, Ань Жюле стёр её, а вслух сказал: — Давай. И обнял мальчика. Он подумал, что не важно, как сложится будущее, он ни о чём не будет просить, просто будет наслаждаться настоящим моментом и беречь свои силы; он накопит достаточно сил, и в один прекрасный день он сможет улыбнуться и отпустить его, сможет посмотреть, как юноша покидает его, и благословить на самый прекрасный путь в жизни… Он никогда в жизни ни о чём не пожалеет.