Счастливая жизнь.

Во имя любви. — Немного левее, ещё левее… Нет, нет, правее, криво, криво! Редакционный отдел «Flawless» только что пережил студёный январь, близилась весна, женский голос непрерывно орал и командовал, так что кое-кто потерял терпение: — Криво! Мамаша твоя кривая! Твой JJ кривой! Вся твоя семья кривая! Ругаясь и отмахиваясь липкими руками, он наконец-то кое-как приклеил постер и спустился со стремянки. Ю Юй: — Ай-яй, сейчас это выглядит ровно… Чёрт побери, у меня нет мамы, у меня нет JJ, и у меня порядочная семья! Ань Жюле злился, пока он приклеивал постер, он весь взмок, но отойдя в сторону и полюбовавшись на дело своих рук, преисполнился гордости и восторга: — Красивый, правда же, красивый? Вот так вот, это мой мужчина, а вы не смейте даже мечтать о нём! Все молчали, только Ю Юй презрительно бросила: — Ты только своего мужчину считаешь привлекательным? Эка невидаль! В новейшем горячем выпуске «Flawless» к интервью Ду Яньмо прилагался бесплатный маленький постер, теперь приклеенный на стене в редакционном отделе. Ю Юй сначала хотела сделать его на полный разворот журнала, но Ань Жюле воспротивился — шутка ли, малыш и так был достаточно великодушен с вами, сделаешь на полный разворот, и я разворочу твою голову! После всех препирательств сошлись на формате А4, Ань Жюле сделал всё возможное, от выбора бумаги до эффектов, придирался к каждой мелочи и лично довёл до совершенства. Как арт-директор, Ань Жюле по блату сохранил для себя все фотографии с той фотосессии, вплоть до то-го, что выкупил у фотографа флэшку с фотографиями и целыми днями просматривал их на своём компьютере. Будучи у него в гостях, Цяо Кенан не выдержал: — Ты всё никак не налюбуешься, теперь и эти в коллекцию добавишь, ты больной? Ань Жюле: — Это называется интерес, тебе не понять. — … Цяо Кенан в самом деле не понимал и не хотел понимать. С его точки зрения, то, что он украдкой занимается разглядыванием этих фото — это прямой путь к безумию. Увы, если смотреть правде в глаза, то и Ань Жюле в свою очередь заслуживает сочувствия, коллекционировал эти маршруты, хорошо хоть сам не ушёл бегать по этим дорогам, а то бы вообще не вернулся. Да ещё два года по кусочкам собирал всё, что касалось мальчишки, газетные вырезки, фото, сделал целую выставку на стене… Цяо Кенан старался не касаться этого вопроса, прекрасно понимая причину происходящего: это называется извращение. Ань Жюле готов был подбирать даже остриженные мальчишкой ногти и хранить их как жертвенные дары. Цяо Кенан поморщился: — Я категорически не собираюсь тебя оправдывать… Ни в коем случае нельзя позволить парню увидеть эту стену. Ань Жюле чувствовал ужасный стыд, но готов был сдаться; хотел демонтировать экспозицию, но рука не поднималась. Видя, что идея совместного проживания вновь и вновь ставится на повестку дня, он в очередной раз давал себе клятвы и опять не выдерживал; ещё два дня назад искал фирмы для ремонта, потом бросил, и опять разрывался между любовью и раскаянием: — А-ах!.. Какая же я тварь! Ничтожество! Я просто шлюха! Сентиментальная шлюха! И снова медлил, откладывая день Х на неопределённое время. Всё это удручало Ань Жюле, ужасно удручало. Солнце и луна снуют по небу, подобно ткацким челнокам, время летит незаметно… пердячий глаз тоже сокращается, пройдёт ещё полгода, и этого будет достаточно, чтобы у влюблённых пропало стремление жить вместе. Ду Яньмо уже от намёков перешёл к прямым требованиям, Ань Жюле отговаривался «посмотрим, поживём — увидим», уходил от прямого ответа, всё больше и больше совершенствуясь в мастерстве тайцзи-кунг-фу (комплекс физических и психологических навыков, используемых для нейтрализации превосходящей физической силы противника без применения ответной физической силы; проще — способ избегания прямого боя). Всё-таки у молодого человека слегка за двадцать характер ещё не достаточно крепкий. Сколько раз Ду Яньмо в постели не мытьём, так ка́таньем добивался согласия, которое Ань Жюле впоследствии непременно нарушал… Любимый человек всегда был с ним мягок и уступчив, но в этом вопросе оставался непреклонным. Не то, чтобы Ду Яньмо не хотел ждать, но эти уговоры в дальнейшем превратились в какое-то странное перетягивание каната, и это иногда заставляло юношу сомневаться в чувствах этого человека, разве они не такие же, как прежде? Всё ещё любит, но не настолько сильно. Это удручало Ду Яньмо. Ужасно удручало. И это неизменно сказывалось на настроении Ань Жюле. Но больше всех был удручён Цяо Кенан. Потому что если Ань Жюле удручён, он неизбежно втянет его в очередную пьянку, чтобы выплакаться и получить какую ни на есть разрядку, и отказать другу он, естественно, не сможет, а потом дома его будут ждать обиженные взгляды своего мужчины… В общем, всем было сложно. Если полгода назад это ещё можно было объяснить загадкой сердца Хризантемы, возможно, желающего продемонстрировать свою гордость и покапризничать, то спустя полгода всё превратилось в неразрешимый круговорот. Короче, оба хороши, не люди, а сплошное недоразумение. И тогда Цяо Кенан решил разрубить этот го́рдиев узел одним махом. Он выбрал день, как раз под выходные, чтобы вытащить одного на пьянку, а затем воспользовался мобильным Хризантемы, чтобы пригласить другого забрать напившегося друга. Провернув это непростое дело, Цяо Кенан посмотрел на пьяного Хризантему и выпалил: — И только попробуй сказать, что я предатель, я ни за что не дам другу сгинуть в этом тупике. Если я снова позволю вам изводить друг друга, у меня язва желудка откроется на нервной почве. Хризантема разомлел, его рот начал невнятно напевать какой-то шлягер. Цяо Кенан: — Давай, давай, спой, особенно из этих, которые «Половина сердца», у тебя классно получается… — Оу, — Ань Жюле сейчас же встал, взял в ладони лицо Цяо Кенана и проникновенно запел, — Скучаешь ли ты всё ещё по мне? Ты так мне ничего и не сказал… Во сне любовь цветку подобна, а после пробуждения всё ложь… (Ань Жюле поёт песню «Пусть я отдам ей всю свою любовь», ту, что пел в главе 19. Китайский текст Хе Цихон, перепевает группа «半点心» — «Половина сердца», известная своими перепевками на китайском языке европейских хитов. Лидер группы — Grasshopper (Кузнечик) Ссылка на видео ниже). Цяо Кенан рухнул: — Только не сейчас! — Так лучше? Пусть я отдам ему всю свою любовь и сердце разделю напополам, хорошо? Оставь мне хотя бы половину сердца… Оставишь? «Мама, мама…» Хризантема только собрался подпрыгнуть в такт пению, но нетвёрдо стоявшие ноги подвели его, и он упал прямо в объятия только что вошедшего парня. Ань Жюле поморгал пьяными глазами, смутно узнавая, взмахнул головой, улыбнулся и продолжал петь: — Оставь мне хотя бы половину сердца… Оставишь? Человек поднял его на руки и выдохнул ему в ухо одну фразу: — Нечего мне оставлять, давно уже всё твоё. — Угу, — удовлетворённо буркнул Ань Жюле, перестал дёргаться и прижался к парню, послушный, как кот. Цяо Кенан разинул рот, еле успев подхватить упавший подбородок, «что это, нашёлся кто-то, кто смог покорить этот сумасшедший цветок? Колдовство какое-то!» В его взгляде на партнёра Хризантемы мелькнуло невольное уважение. Молодой мужчина обернулся на Цяо Кенана, узнавая. Он видел его давно, лет пять назад, мельком и даже не разговаривал с ним. Цяо Кенан подумал, что они, возможно, станут одной семьёй (?) и наверно, стоит как-то представиться: — Э-э, я… — Это моя дочка! Я девять месяцев в муках вынашивал её, время пролетело незаметно, и тайная жемчужина моего чрева превратилась в прекрасный плод… Цяо Кенан: — … Ду Яньмо: — … Двое трезвых мужчин обменялись взглядом, который один заменил тысячу слов, больше говорить не стоило. Цяо Кенан: — Передаю тебе с рук на руки… — Да, — кивнул Ду Яньмо и обратился к Ань Жюле, — Господин Хризантема, возвращаемся домой. — Хорошо. Ду Яньмо опустил Ань Жюле на пол, присел, тот послушно забрался ему на спину, оба действовали в молчаливом согласии. Ду Яньмо выпрямился, слегка подкинул Ань Жюле, устраивая того поудобнее у себя на спине, и кивнул Цяо Кенану: — Спасибо. Так много смыслов он вложил в это слово: благодарил за многолетнюю дружбу и заботу об этом человеке, благодарил и за сегодняшнюю «помощь», и Цяо Кенан с чувством выполненного долга принимал благодарность. Он смотрел на парня, смотрел на Хризантему, доверчиво привалившегося к его широкой спине, смотрел на закрытые глаза мужчины, на его лицо, безмятежное и счастливое… Цяо Кенан не удержался и сказал то, что всегда хотел сказать: — Будь добр, береги его, он достоин твоего сердца. Ду Яньмо, не оборачиваясь, уверенно ответил: — Я знаю. Парень ушёл, унося на спине друга и оставив Цяо Кенана одного сидеть в шумном баре. Цяо Кенан задумчиво почесал затылок. Какое-то новое чувство наполняло его, вроде бы облегчение, а с другой стороны он чувствовал себя осиротевшим. При строгом изучении эта щемящая нежность была похожа на утраченную любовь. Если бы о таких мыслях стало известно его супругу, это причинило бы ему боль… Он улыбнулся, махнул стопку водки, достал телефон и набрал номер того человека, который с некоторых пор сопровождает его до конца жизни: — Алло? Я в баре, да, на старом месте. Приезжай за мной, я жду тебя… Соскучился… *** Ань Жюле крайне редко напивался до бесчувствия, обычно он останавливался вовремя, слегка захмелел — и достаточно. Но на этот раз гений от выпивки специально напоил его до потери человеческого облика, а в таком виде Ань Жюле справлялся с любым пустяком, кроме беспорядочного пения — включая великодушное разрешение парню проводить себя до дома вместе с выдачей ему ключей от квартиры. Щёлкнул замок, дверь открылась. Ду Яньмо пошарил по стене у входа и наконец нашёл что-то, похожее на выключатель. Нажал, и в прихожей сразу стало светло. — Господин Хризантема, мы пришли… — Угу… Посмотрев на лицо самозабвенно спящего любимого, Ду Яньмо на самом деле слегка оробел. Он обещал подождать, а сам не утерпел и воспользовался таким не слишком честным способом проникнуть в его дом… Но теперь что сделано, то сделано. Он аккуратно спустил Ань Жюле на пол и поддерживая под мышки, вошёл в комнату. И неожиданно остолбенел от величественного зрелища. Он увидел себя. Целую стену, снизу доверху заполненную его образом. Как иконостас. Ду Яньмо долго стоял с бьющимся сердцем, будто прирос к месту. Потом втащил Ань Жюле в комнату, уложил на диван и подошёл ближе: вырезки из газет и журналов, фотографии на небесно-голубом фоне стены, заклеенной сверху донизу его изображениями в самых разных ракурсах, а рядом, на маленьком столике поставлен фотоплеер, особенно заметный в темноте помещения. А в нём — снимки с фотосессии для журнала… не использованные в издании. Он смотрел очень долго. Превосходные журнальные фотографии кончились, изображение сменилось и стало мутным, некачественным. Он смотрел на своё лицо, неподвижное, застывшее, а в руках те местные деликатесы — он делал селфи на свой старый мобильник, который потом потерял в какой-то из забегов. Мобильник исчез вместе со всем содержимым, а теперь это всё здесь, все кадры до единого. Можно даже не упоминать об информационных заметках того периода, когда он ещё не пользовался вниманием крупных СМИ, просто несколько десятков слов, размещённых в газетах, спортивных альманахах, всего лишь крохотные крупинки в мировом море информации… Но этот чело-век ничего не упустил, всё, что касалось его, было собрано здесь. И даже снабжено пометками и замечаниями: «Давай!», «Отличная работа», «Великолепно», «Очень благополучно»; «Когда вернёшься?» «Ладно, не вернулся, и не важно», «В следующий раз будет лучше» … Всё это время его не было рядом с мужчиной, но тот не роптал и не возмущался, он просто всегда… любил. Непрерывно, непрестанно любил. Ду Яньмо стоял перед стеной и не мог совладать с душевным потрясением. Всё это время он считал, что стал достаточно взрослым, чтобы понять, и достаточно сильным, чтобы сберечь этого человека, чтобы ещё лучше о нём заботиться… А оказалось, что это не так. Оказалось, что мужчине было не важно, будь он хороший или плохой, будь он бедный, весёлый или огорчённый, или больной — без разницы, он заботился всегда и обо всём, не задавая вопросов. Он всегда был рядом и переживал за его успехи или неудачи, как за свои собственные. По сравнению с ним он чувствовал себя ничтожеством, которое опять, как обычно, подозревает, что его не любят. Не считаясь с его желаниями, он вторгся в это пространство… оставалось только устыдиться самого себя. Он был сражён, но не собирался сдаваться. Ду Яньмо справился с бурным дыханием, усмирил кипящие эмоции и решил оставить мужчине это пространство — он уже и так вынудил его разрушить две стены, два собрания противоположных воспоминаний; теперь он будет ждать, пусть даже всю жизнь. Он ласково погладил лицо мужчины и направился к выходу, но внезапный звук падения заставил его вернуться. Пьяный до бесчувствия Ань Жюле свалился с дивана, громко всхрапнул и продолжал спать на полу. Парень поднял его, уложил обратно и принялся осматривать на предмет ушибов; в этот момент мужчина внезапно открыл глаза и уставился на него, не мигая. Ду Яньмо смутился и быстро сказал: — У тебя галлюцинация. Ань Жюле: -? Ду Яньмо: — То, что ты видишь… это всё галлюцинация, не пугайся. Ань Жюле глупо моргнул, но всё-таки поверил: — Галлюцинация, хм-мм… — пробормотал он и неожиданно приподнялся, обнял парня и потёрся о него лицом, а затем удовлетворённо откинулся, утащив за собой парня — Давно хотел заказать себе дакимакуру, о-о… м-мм… (Дакимакура — подушка для обнимания или подушка-обнимашка в пол-ный человеческий рост). Ду Яньмо: — … Он притих, но уже через пару минут предположил, что Ань Жюле уснул, и попытался выпутаться из его рук, однако, стоило только пошевелиться, как мужчина завозился, обнял его крепче и прикрикнул: — Не копошись, а то писюн откушу! Ещё и стиснул ладонью его промежность… Восхищение Ду Яньмо этим мужчиной превысило боль в яйцах; Ду Яньмо больше не осмелился рисковать, просто упал рядом и замер без движения. Он сдался, не в силах противиться лучшим объятиям на свете. Обернулся на стену, заполненную его изображениями… и невольно подумал, что завтра, когда господин Хризантема проснётся, он просто скажет ему: «считай, что я твоя коллекция. Как «Я» на этой стене, позволь мне остаться здесь и стать её частью. Я знаю, каким бы я ни был, ты всегда будешь мною гордиться, поэтому я никогда не откажусь от своей мечты. Ты так добр ко мне, что я не могу не стремиться стать ещё лучше… Считай, что это мой мелкий мальчишеский эгоизм, пожалуйста, поддержи меня. Я просто не хочу снова потерять тебя. Я уверен в своих жизненных ориентирах: я хочу всю жизнь обладать тобой, чтобы спокойно жить и с удовольствием работать».