Счастливая жизнь.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк» (при оформлении главы использована картина Али Франко) 上// (Начало) Стоя на выходе из аэропорта в беспрерывном потоке входящих и выходящих людей, пролетевших в самолёте больше десяти часов, Ань Жюле устало смотрел на небо… поправочка, на потолок и спрашивал сам себя: «Зачем я здесь?» Погода в Нью-Йорке чудесная, за громадными окнами в синем небе плывут белые облака, вдалеке, упираясь в небо, высятся небоскрёбы — Ань Жюле знакома эта картина, виденная во множестве фильмов, как в обычном виде, так и лежащим в руинах; более того, он прожил здесь целый год. Год кромешного Ада, с тех пор при слове «Нью-Йорк» ему всегда хотелось удрать куда подальше. Он сделал несколько шагов, опередив Ю Юй, и увидев, что она за ним не успевает, обернулся и прикрикнул: — Ну что ты застряла? Времени нет! Ань Жюле со вздохом подхватил её под локоть и потащил за собой. Он прилетел налегке, с одной сумкой, в которой лежал только паспорт и доллары, которые он только что обменял в банкомате аэропорта, из чего было видно, что собирался он в крайней спешке. Он успел только послать сообщение своему юному любовнику, который находился далеко, на Амазонке, где принимал участие в соревнованиях по ультрамарафону… В июле у студентов как раз наступили каникулы, и Ду Яньмо не сидел без дела. Он подал заявку на ночной забег в Тайбэе, а потом рассчитывал вылететь на Амазонку на недельный ультрамарафон. Всё это не имело отношения к изнеженному городскому слабаку Ань Жюле, но следуя примеру любимого, он тоже записался на ночной забег на минимальное расстояние, чтобы поддержать дело мужа и полюбоваться на истинного красавца. Он не предполагал, что вся его команда окажется девушками! Куча больших сисек! И с ними такая же куча натуралов, исходящих на них слюнями… Ему пришлось считать всех этих кобыл просто пылью на дороге и мысленно представлять, что он бежит в полном одиночестве. Когда же он пожаловался «дочке», Цяо Кенан не проявил никакого сочувствия: — Не страдай фигнёй, если ты как баба бежишь на какие-то жалкие пять километров, естественно, что тебя зачислили в девичью команду! Несгибаемый, железный мужчина вызвался бы пробежать в элитной команде десять километров! Ты хоть раз был в спортзале? Блядь, ты бы видел этих мужиков, они могут летать, как на крыльях! Не так давно Лу Синьчжи заставил его ходить на фитнес, и в сравнении с этими потрясающими людьми, у него были пока весьма скромные результаты. Действительность жестока, Ань Жюле чувствовал себя близким к отчаянию. Что же до Амазонки, то он только тихо молился, чтобы всё обошлось благополучно. Когда Ду Яньмо нерешительно и робко намекнул, что снова собрался на марафон, Ань Жюле, не дрогнув, как и прежде ответил согласием: — Хорошо, если хочешь, поезжай. Сухо и просто, без лишних сантиментов, но Ду Яньмо показалось, что он против, и вместо того, чтобы успокоиться, парень ещё больше встревожился. За неделю до отъезда его метания вылились в бесконечный постельный марафон, он брал и брал Ань Жюле, каждый раз как в последний, как будто завтра он умрёт. Ань Жюле мог говорить о чём угодно, только не о своих истинных чувствах. В прошлом его скрытность привела к разрыву, и память об этом так и тлела в сердце Ду Яньмо неизжитыми страхами. Он так боялся, что на самом деле мужчина не одобряет его поездку, что в один из раундов вдруг остановился на половине и сказал:  — Если тебе не нравится, скажи мне… Остановка в такой момент для Ань Жюле равносильна катастрофе: — Мне очень нравится, твой дружок такой большой, гэ, умоляю тебя… Еби, еби быстрее! Они настолько хорошо притёрлись друг к другу, что в этом безостановочном сексе Ань Жюле прекрасно чувствовал тревогу юноши. «Сзади, сидя на тебе верхом, стоя, трахай меня как хочешь и сколько хочешь, даже вопреки пределу моих физических возможностей». Тем не менее, по мере приближения времени отъезда Ду Яньмо не находил себе места от беспокойства, как-никак с тех пор, как они «воссоединились», он впервые отправлялся в путешествие. В день отъезда Ань Жюле вышел в прихожую проводить его. Во рту у него леденец, одной рукой он опирался о дверной косяк, другой растирал ноющую поясницу: — Ну всё, поторопись, пока я не засунул тебя в карман, чтобы ты не смог уйти. Ду Яньмо потупился. В голову пришла странная мысль: будь его воля, этот мужчина и впрямь уменьшил бы его до карманных размеров, запихнул к себе в карман и носил бы повсюду, не опасаясь, что он опять куда-то побежит. Ань Жюле плакать хотелось, видя, что этот ребёнок совсем не отличает фантазии от реальности. Долгие проводы — лишние слёзы, вполне хватило бы десяти минут, чтобы попрощаться. Ань Жюле, измученный недосыпом прошедших ночей, весь иззевался, пока дождался, чтобы Ду Яньмо, по три раза оборачиваясь на каждом шагу, спустился наконец-то с лестницы. — Звони, — напомнил Ань Жюле, вздыхая с облегчением… на самом деле, мужчина с облегчением переводил дух, «этот негодник надумал затрахать меня до полной потери трудоспособности?» Он уже наполовину парализован, еле ноги передвигает. Ду Яньмо уезжал примерно на пол месяца, и Ань Жюле подумал: «Вот и славно, наконец-то можно передохнуть от тяжёлой артиллерии». Не успел порадоваться, как вдруг услышал топот на лестнице. В недоумении обернулся и в ту же секунду оказался прижат к стене, а губы немедленно запечатали поцелуем. Ань Жюле с ужасом смотрел на вернувшегося парня и только мычал: — М-мм… Высокий Ду Яньмо подхватил его под зад, подняв в воздух, и жадно целовал. Две пары губ прижались под разными углами, языки сплелись, влажные чмоки гулко отдавались от стен пустого подъезда. Ань Жюле обеими руками обвил шею парня, вкладывая в поцелуй всю свою любовь. В этом поцелуе не было ни грамма непристойности, только бесконечная нежность, только глубочайшая привязанность, только самые яркие чувства. Заканчивая поцелуй, парень обвёл языком верхнее нёбо Ань Жюле, втянул его верхнюю губу и только потом оторвался от него. Ань Жюле опустили на пол. Он весь дрожал, затуманенные глаза увлажнились, и Ду Яньмо вновь наклонился к нему, сцеловывая слёзы с уголков его глаз, приглаживая губами брови. Не знающие их люди могли бы подумать, что эта пара прощается навеки. Ань Жюле стало смешно от этой мысли, однако, где-то глубоко в груди разливалось нечто невероятно тёплое, похожее на растопленный шоколад, и сладкое, и горькое одновременно. Он столько раз отпускал его, думал, что уже привык, но оказалось, что это не так. Не важно, сколько раз упадёт ребёнок, учась ходить, его родителю всегда будет больно смотреть на его падения. Точно так же невозможно привыкнуть к некоторым вещам, как бы часто они ни повторялись. Ань Жюле обнял парня и поцеловал в лоб: — Возвращайся пораньше, я скучаю по тебе… — … Угу. Ду Яньмо снова прильнул к нему с поцелуем, с большим трудом оторвался и ушёл, наконец. Ань Жюле вновь проводил его взглядом. Разумеется, нельзя сказать, что два года разлуки сделали его совершенно бесчувственным, просто сейчас у него не было физических сил бежать вдогонку. А раз так, то незачем трепыхаться, пока парень отсутствует, нужно просто жить обычной жизнью, день за днём. Понедельник. В редакции «Flawless» закончилась очередная баталия, новый номер вышел в печать, в кабинетах царит спокойствие и благодушие. Вчера Ду Яньмо воспользовался интернетом в аэропорту и прислал ему сообщение: «Ожидаю пересадки на другой самолёт». На следующее утро Ань Жюле увидел второе сообщение: «У меня ещё одна пересадка. Q Q». Оно было отправлено глубокой ночью, видимо, юноша боялся разбудить его звонком и отправил только сообщение. Ещё через день Ань Жюле на работе в полдень увидел ещё одно: «Я прибыл. =O=». Этот смайлик… Сколько раз прежде Ань Жюле про себя насмехался над ним, но никогда не исправлял и не говорил парню, что он рисует его неправильно. Он посмотрел на часы. Между Тайванем и Южной Америкой разница во времени одиннадцать часов, сейчас там, где Ду Яньмо, время близится к рассвету. После многочасового перелёта с несколькими пересадками он наверняка был измотан, но не забыл связаться с ним. Парень осознал свои прошлые ошибки и полностью изменился. Придётся признать, что бросив парня однажды, Ань Жюле нагнал на него такого страху, что тот теперь кинулся в другую крайность: куда бы он ни направлялся, он постоянно сообщал, где находится; информировать Ань Жюле буквально о каждом шаге теперь стало навязчивой идеей. И возразить нечего, Ань Жюле сам породил это зло, а теперь не знал, как с ним справиться. Поэтому они снова вернулись к обмену короткими репликами. «Как дела?» Ду Яньмо: «Более-менее». Ань Жюле: «Береги себя». При современном развитии средств массовой коммуникации, включая интернет, уже нет нужды в SMS-ках за три юаня, новости передаются сразу, как будто человек и не уходил никуда. Стоит только привыкнуть, и это окажется не так уж плохо. Цяо Кенан расценил это по-своему: — Наконец-то у вас начались романтические отношения. Чем немало удивил Ань Жюле: — А чем же, по-твоему, мы занимались раньше? — Играли в семью. Ты был отцом, матерью, старшим братом, сестрой, а заодно партнёром для секса. Ты можешь быть всем, но не обязательно при этом быть женой. Любовь предполагает равноправие, только в такой позиции можно вести диалог. Я поясню: психологически ваше прежнее состояние было похоже на скачки, когда вы мчались наперегонки и орали друг другу: «Жена-а! Я люблю тебя-а!» Вы вроде бежали вместе, но каждый бежал сам по себе, без всякой договорённости, я смотрел на вас и только переживал. Какая яркая метафора. Ань Жюле прищурился: — А сейчас? Цяо Кенан: — А сейчас я наконец-то вижу единодушие, вы взаимно адаптировались друг к другу! Казалось, что Ань Жюле получал наставления. Ду Яньмо: «Ложусь спать, завтра идём в джунгли бегать, на первой же остановке пришлю тебе сообщение». Ань Жюле: «Хорошо, давай!» От Ду Яньмо пришёл смайлик и больше ни звука. Ань Жюле отложил телефон и приступил к работе по вёрстке следующего выпуска, и тут в кабинет ворвалась взволнованная Ю Юй с криком: — Ань Жюле, подрывай зад на выход! — Куда? Куда идти-то… Даже спросить не дали, вырвали из кресла с корнем. «Ну ни хрена себе, когда это Ю Юй успела набраться такой колоссальной силы?» Ошеломлённый Ань Жюле слушал её: — Самолёт в час дня, шевелись, а то опоздаем! Ань Жюле: — Какой самолёт? Ю Юй: — Послезавтра у нашей Дьяволицы день рождения, она собирается устроить Party. — А-а, я понял. Главная редакторша приняла приглашение, поручив им произнести приветственные слова и наилучшие пожелания, что вы, дескать, наша великая и неизменная матерь моды (mother of fashion), летящая, подобно сверкающему метеору, по небосклону и озаряющая нас всех своим священным светом… а также, пользуясь случаем, тайно излить недовольство. Ю Юй набрала воздуха в грудь: — Я всё объясню, а ты спокойно выслушай, только спокойно, обязательно спокойно, без всяких волнений… — … Ань Жюле подал ей чашку: — Ты сначала сама успокойся, глотни кофейку. Ю Юй не взяла чашку. — Её ассистентка только что прислала письмо, она выражает надежду, что мы приедем и примем участие в Party в честь её дня рождения. — Что?! — воскликнул Ань Жюле и сжал чашку, — Уже послезавтра? — Да. Ю Юй развернула бурную деятельность, как на пожаре: потащила его вниз, в вестибюль, попутно вызывая такси, потом запихнула его в автомобиль и запрокинув голову, негодующе прокричала в небо: — Ёбаная ты мать твою fashion, fuck you, нельзя же так относиться к людям, а-ааа… Ань Жюле: — … Изрыгнув гневные проклятия, удовлетворённая Ю Юй уселась в такси рядом с Ань Жюле. Тот поднял чашку, которую так и держал в руке, и спросил: — Мы прямо сейчас летим в Нью-Йорк? Ю Юй: — Да. Кто из модного круга посмел бы ослушаться приказа Дьяволицы? Если они хотят прибыть в аэропорт за десять минут, они должны лететь со скоростью ракеты. Оба переглянулись и вздохнули. Ань Жюле поднёс чашку ко рту и отпил глоток кофе, сожалея, что не последовал примеру Ю Юй и не поорал в небо. Глупый поступок, но лучше так, чем держать в себе распирающий душу гнев. Они заехали домой за паспортами, собирать багаж было уже некогда. К великому счастью, в том месте, куда они собирались, должно быть всё необходимое, чтобы пережить несколько дней. Они так торопились, что отдышаться смогли только в самолёте. Путь предстоял дальний, Ю Юй надела на глаза маску для сна, заткнула уши плеером и откинулась на сидении, восстанавливая свою боеспособность. Ань Жюле не спал. Перед тем, как сесть в самолёт, он второпях набрал сообщение юному любовнику: «Я вылетел в Нью-Йорк по делам». На том конце тишина, самолёт уже поднялся в небо, а ответа так и не пришло — что-то небывалое. Ань Жюле отключил телефон, думая, что парень, наверное, ещё бежит, и ему некогда ответить. Скорее всего, к тому времени, когда парень закончит забег, он уже вернётся в Тайвань. Подумав, Ань Жюле тоже надел маску для сна, примостился в кресле поудобнее и принялся считать JJ, чтобы заснуть. На этот раз Дьяволица устроила маскарад. Будь это в обычное время, Ань Жюле и Ю Юй с удовольствием восприняли бы развлечение, но после долгого перелёта, после дорожной усталости эта идея как-то совершенно не воодушевляла. Тем не менее, их никто не спрашивал, устали они или нет, интересно ли им — работа и обязанности никуда не делись, и их надо как-то нести на своих плечах. Ю Юй вяло поинтересовалась: — Кем бы ты хотел нарядиться? Ань Жюле пожал плечами: — Кем угодно… Ю Юй: — Ладно, тогда я оденусь наложницей императора, а ты будешь старшим дворцовым евнухом. «Что за хрень! Может, мне ещё в порыве трудового энтузиазма себе хер отрезать?» — Почему это я должен одеваться евнухом?! Ю Юй покосилась на него: — Здесь три чехла с императорскими нарядами, в императорском дворце испокон веку всех никчёмных отбросов всегда кастрировали. Ты же пассив, разве ты что-то можешь? Ань Жюле зло сощурил глаза: — Много ты понимаешь. Ю Юй: — Ага… Ань Жюле испытывал отвращение к императорам и всему, что с ними связано, и уж тем более не собирался наряжаться дворцовым евнухом. Поэтому, минуя восточные регионы, он вполне банально выбрал военную форму западного образца: белоснежный двубортный китель с воротником-стойкой, с золочёными пуговицами и галунами и чёрные лосины в обтяжку. В заключение он натянул белоснежные перчатки таким жестом… Напялив на себя наряд императорской наложницы эпохи династии Цин (1644–1911 гг.), накрасившись, Ю Юй с трудом поднялась на ноги, окинула его взглядом и презрительно поцокала языком: — По-моему, ты всё равно выглядишь, как евнух, вырядившийся военным, это ещё хуже. Она язвила, потому что индекс её преступной соблазнительности рядом с ним терпел сокрушительное поражение. Ань Жюле хмыкнул и самодовольно оправил мундир со всех сторон. Он посмотрелся в зеркало, достал мобильник и просто упиваясь любовью к себе, сделал селфи и тут же переслал фото своему мальчику: «Ну как я тебе, красивый, правда?» Ю Юй посмотрела на него и совершенно непосредственно заключила: — Могу поспорить, сегодня твоя хризантема непременно распустится… Ань Жюле закатил глаза: — У моего прекрасного цветка уже есть хозяин, ясно тебе? — Тем более, ничто не мешает тебе распускаться. Кстати… — Твой молодой волк в Бразилии? — Должен быть там. Так или иначе, где-то в Южной Америке, он понятия не имел. Ю Юй подцепила его пальчиком за борт мундира и притянула к себе: — Ну-у, тогда он точно не успеет. Ань Жюле: -? — Я уточню, завтра вечером твоя хризантема наверняка распустится. И Ю Юй добавила: — А на сегодня я — твоя возлюбленная, вот увидишь, этот твой… маленький нечестивец наверняка не побоится трудностей далёкого пути, явится и… эм-мм, разложит тебя. Какие красивые слова. Ань Жюле посмотрел в потолок и поправил: — Ты имела в виду слово «выебет». Неожиданно Ю Юй покачала головой: — Раз уж ты всё понял, чего ради грешить сквернословием в стенах этого дворца? Надо же, как вошла в роль… Ань Жюле потерял дар речи. *** Два человека прилетели в такую даль из Тайваня в Нью-Йорк, потратили не меньше семнадцати часов только для того, чтобы Дьяволица издали скользнула по ним взглядом и поджала губы, выражая то ли удовлетворение, то ли недовольство — не понять. В душе Ань Жюле потихоньку размножались «грязные травяные лошадки», *готовые вот-вот проломить изгородь и вырваться наружу. Но делать нечего, пришлось пить вино и вымещать злость на закусках. (*草泥马 — cǎonímǎ — это интернет-мем, букв. «трава грязная лошадь», фонетическая замена матерного выражения肏你妈 — cào nǐ mā — ёб твою мать; например: 心中千万头草泥马奔过 — в голове у меня пронеслись тысячи лошадок…) Вокруг разношёрстная компания, в полной мере выражающая специфический иностранный юмор своими утрированно нелепыми нарядами. По правде говоря, в этом месте из десяти мужчин девять наверняка геи, а оставшийся точно би, они строили глазки, присматривались, оценивали, провожали взглядами. Ань Жюле ходил среди них и думал, что если бы взгляды могли материализоваться, с него давно содрали бы не только одежду, но и кожу. Ань Жюле было нисколько не отвратительно служить объектом чужих сексуальных фантазий, скорее ему было даже приятно получать такого рода «признания» от чужих мужиков. Кто-то поднял бокал, посылая ему приветствие, он тоже отсалютовал своим бокалом в ответ, непринуждённо и без всякого недовольства. Он не ожидал, что глаза визави сверкнут, и тот, расталкивая толпу, шагнёт ему навстречу. Вблизи Ань Жюле сразу узнал его, это солист одной рок-группы, в этом году ему исполнилось восемнадцать лет. Восемнадцать… «Мля, а мне в этом году стукнуло тридцать восемь». Белокурый, с синими, бездонными глазами, даже наряженный в траурные одежды зомби, он всё равно выглядел привлекательно. Молодой человек специально притворился многоопытным и шёпотом спросил Ань Жюле: — Ты азиат? Дай угадаю, откуда ты… Скучная тема для разговора, и Ань Жюле перебил его: — Мне нравятся ваши песни. -? — Недавно выпущенный альбом очень интересный, подпишешь мне диск? И это не было ложью, альбом молодого человека полон ярких, жизнеутверждающих песен, вселяющих в сердца людей чистую и светлую надежду; несмотря на неопытность молодого музыканта, слушать его песни было очень приятно. — Если будет возможность, приезжайте на Тайвань с концертами, я обязательно приду послушать. Заодно и объяснил, откуда он прибыл. Молодой человек не смог скрыть удивления. Они не были великой группой, и сегодня их пригласили совершенно случайно. Он и подумать не мог, что этот красивый азиат знает их группу. — Вы ведь не посредник для переговоров? — Конечно нет, я всего лишь собираюсь послушать ваши песни. И Ань Жюле напел мелодию не основного хита, а другой песни из этого альбома, давая понять, что он действительно знает и помнит их песни. Молодой человек смутился: — У тебя очень приятный голос. Белая кожа не смогла скрыть румянца, залившего его щёки. «Япона мать… какой же он молоденький…» Ань Жюле вдруг почувствовал себя грешником, он совершенно не собирался флиртовать с этим юношей… ведь он совсем ещё ребёнок. — Спасибо. Нет, современные дети не выглядят «маленькими», когда он последний раз флиртанул с ребёнком, мы все знаем, чем это закончилось. Чувствуя, что дело может принять нежелательный оборот, Ань Жюле немедленно прибег к старому проверенному трюку: — О, прошу прощения, мне звонят. Он вытащил из кармана мобильный, приложил к уху и залопотал на китайском: — 红烧牛腩、蟹粉狮子头、开阳白菜… (Говяжья вырезка, тушёная в соевом соусе, пирожки со свининой и крабовым мясом, кайянская белокочанная капуста…) Согласитесь, мобильный телефон для притворщика — просто палочка-выручалочка. Скрытая вибрация уколола ладонь… Ань Жюле вытер пот со лба и незаметно нажал кнопку «ответить»: — Алло? — Где ты? — прозвучал в трубке низкий голос его возлюбленного. Ань Жюле оторопел и бездумно ответил: — В твоём сердце. — … Ду Яньмо: — Где ты в Нью-Йорке? — Э-э? — запнулся Ань Жюле и спохватившись, сказал название отеля. На том конце прозвучало: — Понял. Затем Ань Жюле услышал, как парень на английском языке обращается к кому-то, похоже, к таксисту. «Это… не может быть?» — Где ты? Ду Яньмо: — В твоём сердце. — … Ань Жюле вдруг подумал, неужели он ошибся в своих методах воспитания парня? — Ты… на соревнованиях? Если он правильно помнил, забег должен длиться шесть дней, а сейчас прошло только три. Ду Яньмо не ответил, только коротко бросил: — Жди. И нажал отбой. По спине Ань Жюле пробежал разряд электрического тока, рот наполнился слюной. Он сглотнул и посмотрел на время на экране мобильного. Через три часа наступит «завтра», а Ю Юй сказала… Он вытер пот, сердце скакало вверх-вниз, как теннисный мячик, в голове роились вопросы, например, «а как же соревнования? Почему он так внезапно приехал?» Сердце замирало в ожидании и беспокойстве, и Ань Жюле решил спуститься в вестибюль и подождать там. Люди в вестибюле приходили и уходили, все они были в маскарадных костюмах, и наряд Ань Жюле никого не удивлял. Не успел он сделать и пары шагов, как его сфотографировали. Он удивлённо обернулся — это тот молодой музыкант, с которым он только что разговаривал. Он спросил: — Решили подышать воздухом? Ань Жюле: — Э-э, да. Молодой человек потрогал свой нос и неожиданно нахально обратился к нему: — Ты можешь… можешь дать мне свой номер? — Что? Он так давно не был объектом столь недвусмысленного подката, что просто оторопел от неожиданности и совсем забыв свою обычную скрытность, ответил весьма прямолинейно: — Зачем тебе телефон тридцативосьмилетнего дяди? — … Цифра возраста так потрясла юнца, что он в изумлении вытаращил свои синие глаза: — Простите? — и сделал жест рукой, как будто не расслышал. Он выглядел так забавно, что Ань Жюле рассмеялся: — Мне тридцать восемь лет, даже если мы подружимся, о чём тебе говорить с таким старпёром? Он сам не ожидал, что это слово вылетит из его рта, поверить невозможно, но это факт. И в тот же миг он увидел высокую фигуру перед входом в отель, которой швейцар преградил путь. Глаза Ань Жюле сверкнули, на губах появилась улыбка: — О, а вот и мой парень. Ду Яньмо уже давно приметил своего прекрасного возлюбленного в белой военной форме и рядом с ним юношу, наряженного злым духом из старинного замка. Он прищурился и не давая Ань Жюле и слова сказать, рванулся к нему, обнял и затискал, перемежая ласковые слова поцелуями: — Родной… Любимый… Ань Жюле звонко чмокнул его в щёку и с улыбкой обратился к швейцару: — Это мой друг, он сегодня в костюме… э-э, гастарбайтера. Однако, за неимением пригласительного, его всё равно не пустили. Ань Жюле вышел вместе с ним на улицу. Ду Яньмо оглянулся, с удовольствием отмечая, как вытягивается морда мальчишки, наряженного зомби, становясь всё больше похожей на реального зомби. Ань Жюле потащил его дальше, свернул за угол отеля, в крохотный переулочек, где под единственным фонарём страстно целовались Бэтмэн и Супермэн… Они остолбенели, а Бэтмэн, оторвавшись от губ Супермэна, заорал: — Мы раньше пришли, идите на хрен отсюда! Ань Жюле погладил нос и отступил, но Ду Яньмо неожиданно шагнул вперёд и на ломаном английском заявил: — Мы и вы. Бэтмэн: — Чего? Ду Яньмо поставил на землю сумку с вещами и обвёл жестом пространство: — Вы не хотите вместе с нами, но этот переулок общий, вы не можете его захватить. Короче, он пытался донести мысль, что «не вы одни такие умные, если хотите заниматься чем-то приятным, давайте делать это вместе». Все замолчали. Ду Яньмо, не обращая внимания на постороннюю парочку, прижал Ань Жюле к стене, наклонился и припал к нему жаркими губами. Мгновенно размякший Ань Жюле даже не пикнул, молодой любовник слишком хорошо знал, как поднять ему настроение, и вскоре мужчину унесло поцелуем в такие неведомые дали, что он забыл, где находится. Узкий переулок заполнили влажные звуки и шумное дыхание. Сумасшедший поцелуй длился минут пять, у красавца-офицера подкашивались ноги, если бы не стена за спиной, он давно бы упал, увлекая за со-бой молодого, пылкого любовника… Ду Яньмо с трудом оторвался от его губ и взглянул из-за плеча мужчины на охреневшие лица дуэта «Лига Справедливости»: — Мистер Уэйн, мистер Кларк, ну что же вы ничем не занимаетесь? (Брюс Уэйн — Бэтмэн, Кларк Кент — Супермэн, это имена героев известных комиксов). Как можно что-то делать в таких условиях! Супермэн воскликнул: — Oh my God! Бэтмэн, возмущённо пыхтя, схватил его за руку и утащил прочь из переулка. Их шаги постепенно удалялись, Ду Яньмо смягчил напор и Ань Жюле наконец-то смог перевести дух. — Ну ты и нахал, юноша, даже Бэтмэна и Супермэна прогнал. Ду Яньмо поцеловал его в губы: — Эти клоуны тоже меня прогоняли. Что поделаешь, закон естественного отбора, чтобы выжить, нужно кого-то отодвинуть в сторону. Ань Жюле: — Почему ты вдруг приехал? А как же соревнования? Ду Яньмо опустил руки на его талию и крепко прижал к себе. После долгого молчания ответил: — Я выбыл из забега. — Что? — вскричал Ань Жюле, тут же выпутался из объятий и принялся ощупывать парня, — Ты поранился? Заболел? — Нет. На глаза Ду Яньмо набежали слёзы, «как ему сказать? Как объяснить?» Он только что закончил первый этап забега и пил воду в зоне отдыха. Проверил телефон и с ужасом прочёл сообщение: «Я вылетел в Нью-Йорк по делам». -! — бутылка выпала у него из рук. Увидев его исказившееся лицо, охранник, добросовестно выполняя свою функцию, подошёл к нему и спросил: — Что случилось? Ду Яньмо долго всматривался в экран мобильного, перечитывая сообщение, и еле вымолвил: — Я должен выйти из соревнования. — Что? В горле мгновенно пересохло, он повторил помертвевшим голосом: — Сожалею, но я должен выйти из соревнования. …… Для ультрамарафона выход из соревнования не считается чем-то серьёзным, всё-таки спортсмены находятся в очень жёстких условиях, участники в любой момент могут признать, что их выносливость дошла до предела и даже могут испугаться того, что если будут слишком упорствовать и пересиливать себя, могут подорвать здоровье, о чём будут сожалеть всю оставшуюся жизнь… Но Ду Яньмо всегда был очень осторожным, он очень бережно расходовал силы и имел превосходные показатели, поэтому членам команды было трудно понять его внезапный уход без видимых причин. Пожалуй, никто не смог бы понять, что увиденное в телефоне слово «Нью-Йорк» как будто бросило его в ледяную воду, в которой он барахтался, дрожал, тонул, теряя самообладание; паника охватила его всего, проникая буквально в костный мозг… он был не готов справиться с этим. Даже если бы он не покинул соревнования, вряд ли он смог бы уверенно и благополучно пробежать весь маршрут в таком неустойчивом, подавленном моральном состоянии. Ду Яньмо покинул спортивную арену и помчался в аэропорт. Он хотел послать любимому мужчине сообщение, но в таком смятении не мог даже собраться с мыслями. Ань Жюле столько раз заверял его, что больше не уйдёт, тем более, он сообщил ему, куда направляется; он был уверен в своих ногах и способности к бегу, но тяжёлые воспоминания сидели в нём слишком глубоко, и пока он не заключит этого человека в свои объятия… его сердце не успокоится. Уже в воздухе он безуспешно пытался сбросить с себя напряжение. В Мехико, пересаживаясь на другой самолёт, он получил новое сообщение с фото: элегантный красавец в белом военном кителе… так и манил овладеть. У Ду Яньмо дух захватило, если до этого он хотел только как можно скорее обнять мужчину, то это фото раздразнило его до такой степени, что захотелось немедленно подмять его под себя и неистово брать три дня и три ночи кряду. Весь долгий перелёт он разглядывал фотографию в телефоне, поворачивая её в разных ракурсах, а рядом толстый гринго с озабоченным лицом изо всех сил вжимался в кресло, боясь ненароком задеть его, такая агрессивная аура от него исходила. В переулке он спросил любовника: — Что за наряд на тебе, зачем это? Он погладил шею мужчины, сминая в руке плотную ткань воротника-стойки. Недавний поцелуй сделал тело Ань Жюле невероятно чувствительным, он весь дрожал, когда отвечал: — Это образ такой, для вечеринки… — О-о? Большая ладонь Ду Яньмо скользнула ниже. На левом бортике кителя были прикреплены какие-то непонятные нагрудные значки, парень надавил на один, жёсткий шов царапнул грудь Ань Жюле, вызвав лёгкий зуд. Ань Жюле простонал: — У Дьяволицы день рождения, нам с коллегой велели присутствовать… — Визит вежливости? — рука Ду Яньмо погладила левый борт и задержалась предположительно в районе соска, маленькая горошинка, невидимая под одеждой, немедленно встала, твёрдо упираясь в ткань. Манера парня заниматься любовью всегда отличалась редкой теплотой в сочетании с непристойностью и обязательными элементами игры. Ань Жюле считал это оригинальным, а с другой стороны не слишком красивым. Он подумал о своём костюме и представил, как в тесном переулке храбрый офицер вступает в сексуальную связь с гастарбайтером, в этом таилось что-то настолько возбуждающее, что на короткое время он забыл об опасности. — Визит… вежливости… Ай, больно! Захват соска через одежду вызвал нестерпимую боль, и Ань Жюле вскрикнул, его карие глаза подёрнулись влагой. Строгая военная форма, освещённая фонарём, сдерживала страсть, но взамен пробуждала безудержную фантазию. От этой невероятно обольстительной картины у Ду Яньмо пересохло во рту, и он безвольно подумал: «в этой жизни я окончательно поглощён им, я оказался способен легко отказаться ради него даже от тех вещей, которые считал смыслом моей жизни, я готов последовать за ним куда угодно, лишь бы быть рядом…» Он — его солдат и живёт только ради того, чтобы служить ему верой и правдой, он даже способен встать перед ним на колени прямо здесь, в этом тёмном, полуразрушенном переулке. Лишь бы только он не покинул его. Ду Яньмо притянул его к себе и обнял крепко-крепко. Ань Жюле вопреки обыкновению не отпустил никаких скабрезных шуточек, а просто обнял в ответ. Из-за разницы в росте ему каждый раз приходилось приподниматься на цыпочки, почти отрывая ноги от земли, чтобы обнять парня, ему было трудно дышать, недостаток кислорода давал ощущение некоего опьянения, словно он плыл в облаках. Под воздействием этой стальной силы, стиснувшей его в объятиях, Ань Жюле понял причину, по которой его мальчик бросил соревнования. Он был бессилен что-то изменить, но не жаловался. Некоторые вещи в мире требуют времени, чтобы в них можно было твёрдо поверить. Не только юноше, но и ему самому не хватало чувства безопасности. Но он всё так же надеялся, что пройдёт двадцать, тридцать и более лет, он станет седым и старым, и закрывая глаза перед смертью, он сможет взять этого человека за руку и сказать ему: «спасибо тебе за то, что сопровождал меня до конца жизни».