Фальшивый аккорд

      Юлик сжался в комок на холодном полу и попытался укрыться от невидимого для него в темноте противника. Онешко был дезориентирован, ему было больно, но он надеялся, что все остальные смогли убежать, и он даст им хоть немного времени, пусть и на минуту, но задержит мужчину, чтобы его друзья успели подняться и вылезти из этого проклятого места. Юлик не знал, выберется ли он сам. Хотелось, очень хотелось, но полная темнота и один из близнецов, который не отреагировал на его приказ, понижали его шансы до «счастливого совпадения». — Отойди от меня! — то ли от удара, то ли от страха, вышло жалобно и тихо. Онешко не знал, к кому он обращается, даже не видел, где стоит мужчина, но надеялся, что это даст хоть что-то.       Несколько секунд абсолютной тишины рядом с ним. А потом на него наваливаются, кажется, всем телом, и метко бьют по щеке, намереваясь выбить зубы. Половина лица Юлика тут же немеет, он чувствует соленый, мерзкий привкус крови во рту, но преодолевает рвотные позывы от собственных мыслей и пытается ногами отпихнуть от себя мужчину. Господи, как же он жалок. Стокилограммовый амбал ему точно был не под силу, и он своими бесполезными телодвижениями вызывает только хриплый, пробирающий до мурашек смех. Да его же сейчас разорвут, как тряпичную куклу, и даже не заметят.       Юлик почувствовал, как его переворачивают на живот и заламывают руки так сильно, как только может гнуться его тело, а к лицу подносят руку и закрывают ей рот. Раздается звук рвущейся ткани и в рот парня пихают грязную тряпку — видимо, мужчина понял, в чем заключается способность Онешко, и пытался обезвредить его окончательно. Юлик начал вертеть головой, сопротивляться, и ему даже удалось приподняться на локтях и сделать рывок к свободе, но ему быстро дали понять, что так будет только хуже: удар в солнечное сплетение заставил парня согнуться на полу. Внутри него все сильно сжалось, воздух перестал поступать в легкие от шока и сильных спазмов. Юлик открыл рот, пытаясь вдохнуть, но вместо свежего воздуха ему в рот все же запихнули импровизированный кляп, оттягивая нижнюю челюсть до предела, чтобы его было трудно выплюнуть.       Онешко почувствовал металлический привкус, исходивший уже от тряпки, и его чуть не вырвало. Ему в рот засунули кусок окровавленной одежды, которая была на близнеце, и этот отвратительный вкус сводил парня с ума. Это было мерзко, это было просто отвратительно, но вкусовые ощущения волновали его всего несколько мгновений. Юлика снова ударили под ребра, а потом в висок, чтобы у него точно не осталось никаких сил сопротивляться. Единственное хорошее, что произошло потом — Онешко перестал чувствовать огромный вес на себе, который буквально вдавливал его в холодный пол, покрытый непонятной слизью.       Юлик попытался двинуться, но голова чудовищно болела и кружилась, а под ребрами будто образовалась дыра и приносила невыносимую боль. Ощущение реальности вокруг него настолько притупилось, что он не знал, где находится и в какой стороне был его обидчик. Уши отказывались воспринимать звуки, кроме биения его собственного сердца — сильного, быстрого. Онешко было страшно как никогда еще до этого. Он не мог видеть, откуда придет угроза, не знал, как он может защитить себя, потому что все что он имел — его способность — подвела и он остался без защиты. Не было сейчас никакого Руслана, который ворвется в эту темноту и поможет ему, не было и никакой надежды на себя.       Онешко даже не смог вскрикнуть от того, насколько сильно его дернули за левую руку — вышел только вымученный хрип сквозь тряпку, и, кажется, рывок был настолько резким, что кость вылетела из плечевого сустава. Тело Юлика и его рука были отдельно — наверняка вывих с сильным сдвигом, и сквозь болевой шок парень испугался, что ему могут и оторвать его конечность. Он даже не чувствовал, как его тащили по полу, царапали щеки и другую руку, которая еще даже не зажила.       Голова Юлика ударилась обо что-то и его снова дернули вверх, чтобы он и его мучитель преодолели порог и вышли на лестничную площадку. Онешко беспокойно вынырнул из собственного страха и боли, прислушиваясь: с нижнего этажа звучал голос Кузьмы и Даши. Они должны были пойти на первый уровень, что они забыли там? Это была верная ловушка, путь к их собственной смерти. Мужчина тоже услышал неразборчивые бормотания посторонних в их с братом бункере и стал идти чуть медленнее, чуть тише, как самая настоящая кошка.       Юлик почувствовал, как его руку отпустили, и она безвольно упала на пол. Боль снова взорвалась в нем алым шипастым бутоном, вонзилась в каждую его клеточку тела, но кляп заглушил любые звуки, которые хотел издать Онешко. Ему оставалось только часто дышать и стараться не потерять сознание: то, что происходило с ним, было страшно, мерзко, но вдруг это вообще последний раз, когда он находится в сознании? Намного страшнее было даже не понять границу обморока и смерти, чем ощущать новую и новую боль.       Мужчина перехватил его немного по-другому, перевернув на спину и подхватив под руки одной своей, и потащил его по лестнице, намного быстрее, желая догнать тех, кому почти удалось убежать. Юлик не успел испугаться, когда его бросили прямо на лестнице, и он тяжелым мешком упал на пласт металла, создавая первый за долгое время громкий шум. Его рука безвольно болталась на мышцах, каждое движение приносило боль, а от удара головой о металл в ушах стало гудеть, но Онешко молился о том, чтобы его друзей не схватили, куда бы они дальше не направились. Он должен был встать, должен был помочь. Тело настолько ослабло от постоянной разрастающейся боли, что каждая конечность задрожала, когда Юлик попытался хотя бы сесть.       Никиты, Даши и Лизы теперь не было слышно. Все, что осталось из звуков — это звонкие всплески воды и шумное дыхание подростка. Парень чувствовал, как рядом с ним все еще прогибается пластина — это точно был мужчина, и Онешко искренне надеялся, что ребята сделали что-то такое, что он не смог побежать за ними. Юлик спиной ощутил вибрацию от лестницы. Ну конечно, видимо, остальные этажи затоплены — отсюда и были такие громкие звуки капающей воды — и Лиза увела всех вниз. Они умницы, у них все получится.       Мужчина над парнем зарычал. Онешко физически ощутил злость и безумие, которое исходило от близнеца и сглотнул, скорее рефлекторно, чем из надобности: тряпка у него во рту впитывала слюну и все больше намокала, все ярче чувствовался вкус крови, исходящий от нее. Судьба Юлика была крайне коротка и ясна, но от этих очевидных мыслей сводило живот и начинало тошнить еще сильнее. Онешко не мог смириться со своей смертью, тем более такой жалкой. Сильнее, чем умереть, он боялся не узнать, как выглядит его гибель. Помнится, он даже в детстве ложился из-за этого спиной к стене — думал, что во сне его убьют, и если он будет лежать спиной к убийце, то даже не поймет, как он умер.       Смешной, детский страх, который идет с ним через всю жизнь.       Юлика снова куда-то тащат, но теперь он лежит на широком плече, повиснув безвольной тряпкой. В голове вдруг стало пусто от безысходности, которая парализовала все остальные чувства. И только боль надоедливой пульсацией в руке и голове напоминала, что Онешко еще жив, он еще чувствует, и что все это — далеко не конец. Если бы его хотели убить — давно бы уже размазали его мозги по стенам битой и затащили в ту комнату с трупами, но его продолжали куда-то нести, и ничего хорошего это не предвещало.       Безвольное тело парня скинули на пол уже в каком-то просторном помещении: Юлик падает на пол с эхом и прокатывается по нему около метра, упираясь в конце в какие-то металлические ящики. Рука снова взрывается болью и Онешко сдавленно мычит, рефлекторно пытается прижать руку к себе, но становится только хуже. Он снова не знает, где мужчина, снова становится страшно и Юлик ближе двигается спиной к ящикам, чтобы хотя бы как-то понимать чертовски темное пространство перед глазами. Парень понимал, что он, в отличие от близнеца, совершенно слеп, и в груди стало собираться неприятное ощущение напряжения. Он не знал, откуда ждать удара: страх подкатывал к самому горлу.       Юлик молился, чтобы мужчина отвлекся, не заметил его действий. Здоровой рукой он потянул за ткань и вытащил кляп изо рта: челюсть страшно ныла от такого положения. Что бы в этот момент не делал близнец, но он дал Онешко освободить рот и парень несколько раз двинул челюстью, проверяя, нет ли вывиха. Совсем рядом с ним слышался звон металла и тихие бормотания. Юлик не решился бы утверждать, что они были на русском языке — понять их было очень трудно и он вылавливал мало слов, которые он точно знал. Онешко медленно, почти не дыша от напряжения, ощупывал пол рядом с собой: если бы рядом с ним нашелся какой-то металлический хлам, он бы непременно попытался бы им воспользоваться.       Парень только почувствовал, как поврежденная рука коснулась прута, когда по ней с чудовищной силой ударили битой, и Юлику пришлось лечь на пол, прямо на вывих, смещая его уже бог знает какой раз. Он, будто в замедленном действии, услышал треск собственных костей, а потом и так травмированную руку охватила настоящая агония. От такой боли Онешко даже не мог закричать, он не мог дышать, он не мог вообще ничего сделать. Юлик чувствовал, как сходит с ума от того, как сильно горит рука и на нее будто продолжают сыпать соль, жечь все нервные окончания вместе с остатком рассудка.       Это точно был перелом. Онешко не знал, что именно болело: всю руку будто рвали, протыкали острейшими иглами. Угадать, что это был закрытый перелом можно было только по тому, что у Юлика все еще не развился болевой шок, а куртка не начала намокать от крови. Он не заметил, как из глаз начали течь слезы, но эмоции — ужас, боль, волнение и ненависть уже не находили другого выхода. Весь организм Онешко протестовал против дальнейшего пребывания в сознании, но Юлик, уже даже не словами, а какими-то инстинктами заставлял себя бороться и не позволял закрыться глазам дольше, чем на одно мгновение.       Искушение поддаться ощущениям, позволить унести разум куда-то далеко, было слишком велико. Сопротивляться ему почти не было сил, но Онешко собрал остаток воли и перекатился на спину, чтобы хоть как-то облегчить себе боль. Рядом с ним раздался глухой смех: за Юликом наблюдали, и для убийцы это было смехотворным зрелищем, настоящим развлечением. Мужчина будто угадал — или уже знал заранее — чего боится его подопытный, и теперь делал огромные паузы перед тем, как мимолетом дотронуться до Онешко; провести рукой по голове, дернуть за волосы; легко ударить в сломанную и вывихнутую руку, принося нестерпимые страдания, и Юлик кричал, надрывно, хрипло, пытаясь увернуться от рук, которые появлялись из темноты и тут же исчезали.       С отдаленной стороны комнаты послышались чужие шаги. Мужчина замер — видимо, смотрел на пришедшего, и у Онешко было всего несколько секунд, чтобы передохнуть. Этот момент, по сравнению с эмоциональной пыткой, был коротким, как глоток воздуха перед тем, как снова опуститься в топь собственного страха и личного кошмара. Эти несколько секунд могли в любой момент стать последними осознанными, и Юлик по-настоящему упивался ими, как в последний раз. Ему удалось переступить эту очень незаметную, почти мнимую черту и ненадолго отстраниться от своей боли.       О чем он мог подумать в последние минуты своей жизни? О том, что хотел бы жить иначе, прожигать свои дни за компьютером и гулять допоздна с теми, с кем ему хочется? Или о том, как рад бы был сейчас обнять маму и папу, которые вместе, которые любят друг друга и никогда ни за что не отпустят? А может о том, что искренне надеется и верит, что его друзья выживут, вопреки всему, хотя бы для него — того, кто не смог удостоиться такой чести?       Все сразу.       Юлик чувствует, как его поднимают, а из-под спины исчезает металлическая поверхность ящика. Он вздрагивает, когда к нему прикасается вторая пара рук, и, будто второй близнец был слепой, начинает такими же прерывистыми касаниями обследовать тело парня. Кожа на голове Онешко начинала болеть: сколько его дернули за волосы за этот час — хотя, Юлик не возьмется утверждать, сколько времени он провел в полной темноте и страданиях — уже не сосчитать, и все мышцы напряженно подрагивали — ждали новых прикосновений и от этого не могли расслабиться. Рука болела все сильнее, ноющей болью поглощала все остальные ощущения.       Онешко взвизгивает от прикосновения к своей шее чего-то мокрого, и только через несколько секунд до него доходит, что это был язык одного из близнецов. После его испуга раздался искренний веселый смех, но на этот раз от него внутри все задрожало и паника стала накрывать огромными волнами, ударами снося Юлика с ног. Он мог вытерпеть все, что угодно — пусть ему переломают кости, вывернут кишки, поджарят, но только не это. Он не вынесет, сломается и больше не проснется, и будет счастлив тому, что умрет, будет смеяться так же безумно, когда битой его превратят в мешок костей и крови.       Кожу Юлика обдало холодом: его свитер подняли и парня стали рассматривать, как какой-то экспонат, игрушку, и не двигались с места, выдерживали те самые страшные паузы, которые были хуже всего. Онешко не знал, что будет в следующую секунду, это-то и сводило его с ума, это-то его и оборачивало в толстый пласт такого ужаса, от которого вот-вот остановится сердце. Юлик задержал дыхание. Его тело крупно задрожало и он не смог противиться жалкому скулежу, который из него вырвался.       Он даже не был связан. Руки и ноги были совершенно свободны, как и рот, но Онешко не мог двинуться. Все, что он сделает своим жалким трепыханием — это увеличит свои страдания и приблизит унизительную смерть, которая теперь была, кажется неминуема. Это ощущение скованности при полной свободе… непередаваемо. Юлик дошел до своей конечной точки, но сейчас он несся дальше, сквозь стены, преграждающие знаки и красные огни, и…       Разочарование. Разве такой смерти он заслуживает? Все его превозмогания, борьба не стоили того, чтобы быть выебанным здесь какими-то подонками и похороненным вместе с другими — наверное, с похожей историей — трупами совсем незнакомых ему людей. А вместе с этим разочарованием пришла нечеловеческая, опускающая Юлика до уровня этих двух близнецов ненависть к ним. Она поглотила своим пожаром страх, притупила боль, успокоила истеричное сердце.       Юлик упустил тот момент, когда с него стали стаскивать куртку Дениса. Она была вся в багрово-черной слизи, покоцанная, и уже не имеющая для Онешко никакого значения, поэтому он не испытал никаких эмоций, когда она соскользнула с его плеч и упала на пол. Грубые, жесткие руки полезли дальше под свитер и в джинсы, трогали так, как не позволила бы с собой обращаться даже самая отбитая проститутка. Юлик сидел на металлическом столе и прикрытыми глазами смотрел в темноту, которая сожрала его с головой, и нет, не снаружи — изнутри.       Он перегорел. Ему наконец стало так плохо, что организм забил последнюю тревогу и отключил систему, чтобы не взорваться, оставил тело на автопилоте. Интересно, сколько еще Онешко сможет выдержать перед тем, как сойдет с ума? Или он… уже?       В мраке большой полупустой комнаты звонко щелкнула пружинка. Юлик, наверное, и правда свихнулся, и у него появились галлюцинации: помещение осветил яркий белый свет фонаря, Онешко видел почти все, что было рядом с ним. Он видел перед собой безумные сверкающие глаза, застывшие от удивления на лице парня, почти комично широко раскрытые. Он заметил, что фонарик выпал из кармана откинутой куртки и светил раза в три ярче, чем обычно: видимо, все это время внутри был какой-то мусор, мешавший контактам плотно замыкаться, а при постоянной тряске он переместился так, что батарейки вообще перестали его питать. А сейчас, засчет очередного удара, все встало на свои места.       Долго раздумывать не пришлось. Юлик знал, что он должен сделать, и братья, обступившие его с обеих сторон, тоже это знали. Тот, что был за спиной у Онешко, потянулся за битой, но реакция парня была быстрее. Тело все еще действовало на автопилоте, само не понимало, что делает, и только потом Онешко хлопнет себя по лбу и испугается того, на волоске от чего он тогда был. Черные равнодушные глаза посмотрели прямо в сверкающие — Юлик заметил, что у мужчины даже зрачок был вертикальным — и тот уже не смог разорвать зрительный контакт. То ли из-за глупости, то ли из-за того, что его застали врасплох. — Убей своего брата. Так, как планировал убить меня.       Голос Юлика даже не дрогнул. Ему хотелось мести, внутри все сгнивало от ядовитого чувства холодной ненависти. Онешко был уверен: будь он бешеной собакой, его слюна бы сейчас отравляла не только людей — она бы прожигала землю, растворяла металл — настолько она была бы ядовита.       Его поломало. Может, на две части, а может на тысячи осколков, поэтому, когда глаза мужчины затянулись белой беленой и он отклонился в сторону, смотря на своего братца, Юлик почувствовал садистское удовольствие вместо привычного ему ощущения дискомфорта. Он чувствовал страх того, кто мучил его, кажется целую вечность. От этого поганого ощущения превосходства выворачивало наизнанку, Онешко чувствовал, как в нем до сих пор шевелится тусклый огонек того паренька, который убить не способен, молил просто уходить.       Юлик чувствовал, что должен был досмотреть до конца.       А смотреть было на что. Картина, которая развернулась за столом, оказавшимся кухонным, была достойна сюрреалистического трешового фильма. Тот, кого Онешко подчинил себе, явно превосходил по силе второго и сейчас с огромной, нечеловеческой силой вбивал в рот брата биту. Его голова была неестественно запрокинута, болталась, как у тряпичной куклы, и он уже не подавал признаков жизни: шея была сломана в нескольких местах, но мужчина не останавливался, проталкивал свое оружие все глубже, разрывая горло почти пополам, оголяя хрящи, связки сквозь неровно порванную кожу. Кровь пропитала его одежду почти полностью, она прилипла к его телу, но он не обращал на это внимание, и только Юлик еле заметно вздрагивал от звука рвущихся мышц и скрежета друг о друга перемешанных позвонков. — Достаточно, — Онешко закрыл глаза, когда понял, что это занятие может продлиться еще на несколько часов. — Умри любым способом, который тебе нравится, и, что бы не произошло — не трогай меня.       Повторять два раза не пришлось. Близнец быстро покивал головой, как преданная собачка, и неожиданно сильно сжал себе горло, будто тоже хотел сломать себе шею. Но он продолжал душить себя, кажется, невозможно долго для обычного человека, а затем послышался громкий хруст, и большое тело мужчины сразу обмякло. С глухим звуком оно упало на пол, голова сильно мотнулась и под невообразимым углом изогнулась так, что стеклянные, желто-зеленые глаза уставились прямо на Юлика. В них застыло холодное, безумное веселье. Онешко поежился.       Состояние аффекта все еще не отпустило его полностью: парень чувствовал все новые и новые приливы адреналина, а боль на время отступила перед паническими размышлениями. Ему надо было срочно выбираться отсюда, пока он мог, а уже там он мог дать себе волю и свалиться на руки его друзьям или Руслану, если он успел уже приехать. Юлик поднял с пола зеленую куртку, накинул ее себе на плечи, в зубы взял фонарик и пошел к выходу.       В голове эхом отдавалась одна мысль, глушила все остальные. «Выжить, выбраться, выбраться, выбраться». Надежда, почти оставленная еще на входе на третий этаж, вернулась, тянула Юлика наверх, на свободу. Ему казалось, что взбирание по некрепкой лестнице с минус второго этажа на минус первый, без возможности использовать вторую руку, было целой вечностью, но он чуть не расплакался, когда облокотился на коридор первого уровня. Несколько шагов, ну же, он сможет. Смог не потерять сознание от боли, смог выдержать страх и всю боль, которую ему доставили, смог избежать смерти и изнасилования — сможет и это.       Когда лестница наверх была позади, Юлик ухватился за бетонную стену надстройки, которая защищала вход, и из последних сил подтянулся. Верхней половиной своего тела — Онешко должен быть всем богам благодарен, что ему не сломали ребра — он свесился наружу и ощутил на своем лице холодный ветер. Он ласкал, утирал слезы с щек, приветствовал того, кто вылез почти из ада. Юлик не знал, слезы счастья это, или выходят остатки напряжения, но он дал волю эмоциям и засмеялся. Истерика после всего того, что произошло — было самое то для него, и сквозь нее он даже не заметил, как к нему подбежали взволнованные и испуганные девушки, как его аккуратно, почти нежно вытащил Кузьма и его облепили со всех сторон.       Никто не проронил ни слова. Какие, к черту, слова здесь нужны? Они обнимались и были рады, что снова могут прикоснуться друг к другу, посмотреть на ошалевшую улыбку дорогого сердцу человека и забыть холодные стены, которые чуть не стали для них могилой. Юлик чувствовал, как к нему жались девушки, а их накрывал Никита, спасая всех от ветра. Мог ли Онешко когда-нибудь думать, что чтобы сойти с ума от счастья ему надо будет всего лишь растрепать волосы смеющейся сквозь слезы Даши, обнять дрожащую от переполняющих ее эмоций Лизу и понимающе переглянуться с Кузьмой?       Все мысли сейчас и были только об этом.