Фальшивый аккорд

      Юлик не чувствовал своего тела.       Точнее, он ощущал, как все неприятно онемело от пребывания в одном и том же положении, поэтому он попытался двинуться и хотя бы сесть. И это, к его удивлению, у него получилось без всяких затруднений, хотя рука должна быть все еще привязана к телу и мешать ему нормально функционировать. Онешко запоздало понял, что он все еще не открыл глаза, и делает это. В первые секунды он даже не верит своим глазам.       Он находится в больнице, на одной из двух коек. В нескольких метрах от него открыта дверь в коридор, из которого льется приглушенный желтый свет, не раздражающий глаз. Рука ему не мешала потому, что она была уже в гипсе, плечо же немного болело и тоже было перевязано: бинт немного выглядывал из-за ворота темной футболки. Приглядевшись к своему соседу, Юлик с огромным облегчением узнал в свернувшемся комке Руслана, на котором, кроме его привычной одежды, был белый халат врача, и парень тут же встает, чтобы разбудить Тушенцова. Как минимум ему хочется спросить, что произошло и где остальные.       Он аккуратно встает на ватные ноги и приближается к Руслану, настолько крепко спящему за все последнее время, что тот даже не слышит шлепанья босых ног по линолеуму. Онешко аккуратно трясет его за плечо, наклоняясь над кроватью больше, чем следует в его положении, и тут же за это расплачивается, падая на расслабленное тело. Тушенцов тут же подскакивает и непонимающе смотрит на Юлика несколько секунд, после чего выдыхает и затягивает его за туловище к себе на постель. У него больше нет сил ограничивать себя или твердить, что сейчас не время для нежностей. Время. — Как ты? — его вопрос звучит совсем тихо, но Онешко слышит и ежится от горячего дыхания над своим ухом. — Ты проспал больше суток. Когда я тебе давал снотворное, я не думал, что оно так сильно на тебя подействует. — Все…хорошо. Где остальные и что случилось после того, как я… — Юлик остановился, пытаясь подобрать нужное слово, но его и без этого поняли. — Ну, ты попытался убить меня. Никита выбил у тебя из рук пистолет, а я дал снотворное, чтобы ты отрубился и твое влияние прошло. Потом мы убрали всю грязь, которую наворотили, я уничтожил машину, и мы поехали в город. Я отвез всех, кроме Лизы и тебя, по домам, и мы поехали в больницу. Кстати, если дежурный все еще Гена, то можешь проведать Лизу и Даню. — Стой, мы в одной больнице? — удивленно переспросил Онешко. — Да, потому что твой дорогой товарищ и моя головная боль заимел привычку стаскивать ко мне всех своих раненных друзей, — в дверях показалась голова упомянутого Гены, недовольно и сонно потирающего глаза. — А теперь — или вдвоем выходите, или только Рус, но я ухожу, вступай на смену со своей подружкой, раз приперся. — Да, спасибо, — Руслан встал с кровати и кивнул в сторону мужчины. — Знакомься, кстати, человек, которому мы обязаны жизнью Дани и нашей свободой. — Очень приятно, — Фарафонов сухо кивнул и скрылся в коридоре, удаляясь так же бесшумно, как и при его появлении. — Я могу попасть к Дане? — Юлик поднялся вслед за Тушенцовым и вышел в коридор, шлепая босыми ногами по кафелю к сидящей на табуретке и засыпающей Лизе.       Девушка, утомленно клевавшая носом, вздрогнула и посмотрела в сторону новоприбывших. По ней можно было сказать, что она только что проводила тяжелую операцию, а не сидела в роли медсестры, которую Гена спешно отпросил с дежурства, как только на пороге его кабинета замаячил Руслан. Она смогла увидеться с Даней только через стеклянную дверь, но это дало ей сил на целый час беспрерывного счастья, которое, впрочем, добило ее, поэтому сейчас она медленно помахала приближающимся парням и улыбнулась. — Юль, может, пойдешь отдыхать? — Руслан остановил Онешко и приблизился к его уху максимально близко, чтобы не потревожить никого из спящих пациентов. — Тебе, вообще-то, положен покой, а не шастанье по больничным коридорам в два часа ночи. Если ты сегодня при осмотре будешь неплохо выглядеть, тебя могут отпустить уже вечером. Как сказал Гена, ты — сказочный, потому что по рентгену видно, сколько было сдвигов, но никаких по-настоящему серьезных повреждений у тебя нет. — Не хочу, — отмахнулся от него парень, внутренне радуясь от этих хороших новостей. — Вижу, ты уже почти в порядке, — Лиза потянулась на своем месте и облокотилась на белый стол рядом с собой. — Тебе от Дани привет. Не представляешь, как он смеялся, когда узнал, что вы почти что за одной стеной от друг друга. Не скажу, что это был смех от чистого веселья, но это правда немного забавно. — Меня к нему не пустят? — вопрос Юлика звучал больше как утверждение, и он, хитро оглядевшись, сел прямо на стол рядом с местом Руслана. — Наверное, для него так будет лучше пока что. Нам хватает рисков и без этого в последнее время. — Да уж, — раздраженно протянул Тушенцов и сел по другую сторону от стола. — Теперь главное — чтобы никто не свихнулся. Но вы, вроде, все не такие уж нежные. — Ну, я пойду к психологу на следующей же неделе, — Лиза нервно хохотнула и немного стыдливо отвела глаза. — Не поймите меня неправильно, но я чувствую себя «немного» некомфортно после лицезрения нескольких убийств и… — Ты не должна оправдываться, — Руслан перебил девушку и поднял руку в останавливающем жесте. — Я бы вас всех отправил на терапию, только вот согласишься ты и Кузя, не больше. Да и то, сомневаюсь в этом.       В черных глазах, изучающих его уже на протяжении нескольких минут, сверкнуло понимание и одобрение. Руслан, передразнивая Юлика, сощурился и несильно хлопнул его по ляжке, получая в ответ попытку пнуть его по ноге. Тушенцову сильно не хватало этих тупых игр и поддразниваний. Они были будто зелеными листочками внизу ствола сгоревшего дерева, показывали, что жизнь продолжается даже после пожара, который уничтожил почти все живое, и дарили надежду. — Да некоторым она и не особо нужна, — растерянно сказала Неред, в один момент ощутив себя какой-то лишней между этими двоими. — До конца смены, кстати, осталось всего четыре часа. Юлик, тебе бы лучше поспать, потому что к осмотру ты должен проснуться и быть бодрым. Если ты хочешь выписаться поскорее. — Подожди ты, — Онешко шутливо сморщился и улыбнулся. — Дай просто ощутить, что все хорошо.       Они больше не говорили. Лиза от скуки перебирала документы, лежащие на столе, смотрела диагнозы и назначения. Руслан полусонно гладил Юлика по бедру и думал о своем: перебирал в голове все, что с ними произошло и добавлял к этому свои выводы. Ему рассказали, что произошло в его отсутствие, и Тушенцову стоило огромных сил снять с самого себя вину за то, что он не был рядом, не защитил, когда это требовалось больше всего. Внутри почему-то все сжималось, когда он смотрел на Онешко, на то, как он прекрасно справляется без него, и не отпускало липкое чувство беспомощности.       Когда в кармане у Руслана противно запищал будильник, поставленный на окончание смены, он быстро погнал Юлика в постель, который, к слову, и без этого начинал опасно качаться из стороны в сторону, стараясь задремать, но и сохранить сидячее положение. Лиза завистливо вздохнула и пожелала другу спокойного утра: ей спать было нельзя, как и Тушенцову. Последний проводил Онешко до комнаты и вернулся к девушке.       Юлика Гена, по настоянию его приятеля, проверил одним из первых. Точнее, спешно осмотрел, сказал главе отделения, что кости встали правильно и все, что требуется на данный момент — это заменить через некоторое время гипс. Онешко благодарно смотрел на этого великодушного человека, который взял на себя еще и всю бумажную волокиту, и думал о том, насколько сильно он соскучился по дому, своей комнате, маме. Она ведь точно волнуется, ночами не спит, но так же, как сам Юлик, верит до последнего в хорошее, ждет, что он появится на пороге дома.       Только Руслан сидел на соседней койке и притягивал к себе негатив с каждого уголка больницы. Его лицо было мрачнее всех тех событий, что они пережили, но Онешко не решился спросить его о том, что настолько его расстроило и загрузило, а спокойно перекладывал вещи в своем рюкзаке и прятал подальше все оружие, которое у него лежало. Тушенцов ведь тоже не побывал в интересном путешествии, на его руках намного больше крови, чем у всех остальных, и, когда все примитивные задачи стали легко выполнимы, на смену им пришли мысли о всем совершенном. По крайней мере, Юлику только и оставалось делать свои доводы.       Перед тем, как выйти из больницы, Онешко даже смог свидеться с Даней. Он, нарушая, кажется, все мыслимые и немыслимые правила больницы в его положении, обнимался с Лизой, пока никто из медсестер не видит, а она украдкой целовала его в бледные щеки и все время упрекала, что он неосторожен с капельницами. Кашин помахал ему и ободряюще улыбнулся, когда Юлик ответил ему взаимностью. Парень, убедившись, что с его другом все нормально, побежал дальше по коридору и не увидел, как сочувственно переглянулся с Даней Руслан, идущий следом.       Улица встретила Онешко жестоким холодом. Хорошая погода пропала насовсем — это даже не удивляло, но Юлик все равно поежился, плотнее закутался в ветровку, которую ему купил Руслан, и побежал к припаркованной за забором машине. Тушенцов не спешил к автомобилю и о чем-то долго говорил с Геной, в конце неловко обнявшись и незаметно передав небольшой треугольный сверток. Он бы еще тянул время их отъезда, да только некуда уже было: Онешко, весь взбудораженный, стоял, сердито топал ногой в ожидании, когда его все-таки впустят в тепло, и точно ждал своего возвращения домой. — Ты поедешь к своим родным после того, как завезешь меня? — спросил Юлик у Руслана, стараясь скрыть свое назойливое волнение и хоть как-то разрядить то молчание, которого все это время придерживался парень. — Думаю, у тебя есть повод их навестить. — Нет, — отрезал Тушенцов и, как только Онешко удобно устроился на сидении рядом с ним, завел машину. — Мне не к кому здесь ехать, моя семья со мной не живет.       В голове странной вспышкой мелькнуло, что причина этому совсем другая.       Смотреть на восхищение Юлика было по-настоящему больно, так, что сердце пропускало удары. Он был так рад своей свободе, как самый обычный ребенок, даже не подозревающий, что его ждет впереди. И снова мерзкое чувство слабости неприятно скрежетало внутри черепной коробки Руслана: ему предстояло то, что он, наверное, врагу не пожелает, и он не сможет ничего сделать. Ему придется ранить этого мальчика так глубоко, как до этого никто не мог. — Рус, ты же понимаешь, что ты объехал правильный путь? — через час дороги Онешко оторвался от окна и посмотрел на Тушенцова, до белющих пальцев сжавшего руль.       Руслан сделал еще один поворот и выехал на менее оживленную дорогу. Она почти напрямую вела к кладбищу, которое ему указала соседка Юлика, но тот, кажется, был в смятении и ничего не понимал, оглядывался по сторонам и хмурил брови. Либо он никогда не ездил на могилу к отцу, либо он это делал немного другой дорогой. Когда Тушенцов припарковал машину рядом с высоким остроконечным забором и вышел из машины, парень не двинулся.       Все чувствовали это напряжение. Руслан им обжигался, его будто било током раз в секунду, он был так напряжен, что ноги подкашивались, поэтому игра в гляделки с Онешко через стекло ему быстро надоела. Он открыл дверь машины и почти выволок Юлика наружу, тут же блокируя ее. Парень в руках Тушенцова взбрыкнул и вырвался, отходя на несколько шагов и враждебно смотря на друга, который, кажется, устроил ему злую шутку, откуда-то узнав о смерти его отца. — Зачем ты меня сюда привез?! — Онешко попытался отгородиться от Руслана, выставив перед собой руку, которая не была в гипсе, но это не дало ровно никакого результата: наоборот, его за нее схватили и потащили за забор, к могилам.       Юлик замолчал. Ему не хотелось здесь быть, не хотелось пытаться понять, что происходит и что делает Тушенцов, оглядываясь на надгробия и вычитывая имена. Ему хотелось домой, подальше от места, где он потерял столько слез, где он похоронил огромную часть своей жизни и себя. А его тащили все ближе к отцовской могиле, и все это правда начинало походить на очень плохую и жестокую насмешку. Юлик был бы рад так думать и дальше, но глаза зацепили знакомое женское лицо.       Онешко остановился, как вкопанный, не чувствуя, с какой силой сжимает куртку Руслана, не чувствуя, как его отпускают и нерешительно пытаются отойти.       Он ничего, черт возьми, не хочет чувствовать.       Он любил эту фотографию. Его мама редко фотографировалась, говорила, что совершенно не подходит для таких дел, но когда Юлику удавалось усадить ее и заставить смотреть в объектив, она всегда получалась такая живая, будто готовая засмеяться прямо с маленькой плотной карточки. Каждую хорошую фотографию Онешко старался сохранить и спрятать от мамы как можно дальше, чтобы она не удалила ее, когда в очередной раз засмущается, подумает, что это только занимает место. Эта фотография, именно та, которая сейчас смотрела на него с надгробия, стояла у него на полке в комнате.       Мама на ней очень мило, смущенно и радостно улыбалась, придерживая пышный букет роз, который ей подарил сын на день рождения.       Юлик схватился за горло.       Он мельком посмотрел на Руслана, сочувствующего, молчаливого, и ему стало тошно от этого взгляда, который выражал боль. Недостаточную, такую маленькую частичку боли, которая готова была накрыть Онешко с минуты на минуту, и это выглядело, как усмешка с высоты непричастности. Конечно, это ведь не он остался без самых родных людей, не он хотел присоединиться к ним, потому что дальше уже нет смысла существовать, приходить домой, хорошо учиться, чтобы обеспечить маме и папе хорошую старость. Ему было кого любить и он был любим, пускай его семья не с ним, пускай она существует только в экране его телефона или ноутбука, но они ждали его. Он ведь даже знаком с ней не был. Как он может чувствовать хоть что-то, что по-настоящему, хотя бы отдаленно напоминает то, что испытывает Юлик.       Онешко развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно к машине. Он весь кипел, это выражалось в каждом его движении, дерганом, чересчур злом, и это помогало отсрочить тот момент, когда он не сможет дышать от горя. Оттягивало смерть главного в его жизни. Поэтому, когда ему разблокировали машину, он едва ли не оторвал дверь, пока садился и выплескивал эмоции на все, что только может, раздувая огонь собственной беспричинной ярости.       Руслан сел рядом и посмотрел на Юлика, отвернувшегося на дорогу, чтобы больше не всматриваться в сострадание, которое и его ведь подкосит, даст сигнал слезам и сдавленному хрипу, пустоте, которая заменит утопающий островок семьи в сердце. Это было выше его сил, но терпение заканчивалось, а Тушенцов даже и не думал уезжать, будто ждал, когда Онешко взорвется или что-то предпримет. — Твою мать, ЕДЬ УЖЕ! — срывающимся, будто не своим голосом закричал Юлик и сильно ударил кулаком по бардачку. — ЕДЬ, ИЛИ Я СВЕРНУ ТЕБЕ ГОЛОВУ!       Машина медленно сдвинулась с места и поехала по ровной дороге почти бесшумно от места, где у Юлика остался целый мир.       Он думал, это поможет. Думал, что, если он окажется дальше, эмоции, привязанные к этим людям, хоть немного утихнут, перестанут скрести внутри целый тоннель, утягивая и сердце, и легкие, и душу на самое дно. Но громкий, обрывающийся крик выбросил Онешко из этого хрупкого кокона, которым он пытался себя защитить. Он выкрикивал обрывки фраз, скулил и протяжно завывал, сильно сгорбившись, стараясь стать настолько маленьким, чтобы совсем исчезнуть, стереть себя из этого мира и навсегда забыть. Он вскидывал голову, часто и глубоко дышал, всматривался в свое окружение и не узнавал в нем ничего, кроме цветных пятен, которые врезались прямо в мозг и делали больнее: мир не должен быть таким ярким, как он вообще смеет пестрить такими красками, когда он погружается все дальше в тьму?       Когда она больше не может видеть его таким ярким?       Юлик забыл о Руслане, который сидел рядом и вел машину. Не вмешивался. Не знал, как помочь, как вообще можно совладать с таким ураганом эмоций, когда от намерений Онешко навредить хоть чему-то, будто отомстить за свою боль, на его глазах начал трескаться бардачок, будто от продолжительных и очень сильных ударов. Как Юлик вообще мог влиять на окружающую его реальность и что на самом деле в нем происходило, раз такое было возможно. Знать не хотелось, даже если Тушенцов хотел помочь, перенять на себя хотя бы часть того, что чувствует Онешко. Из-за одного взгляда на заплаканное лицо, выражающее такую боль, которую, наверно, и при смерти не испытывают, хотелось остановить машину и присоединиться к подвываниям.       Юлик не почувствовал, как его вытащили из машины и донесли до подъезда. Он даже не понял, что не знает это место, все, что он мог — это сжать черную куртку, пахнущую смутно чем-то знакомым, и уткнуться в нее, не чувствуя лица от рыданий. Руслан делал все, что мог: пытался дать парню чувство защищенности, пытался немного успокоить поглаживаниями по спине, но в душе он прекрасно понимал, что все эти глупости не сработают. Он не сможет унять колотящееся, готовое выпрыгнуть из хрупкой груди сердце, которое чувствовал даже через несколько слоев одежды. Не сможет заменить любящих родителей, вечную поддержку и бескорыстную любовь. Он мог сколько угодно бы убеждать Юлика в том, что все это правда, но это все равно было не то.       Тушенцов открывает дверь в свою квартиру, кидает ключи на пол рядом с обувью и, не раздеваясь, тащит Онешко в постель, чтобы устроить на своем плече и обнять так крепко, чтобы он не смог вырваться в хаотичных метаниях и желании отстраниться от той малой поддержки, которая ему явно нужна. Его тихая, спокойная до того квартира наполняется скорбью и сдавленными всхлипами.       Они не утихали до самого вечера.       Юлик просто отключился. То ли его мозг посчитал, что эмоциональная нагрузка выше его сил, то ли это настолько его истощило, что Онешко просто заснул, но Руслан наконец-то смог поменять положение и снять с них двоих хотя бы верхнюю одежду. Он аккуратно сложил и вещи у кровати и снова лег рядом с часто и прерывисто дышащим подростком, сгребая его в объятия. Спать он не сможет еще долго.       Это было только начало.