Опция номер

Спокойствие плотной отсеревшей пеленой обнимает за плечи, оборачивается вокруг него, прижимается плотно. Выедает остатки нервного возбуждения, крошит и без того рыхлые мелкие комки страха в пыль. В барабанных перепонках умиротворяюще тихо шумит, и взгляд лениво скользит по спутанным клубкам проводов и указателям на тощих столбах. Ветер колышет ткань льняных вывесок над входом кондитерских и бакалейных магазинов. До дома пройти — два перекрёстка и десяток домов с аспидно-серыми черепичными крышами. Совсем чуть-чуть, отстранённо отмечает Такеши. Или кто-то другой, кто взял автопилот, пока он привыкает к извёрнутой новым боком реальности. Она не особо удивляет, складно ложится поверх старой, и всё же на стыках плоскостей острыми углами торчит несколько новых деталей. Хаято — старый, давно прописавшийся в его голове жилец, который однажды когтями процарапал по черепу роспись о новом месте жительства, вместо печати сплюнул пару раз на ранку, и привет. Звенит в черепушке цепочками ремней, довольно топчется по завоёванной территории. Иногда устраивает облаву: «Что ты тут напридумывал, идиот?», и Такеши исправляется, машет руками — ничего. Всё хорошо, Гокудера. Ты только не бейся головой о стол «не работает, не работает нихера, Ямамото!» и перестань устало повторять: «Жизнь — дерьмо». Такеши несложно отодвинуться, раз это помогает, но насчёт дерьма он не согласен. Поэтому каждый раз, потянувшись на кровати и продрав глаза, надиктовывает на телефон не пожелание доброго утра, а личный прогноз для Хаято — именно таким утро и будет. Хаято нужно просветить раньше, чем он полезет читать гороскоп, разобьёт очередную чашку, увидит, что кофе закончился, небо разрядилось дождём, отключили горячую воду… Там, в маленькой квартирке на втором этаже, больше некому его переубедить. Такеши нарушает ритуал, только если Хаято забывает зарядить телефон. «Йо, Хаято!», и только потом пробежка, душ, разложить ланч по боксам. Жилец в голове напоминает: «А у меня и бокса-то нет…» Последний расплавился в микроволновке месяца два назад, изогнулся по бортам так, что крышка не закрывалась. Такеши улыбается и пакует два. Засовывает конспекты в сумку, а голос: «Мой взял? Только попробуй забыть, будешь месяц списывать алгебру у босса!» Такеши улыбается шире, не забывает. Не забывает о нём, пока нарезает рыбу в ресторане или отмокает в ванне после тяжёлого дня. Не забывает спросить, как Хаято дошёл домой, чем занимается, хочет ли сыграть с ним на компе перед сном. Посчитать, когда у Хаято закончится течка, и заранее договориться с отцом про выходной, чтобы пойти с Хаято в парк уплетать жареные каштаны. Такеши не забывает ловить его после смены в баре, дежурства в школе, тренировки в спортзале. О назначенных другими омегами свиданиях и об их признаниях в любви он почему-то забывает. У него бейсбол, работа в Такесуши, игры в мафию, все дни — смесь ярких событий, гонка за силой, удачей, победой. Поэтому Такеши виновато чешет затылок и искренне говорит: времени нет, сходим в кино в следующий раз. Ему верят: у капитана дел невпроворот. Девочки и мальчики напоминают о себе вновь, Такеши кивает: «Да-да», а потом, забыв обо всём, идёт с Хаято в магазин выбирать тому новый шкаф. Из-за взрыва старый сложился как карточный домик. Бывает. Такеши не собирался ничего менять. Не репетировал речь и не поджидал удобных моментов. Обнял Хаято, как хотел, и слова полились сами. Страшно было только первые восемь секунд: четыре — до первого вдоха и ещё столько же — пока расшифровывал и осознавал ответ. Потом тугие узлы в животе развязались, пересохшая глотка сжалась — Гокудере непротивно! — и заслезилось в уголках глаз. Робость отступила: в запахе Хаято не было кислоты разочарования или морозной ментоловой стужи. Вместо этого горячие вихри ударили по щекам, от жара, казалось, потрескается под ногами пол. Хаято было стыдно. Его почему-то прожгло болью и чем-то ещё — Такеши не угадал, но в этот раз Хаято бесспорно поверил ему, а не своей же сказке про альф и омег. Такеши и сам себе поверил. Куда больше, чем когда говорил: «Он мой друг, мы учимся вместе». Или «Это ничего не меняет, не дрейфь», пока Хаято сидел над ним, бледный как смерть, будто на ужине у Тсуны травануло его, а не всех остальных. Такеши приходил в себя пару раз, выблевал и еду, и яд, а потом и правильные слова. Он же хороший друг, а у Хаято — один из самых паршивых дней в жизни. Если бы Такеши мог тогда щёлкнуть пальцами и восстать из кучки таких же пострадавших от кулинарии Бьянки, он бы обязательно постарался скрасить день объявления результатов не только такими полупустыми словами. Тогда он был прав лишь наполовину, потому что всё начало меняться — сегодня, когда Такеши не услышал отказ и всматривался в насыщенные настороженностью глаза. Будто ловил их в фокус фотокамеры, подкручивал резкость, менял режим, а зелень то тускнела серо-зелёным оттенком ивы и перетекала до холодного мятного, то набирала цвет глубокого, тёмного, штормового моря. Цвет признания, оказывается, такой. Такеши хотел увидеть его ещё раз. Пусть пока это всего лишь признание, что Такеши интересен ему как альфа. Не важно, больше, меньше, чем кто-либо другой, но интересен, и от осознания, что Хаято думал о нём всерьёз — его учитывают, к нему присматриваются, — в груди немного тянет, немного жмёт, прорывается сквозь ребра. Ведь он получил позволение ухаживать за ним как за омегой. Это разрешение попытаться стать ближе и доказать, что никто другой Гокудере не нужен. Такеши думает, от внезапности захлебнётся возможностями, перспективами — не (почти) мечтами, которых не было, которым не давали быть, — но ошибается. Глотнул и попустись. Добрый Хаято вручает спасительный круг: «ещё не поздно поплыть обратно» и «не обольщайся, ты такой не один». От этого даже легче, и Такеши сразу приходит в норму. Дальше всё понятно. Самое сложное — пройти отбор, вступить в игру, а потом не первая в его жизни долгая и изматывающая борьба с Хаято. Именно с ним, а не со вторым противником. Хаято кого угодно крепче будет, даже если речь о Хибари. Такеши рад, что, кроме него, на площадке только Кёя; что Хаято холоден и привередлив, по-своему замкнут и жесток к чужим чувствам. Он их не видит, редко верит, ещё реже ценит. Вот и пришло время, когда его невнимательность и толстокожесть принесла пользу, а не лишь ворох проблем и боли. Хаято не замечает, а тут заметил. Такеши притормаживает за несколько домов до своего, хочет ещё немного пощупать эту мысль до того, как её прервёт шум посетителей в ресторане или просьба отца помочь на кухне. Может, Хибари просто пахнет приятнее и сильнее? Такеши шлёпает себя ладонью по лбу. Ну, конечно, он пахнет лучше, раз не пьёт таблетки. И из-за тренировок остаётся рядом с Хаято вплоть до начала течек. Вот же хитрый жук. Хочется по-детски выкрикнуть: «Нечестно», «Эй, судья, посмотри!», ведь, если бы с Хаято тренировался он, а не Хибари, вопрос выбора даже не стоял бы. Но судей нет, а он больше не в младшей лиге. В его возрасте обвинения проглатывают и не останавливаются. Дело ведь не в способах, правых и виноватых, а том, чтобы у них всё было хорошо. В его глазах хорошо — когда Гокудере можно отсыпать внимания и нежности. Побольше. Не жадничать, не жалеть. Заласкать до дрожи в коленках и потери памяти о любых тревогах. Обнимать, гладить, прижимать ближе, пока не начнёт кричать: «Хватит телячьих нежностей», а сам только крепче за плечи хватается и брыкается так неубедительно, что невозможно сдержать смех. Только Хибари тот ещё скупердяй. «У него это вообще серьёзно?» — с сомнением думает Такеши. Хибари… Он ведь совсем из другого теста: изничтожать врагов — да, тренировать своих — да, защищать своё — да. А как заботиться (по-настоящему, не кулаками) так сразу «сам ему всё купи» и «хочешь, забирай». Такеши смотрит на забор и подсвеченные окна соседей, ёжится от порыва ветра в спину. Он-то хочет. Знать бы ещё, с чего вдруг Хибари передумал. Опять вломиться к нему в гости, что ли?

***

«Йо, Хаято. Ты никуда не сбежал ночью? — спрашивает добрый, со смешинкой голос. — Будешь идти со стороны квартиры?» «Ага-а-а», — в зевке растягивает Хаято и отсылает запись. «Хорошо, увидимся». Не испачканным мизинцем Хаято закрывает мессенджер и продолжает втирать маскирующий запах крем. Рутинная процедура, почти как чистка зубов. А ведь поначалу представлял её как супергеройский ритуал для активации способностей невидимки. Глупо, но в утешение фантазия и не такое придумает, когда у тебя первые течки и стресс, хоть вены вскрывай. Хаято закручивает крышку и откладывает баночку. Исключительности и странностей в его жизни хоть отбавляй, но некоторые вещи просты и неизменны. Утро считается добрым, если Такеши радостно объявляет ему об этом. День объявляется трудным, если Такеши коротко сообщает: скоро будет. Мир идёт трещинами, если Такеши не звонит совсем — ни до трели будильника, ни после. Хаято несколько раз заглядывал в тёмный пустой экран. Время проверить, а не потому, что в груди холодило от долгого ожидания. Но Такеши написал. Хаято нажимает повтор. Задерживает дыхание, пока вслушивается. Ловит ухом смешинки и упорно ищет намёк на обиду: приглушённый скрежет зубов, отголоски металлического звона в словах… Ничего. От этого «ничего» он расслаивается, как молоко: наверху — прокисшее разочарование, внизу ещё теплится чистое, светлое. Благодарное. Хаято путается в ощущениях. Должен же Такеши что-то чувствовать. Переживать, нервничать, ревновать или обижаться. Хаято нужно его непоколебимое «я с тобой», несмотря ни на что, только грош ему цена, если не различает — Такеши накинул маску или ему и правда всё равно, с кем Хаято будет. И не надо обманываться. Из короткой записи Хаято пытается собрать картинку, но не уверен ни в одной из приходящих на ум версий. Такеши не поверил в предложение Хибари? Или поверил, но его не трогает? Хаято не понимает. Его самого бы порвало на лоскуты, между ушами грохотали бы взрывы проклятий и картинки ожесточённых убийств, у него серединка на половинку не бывает. Он знает, было бы так, будь он влюблён. У них с Такеши не так? Хаято закусывает губу. А как у них вообще могло бы быть? Закрыть глаза и представить просто. По-другому как-то. Терпко и сладко, с привкусом вечности. «Ты не исчезнешь, не убеждай меня в этом». У Такеши свой мир в голове, сухие и горячие руки, прямой, искрящийся восхищением взгляд, неубиваемое «никуда не денешься». Никаких соблазнений и намёков, игр бровями и флирта. Такеши бы обхватывал ладонью за талию — будто так можно — и искренне удивлялся «а могло быть нельзя?» И вёл бы его, куда сам хочет. И грел, если решал, что Хаято замёрз. И кормил, если ему казалось, что Хаято должен немного отъесться, потому что у него острые натянутые скулы, острые коленки, острые глаза, а в тяжёлом ремне хоть новую дырку пробивай. Джинсы сползают сами, или Хаято выползает из них. Или ему в принципе лучше без джинсов. «Надень шорты, мы же у меня дома», — всегда говорит Такеши и достаёт те, что Хаято закинул к нему ещё год назад. Может, Такеши не ждал бы от него никакого сигнала и окончательного решения. Не как Хаято видел в фильмах, читал в книгах или слышал от Шамала, когда сеньорит добиваются годами, наворачивая вокруг них круги на приличном, благопристойном расстоянии. Такеши бы его нюхал, дышал им, заботился — открыто, не стесняясь, как щенка выгуливал на улице и с лицом «в этом нет ничего такого, все так делают, как иначе-то». Ему же разрешили, ему же руки развязали, ну и что, что щенок не может открыть рот и чётко, по-человечески сказать: «Я тоже тебя люблю». От него и не ждут. Хаято шумно выдыхает. Похоже на правду. Это в его духе. Но проверять страшно. Они не целовались ни разу. Губы Такеши попадали в макушку, в лоб, в виски, касались плеча и исчезали. Хаято считает, и правильно. Потому что он боится ощутить фальшь или не ощутить ничего, если Такеши коснётся его языка. Или хуже: если он ощутит волну, а Такеши, наоборот, её не словит. Порой оказаться невлюблённым страшнее, чем влюблённым. Но когда Такеши проводит тёплой рукой вдоль позвонков — приятно. Когда носом щекочет за ухом — остро и ярко сжимается в животе. Вероятно, у всех омег на всех альф так в груди тренькает, когда носом утыкаешься в подмышку. Хаято не знает. Сомневается. А в снах высокий альфа с чёрными волосами сжимает руками бёдра и тянет на себя. Вокруг полумрак, и глаза закрыты. Никак не различить, какого они цвета, и по запаху не узнать, будто они снова в сэнто, где всё размыто, продезинфицировано, доказательств преступления нет. На собственной руке штрихкод, чужие — скрыты в воде. Не утопиться бы, не захлебнуться раньше, чем поймёт. Хаято заставляет себя выйти из квартиры.

***

Неприемлемо, чтобы учителя провожали учеников длинным вязким взглядом. Преподаватель вздрагивает и, прижав папку к груди, мгновенно исчезает из поля зрения. Учащимся положено принимать душ только после спортивных занятий. Щуплые ботаники сползают по плитке, мямлят про разлитый сок. Все пятеро. Дежурным недопустимо использовать забытые вещи других учеников. Кёя выбивает щеколду в туалете. Конфискует пиджак Гокудеры Хаято. Кёя неторопливой поступью продолжает обход. На очереди вестибюль, и он заранее прикидывает, сколько запасных замков осталось в подсобке, потому что тот — в третьем ряду, шкафчик пятый с конца — наверняка снова сломан. Хаято не один такой популярный парень в школе, но нарушения, связанные с ним, происходят либо чаще, либо в глаза бросаются сильнее. Кёя статистику у Кусакабе не просит. Грешит как на участников фан-клуба, так и на характер самого кумира. Очевидно, с таким-то идолом туда вступают только самые наглые и отбитые на голову. Когда Кёя перестаёт пить таблетки, его замки почему-то всё так же целы, преподаватели упорно смотрят на носки туфель, а в радиусе тридцати метров от кабинета главы ДК гробовая тишина. Обращений с жалобами в два раза меньше, количество совещаний сократили, а рядовые члены ДК преклоняют колено раньше, чем Кёя успевает искривить губы. Что в очередной раз доказывает: проблема в Хаято, а не в таблетках. В различиях гендеров, вероятно, тоже, поэтому Кёя сравнивает себя не с ним. Он засекает, за сколько метров не глядя улавливает приближение Хаято: сначала без выпитых таблеток, потом с ними. С любопытством исследователя считает поставленные фингалы в дни без лекарств, и дни, когда ладонь Ямамото на чужом плече грозит стать новым официально запрещённым действием не только на территории школы. Рука Ямамото бывает полезна — привлекает дополнительное финансирование спортивных секций и прославляет имя школы на региональных соревнованиях. Но, когда она оказывается чуть ниже лопатки Хаято, Кёя задумывается, так ли важно войти в пятёрку лучших… или один бейсбольный сезон можно пожертвовать очками в рейтинге. Позже чужая конечность оказывается на пояснице, и Кёю посещает мысль, что побед секции бокса в принципе достаточно, а бейсбольный клуб не играет особой роли в повышении престижа старшей Нами. Кёя опирается руками о подоконник, наблюдая за Савадой и его хранителями. Последние тенденции в движении той самой руки и вправду раздражают. Отсутствие крика и затрещины в ответ — тоже. Все мирно прощаются перед тем, как разойтись каждый в свою сторону. Савада направился к воротам, а Ямамото, выпустив Хаято, обходит здание по левой стороне — к стадиону. Кёя отпускает занавеску и отступает от открытого настежь окна — кислорода мало. Садится за стол, задумчиво притягивает конспект к себе. Бейсболисту позволяют прикасаться намного чаще и откровеннее, чем раньше. Это настораживает. Кёя старается пропустить наблюдения мимо себя. Вчитывается в иероглифы, выведенные рукой Кусакабе, остерегается касаний нелепых мыслей. Число, новая тема, первый пример… А ему сказал: «Не можем». Первое допущение, второе, формула, доказательство. А ему три вида пламени стеной и дулю с маком. Два графика, два варианта решения, подстановка чисел, проверка на исключения. А ему сверкающие пятки и несколько дней тишины. Кёя перечитывает страницу заново. Он не заморачивается. Есть куча других задач, над которыми поломать голову куда полезнее. Он так и делает. И Хаято не дал вразумительного ответа. Даже насчёт совместной тренировки без пламени. Кёя читает страницу в третий раз. Всего несколько переменных, краткое условие. У Кусакабе на середине слова закончилась ручка, и он продолжил оттенком потемнее. Строчка за строчкой объяснение их поведению зреет само, по крупицам собирая воедино слова Хаято, изгиб нахмуренных светлых бровей, заторможенный кивок, когда они пересекаются на крыше. Ямамото спокоен как удав и лишь молча открывает перед ним дверь раздевалки, когда Кёя за шкирку выволакивает из неё тела самых борзых. Странный. Ямамото поимённо знает всех, кто дрочит на его друга в душевых, но не вмешивается. На мягкотелость и миролюбие травоядного не похоже, как и на страх перед отстранением от занятий за драку. Тем не менее рукоприкладством занимается Кёя, а сам Ямамото слегка улыбается. Сочувствующе и немного… снисходительно. Фанатикам? Или ему? В груди вздрагивает. Объяснение, наконец, вызревает горечью, и Кёя откладывает конспект. Упирается немигающим взглядом в обложку. Отстранённо подмечает тонкие изломы у корешка. Хаято хотел потренироваться в подавлении и подчинении альф. Что ж, разумно. Кёя откидывается на спинку стула, жмурится до бензиновых кругов перед глазами. Власти над Ямамото у него куда больше, поэтому нетрудно догадаться, рядом с кем Гокудере в разы проще достичь успеха. Не мысль, а сорняк. Жалеет, что дал ей почву и воды. Теперь думай, куда её деть, пока крепкие корневища недостаточно глубоко пронзили почву, не переплелись с корнями других — нормальных — мыслей. Быстрее, пока не пустила новые побеги. Например, что тренировка — это только с Хибари. А с Ямамото всё по-настоящему. Дверь в приёмную резко распахивается, шум вырывает в реальность. Ладонь Кёи с глухим хлопком припечатывает листы, поэтому у сквозняка ни шанса на кражу. Окна — настежь, в проёме — Хаято. На столе зарождается бардак, хотя визитёр не ступил и шагу. Пока. — Я форму принёс. Хаято бросает свёрток на стол, сбивая органайзер для ручек и пластиковый стакан с минеральной водой. Карандаши катятся по полу, надписи расплываются на мокрой бумаге. — Постирал даже, — с едва скрываемыми нотками гордости выдаёт Хаято. Кёя сцепляет зубы. Будто на роду написано, что шумные блондинки будут отравлять существование до конца его дней. Только Дино — в Италии, Рёхей — на соревнованиях, а самый мелкий — тут как тут. Отыгрывается за всех и сразу. Кёя с сомнением смотрит на пакет. Если Хаято сдал её в прачечную, шансы есть. Если стирал сам — можно не открывать. Там или хлюпает, потому что «хозяюшкин» забыл выставить отжим, либо размер рубашки теперь под Хибёрда. — Поднимай всё, что упало. — Под ногой треснула одна из ручек. Кёя встаёт и отодвигает стул в сторону, оставляя Хаято больше места, чтобы залезть под стол. — На конспект будешь дуть, пока полностью не высохнет. — Ты ведёшь конспекты? — взлетают светлые брови. — Тетрадь Кусакабе. Годный обмен: десять минут наедине с буквами вместо часа болтовни с травоядными, а результат тот же. Хаято сгребает в жменю канцелярскую дребедень и грубовато выхватывает пострадавший конспект. Листы изогнулись волной, и иероглифы потеряли чёткость, но разобрать слова можно. — Что за отстой? — Он пробегает глазами первую же наугад открытую страницу. — Я надеялся, в следующем году будет интереснее. — Хочешь обсудить со мной школьную программу? — Нет. — Хаято падает на диван напротив стола и перекидывает руку с зажатой тетрадкой через подлокотник. — Есть тема погорячее. Сегодня на утренней проверке твоя шестёрка была с перевязанными пальцами. Без мизинца. Зелёные глаза внимательно следят за его реакцией. — Что с того? — Кёя понял, о ком речь. — Он второй из ДК, кого я увидел без фаланг. — Хаято взмахивает рукой, суша тетрадку на весу. Злым не выглядит, хотя Кёе всё равно кажется, что сейчас на него польётся поток псевдоморального дерьма. — Мне всё равно, как ты наказываешь своих, — продолжает Хаято, — но, если таких станет больше, им не поверят, что каждый случайно прихлопнул палец дверью или неудачно нарезал колбасу. Ах, да. Савады и Ямамото тут нет. Не польётся. — Вероятно. — Оперевшись о стол, Кёя с равнодушием следит за движением взлетающих и опадающих листов. Дальше что? — Подредактируй ритуал и замени на — не знаю — отрубание пальцев ног, что ли, — предлагает Хаято. — Или закажите мизинцы у Шамала. Он подберёт реалистичные протезы. У его отца тоже два искусственных пальца. Хаято об этом узнал, только когда дон снял их и при нём надел новые, которые привёз Шамал. Ребёнку тогда объяснили, что ничего страшного, вот у Хаято выпадают зубки, а у папочки проблемы с пальчиками. Но всегда всё можно исправить: ноги, руки, сделать пластику отрезанных ушей. Хаято усвоил. По-своему, правда. Вряд ли папа хотел, чтобы он перестал бояться за свои конечности, а проблемы чужих исправлял Бьякурановскими способами. Но как вышло, так вышло. Хаято дёргает уголком губ, собирается сказать что-то ещё, но передумывает. Не солдаты Вонголы. Не CEDEF. Значит, не ему втирать Кёе, как ими управлять. Он вернётся к этому разговору, когда официально объявят, что CEDEF переходит под крыло Кёи. Вот тогда мороки будет выше крыши. — Они отрезали их не по моему настоянию. Хаято думает, что ослышался. — Они сами? Решили продемонстрировать верность? По мнению Хаято, японцы перегибают палку не там, где следует. Он тоже на многое пошёл бы, чтобы доказать преданность Десятому, но отрезать пальцы — верх глупости из-за бессмысленности жертвы. — Нет, они должны были покинуть прежние группировки. И заплатить за свой уход, — поясняет Кёя. Хаято плохо знает негласные правила якудза. Впрочем, сам Кёя тоже пока не особо вник в традиции итальяшек. — А какие правила вступления в твою группировку? — Рука Хаято замирает, будто тихий шелест листов помешает услышать ответ. Он пару секунд молчит и добавляет: — И выхода из неё? Кёя удивлён. Травоядные рассказывали, через какие испытания нужно пройти, чтобы стать частью Вонголы. Но сами не интересовались, как стать частью его собственной организации. — Ты лишь упомянул, что не заставлял их. — Хаято немного тушуется, вспомнив, в каком контексте ему об этом сообщили. — Это всё, что я знаю. — Зачем тебе это? Праздный интерес или сам хочешь вступить? Кёя усмехается, глядя на то, как Хаято рьяно машет головой из стороны в сторону: — Ещё чего! Просто это важно! Забавный. Но Кёя полностью с ним согласен. Очень важно. Немного успокоившись, Хаято накидывает на себя деловое выражение лица. — В Вонголе много способов войти в состав семьи, начиная с правила проигравшего, который подчиняется победителю. — Хаято указывает пальцем на себя, его случай неудачного нападения на будущего босса. — И заканчивая благодарностью за заслуги и помощь в войне. Но если новые члены — представители других семей, с каждой из них договариваются в частном порядке. Мы утрясли всё с Бовино и с моим отцом, чётко обозначили границы и последствия, если действия затронут интересы одной из сторон. Кёя кивает. Переговорщики Вонголы знают своё дело. — Я понимаю, как это работает в мафии, но ты и твои люди… Вы якудза, просто банда или что? — без обиняков спрашивает Хаято. Вот так, рубит с плеча. Лезет под ковёр, в каждую щель, носом по дальним углам — а что тут у тебя, Хибари? Кёя посоветовал бы ему унять пыл и вместо этого изучить, что у него под кинагаши, но туда Гокудере лезть, увы, не интересно. Хаято ждёт. Не верит, что их правила ограничены статутом школы. Знает, закупка школьного имущества и канцелярии идёт через ДК и по их ценам, но это самое невинное из того, чем они занимаются. Раз Кёя контролирует городские фестивали и собирает пошлину с лотков, раз он наложил лапу на бары и клубы, значит, они, как минимум, занимается рэкетом и шантажом как их владельцев, так и мелких чиновников в мэрии. Но это лишь на поверхности. Хибари попробуй спроси. Хаято спросит, что уж. Потому что не получится стоять в белом, пока один катаной головы срубает, а второй отбивает почки высокопоставленным шишкам. Им всем скоро понадобится хороший юрист. Только Кёя либо уже озаботился формальностями, и у него есть такой человек, либо нет, и корона жмёт обращаться за консультациями к Вонгольскому. — Тебе не нужно ни с кем договариваться, кроме меня. — Кёя всё так же продолжает усмехаться, хотя глаза серьёзны. Оценивающе гладит взглядом по лицу Хаято. Не то чтобы с ним нельзя было это обсуждать. По словам Дино, Хаято в том ещё дерьме варился до переезда в Японию, и проявленный им интерес скорее приятен, чем нет. Только Хаято не распространялся о своих старых способах подзаработать, а Кёя не привык делиться первым. Кёя решает ответить на вопрос, заданный ранее: — Правило проигравшего не работает. Я не коллекционирую неудачников. — Эй! — Хаято ловит первый камень в свой огород. — И через постель тоже не получится. — Кёя бросает второй. Гокудеру будто мордой к раскалённой сковородке приложили. А Кёе весело. Конечно, он о Бьянки с Реборном, но лицо Хаято неподражаемо. Оно было бы ещё красочнее, услышь Хаято, какой способ Кёя на самом деле хотел предложить. Рано, решает он. Кёя обходит стол и закрывает окно, подхватывает принесённый Хаято пакет. — Ты свободен? Хаято таращится на него. Сейчас? Вечером? По жизни? Непонятный переход с темы постели. Кёя проплывает мимо дивана. — Или ждёшь конца его тренировки? — Он не собирается развлекать Хаято, если тот интересуется от нечего делать и хочет просто скоротать время, пока Ямамото занят. — Ты куда? Не уходи от ответа! Кёя открывает дверь и, повернувшись вполоборота, вопросительно выгибает бровь. Да кто уходит-то? — Я… — Хаято напрягается всем обескураженным, смятённым существом. Стоит коленями на подушках дивана и, вцепившись в его спинку, осторожно произносит: — Свободен. Кёя протягивает руку по направлению к нему и коротко взмахивает ладонью. В этот раз проблем с пониманием жеста у Хаято нет.