Научишь?

      

но зачем же ты жалуешься, что горишь в аду, если сама продолжаешь танцевать там с дьяволом, моя дорогая?

       Существование, как и сама жизнь, — это не то, о чем можно рассуждать со стороны. Нужно, чтобы оно вдруг нахлынуло, навалилось на тебя, всей тяжестью легло тебе на сердце, как громадный неподвижный зверь. Или же ничего этого просто-напросто нет.        А потом, сидя на разобранной холодной кровати в три часа ночи, ты начинаешь понимать, что вот сейчас живешь. Чувствуешь свою боль и принимаешь ее, как родную. Пусть она ломает и переворачивает твои внутренности, но ты продолжаешь лелеять ее, потому что только она напоминает тебе о чем-то, что, может быть, и было настоящим.        Мне даже не хотелось плакать. Но скорее уже, чем просто потому. Призраки истеричных всхлипов и рыданий в голос так надрывно, что горло начинало саднить, все еще сопровождали меня каждый раз, когда я оказывалась одна. Но быстро отмахивалась от них. Нет никакого смысла. И слезы уходили, вместе со сном.        — Ковалевская, ты слушаешь вообще, что я говорю? — учитель мазнул по моему лицу быстрым взглядом и отвел его.        Глаза закрывались, а желудок скручивало жгутом. Сегодня на завтрак у меня была только сигарета, выкуренная впопыхах в каком-то грязном дворе недалеко от школы. Я не смогла засунуть в себя ни одной ложки чертовой каши, которую приготовила мать, а поэтому вдобавок к сигарете получила еще несколько вкусных упреков.        — Я внимаю каждое ваше слово, — язвлю, скривившись.        Как же невыносимо находиться в этом кабинете. Тут, где в каждом углу только он. Его запах, голос и прикосновения. А потом смотреть на него и получать лишь равнодушный взгляд. Несколько ничего не значащих слов.        Плевать.        Когда шарик лопнул, лишний укол иголкой ему не навредит.        — Дерзить не обязательно, — снисхождение.        Именно так выглядит поблажка девчонке, которая не может справиться со своими рвущимися наружу эмоциями. Не может за секунду просто уничтожить все, что осталось от чувств после того, как он хорошенько потоптался на них.        Мне было тошно смотреть на каждую попытку высказать сожаление или что бы там ни было. Противно даже подумать о том, что он может жалеть меня. Сука-гордость вставала поперек горла каждый раз и не давала вдохнуть. Заставляла захлебываться больной желчью. А потом проглатывать ее, делая вид, что все в порядке. Совершенно паршиво и неумело, но пытаясь сохранить хотя бы толику собственного достоинства перед учителем.        Потому что дело было даже не в нем.        Уже не в нем. А только во мне. В том, к чему я так неистово стремилась. В том, чего неосознанно желала и нуждалась. Не защиты, не поддержки, не участия. Этого никогда не было в моей жизни, а поэтому я уже достаточно приспособилась к существованию без таких красок. Совершенно идиотский самообман и яд, который я принимала за сладкий нектар, нужен был мне, чтобы только сейчас понять насколько он горек и разрушителен. Он должен был вынести наружу все мои раны, но не чтобы вылечить.        Убить.        Потому что только это было моим спасением.        Потому что это - мой выбор.        — Как я могу дерзить своему учителю, — последний вдох. И испытание самообладания.        Бесполезный выпад. Он оставался холоден ко всем словам, от которых раньше вспыхнул бы в момент. А мне оставалось только задерживать заблудившуюся слезу от осознания того, насколько проникновенно чувствительность этого мерзавца может переплетаться с духом, когда на кону стоит такой привлекательный для него кусок тела.        Влад встретил меня у школы и тут же взял за руку. Солнце светило в глаза, пытаясь закончить эту пятницу очень ярко. Мороз щипал щеки, возвращая куда-то в более счастливые и праздные дни детства. Туда, где тебе свобода дается исключительно полетом мысли, только вот как же она сладка и притягательна.        Я соврала. Уже не в первый раз. Но достаточно подло именно в тот вторник, когда пришла домой в удушье рыданий. А через несколько часов мать коршуном налетела на меня с безжалостными обвинениями в прогуле занятий в институте. Мое тело колотило крупной дрожью, а ложь привычно вырвалась из горла. Первое, что пришло в голову.        Немного повздорили с Владом.        Самый неправдоподобный бред, который я могла придумать, но родительница повелась. Даже уселась рядом со мной на пол и обнимала, поглаживая по голове. Она говорила что-то о том, как сложны отношения, и им всегда нужны компромиссы. Какая-то совершенная чушь. А потом просьба, скорее, как приказ, помириться и подумать об учебе.        Мне казалось, что это пройдет незамеченным, но женщина тыкала в меня палочкой абсолютно каждый день, выспрашивая подробности. Поэтому в итоге пришлось сказать, что мы помирились и притащить парня в гости.        Он был рад, а я - просто не спорила. Спасалась, выстраивая вокруг себя подушку безопасности, чтобы попытаться вписаться в эту ломающую меня реальность. Просто сидела на кухне с матерью и Владом, изображала улыбку. Смирившись. Чувствуя внутри себя только труху.        Казаться, но совсем не быть.        Слушать бесконечную болтовню парня, раскручивающегося на моем стуле. И смотреть в практически бесцветные глаза, полные надежды. Что мне хватит только его. Окунуться в этот омут, который окажется лишь лужей. Совершенно неглубокой и до омерзения грязной.        Нет, ты хороший. Правда, хороший. И подходил бы мне идеально, если бы ты не был ты.        Я очнулась и поняла, что парень сидит напротив, но очень близко. Его колено касается моего, а нос - в нескольких сантиметрах. Явно, распахнуто и так по-мальчишески обнажено его намерение притронуться. Может быть, даже наивно, хотя мне ли судить.        Шершавые губы.        Это мне не поможет, увы.        — Оля, а у тебя были отношения?        Мои пальцы скользящие по воспоминаниям и обнаженной спине учителя. Ногти, которые с силой впиваются в его кожу от растекающегося по всему телу удовольствия.        — Нет.        Вдох. Дрожащие пальцы. Совершенно не осторожные, грубые, страстные ласки. Безумие в глазах. Хохочущее. Безудержное.        — У меня не было никого.        И все выходные. В потолок невидящим взглядом. Снова калейдоскоп дурацких картинок. Разводы теней на бумаге. Флер и ломка из-за отсутствия сигарет. До такой степени, такого безумия, что в какой-то момент даже совсем явно. С такой невероятной отчетливостью, я могла осознать, насколько сильно была готова полюбить. Именно сейчас, в эту самую минуту.        Когда ни о какой любви больше не могло быть и речи.        Представить Его будто бы снова прямо, а не сбоку. Все эти новые краски. Увидеть. И вырвать из себя. С кровью и мясом. Или всем моим нутром.        А утром снова еле-еле передвигать ноги, питаясь только своей едкостью и завалявшейся в рюкзаке сигаретой. Но идти дальше, не обращая на это внимания. Потому что иначе быть не могло. Я не могла рассыпаться перед ним, польстив его самолюбию, которое буквально уничтожило мое.        — Раздайте кто-нибудь задания, — Денис бросил листочки на первую парту и уселся за свой стол. Северова тут же встала и продефилировала перед ним, тряся своим немаленьким бюстом прямо перед глазами учителя.        — Денис Алексеевич, — рыжая остановилась посреди кабинета, уставившись в варианты, — это же задания из экзаменов.        — Да, а что такое? — учитель оторвался от писанины в журнале и посмотрел на одноклассницу.        — У нас никто не сдает экзамен по химии, — с вызовом заголосила девушка и тут же уперла руки в бока, — только Ковалевская, — указующий перст в мою сторону. — Вот пусть она и решает это. Всем то зачем?        — А ты что, переживаешь, что тебе мозгов не хватит? — усмехнулась я со своей галерки, и ненавидящий взгляд одноклассницы тут же переместился на меня.        — Заткнись, заучка, — практически взвизгнула Алина. — Ты за свои мозги переживай лучше, а то надует там из окошка и не получишь свою заветную пятерку. Мамочку расстроишь.        Удар ниже пояса.        — Да я не переживаю, — фыркаю в ответ, стараясь показать, что меня совершенно не задели ее слова, — а ты то у нас, видимо, эксперт по заветренным мозгам.        Класс загудел от так кстати оживившей скучный день перепалки. Северова заскрежетала зубами, и ее ноздри начали стремительно разлетаться от злобы.        — Так, быстро прекратите, — учитель хлопает ладонью по поверхности стола и встает, — а то я сейчас вас обеих выгоню, ясно?        Опускает взгляд и вымученно потирает виски пальцами, состроив такое выражение лица, будто бы ему и правда сложно сдержаться, чтобы не выгнать нас взашей из кабинета прямо сейчас.        — Это все Ковалевская начала, — пищит Северова.        — Мне плевать, — монотонно протягивает учитель и выхватывает из рук Алины листочки. — Садись, я сам раздам.        И бросает вариант на мою парту, даже не удостоив взгляда.        Мне было сложно сосредоточиться. Меня разбрасывало по каждому дню в разные стороны так сильно, что я еле собирала себя к его окончанию. Я ненавидела свои трясущиеся пальцы и очередные бессонные ночи. Мне хотелось кричать и выбросить все свои тетради к чертям. Меня разматывало, словно клубок ниток. И сначала так медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам, а потом резко. Как прыгнуть в холодную воду с головой.        Но ведь такая банальность. Метания по кругу. С небольшой задержкой в самой верхней точке, где злость достигала своего апогея.        И я срывала ее. На уроках. Или в перепалках с Северовой. Одноклассница, кстати говоря, всегда была не прочь полаяться со мной, что было очень на руку. Иной раз я замечала в ее карих глазах довольно сильное изумление, когда вытворяла какую-нибудь очередную штуку. Но потом рыжая включалась в игру.        Я сама провоцировала ее, а потом получала ответ. Не боясь. Открыто и с улыбкой.        «Да она, как с цепи сорвалась» — однажды донеслось до моих ушей в столовой, когда Вика рассказывала кому-то из параллельного о моем очередном выпаде.        Сорвалась.        Но мне это было нужно.        Тянулись дни. Занятия бежали одно за другим. Мой организм так отчаянно пытался восстановиться, а я снова бередила свои раны. Пускала из них кровь, потому что не хотела. Не была готова расстаться с моей болью. Не желала ее забывать или избавиться. Но только потому, что в голове постоянно крутилась единственная мысль.        Может стать еще хуже.        Да. Может и будет. Именно в тот момент, когда я войду в кабинет химии, а учителя там не окажется. Когда за его стол сядет какой-нибудь практикант или огромных размеров тетка советской закалки. Похер кто. Он исчезнет. Пропадет даже его равнодушный, вымученный взгляд.        И у меня ничего не останется.        Звонок с грохотом обрушился на мои барабанные перепонки. Я сидела на лавочке недалеко от кабинета химии и не решалась в него войти. День был довольно паршивый с самого утра. Северова, вооружившись своей армией помощниц, зажала меня в туалете и долго блеяла о том, как я ее заебала.        Нога, обутая в изящные туфельки на высокой шпильке, хорошенько пнула мой рюкзак так, что ткань, уже и так порядком натянутая лежащими внутри учебниками, не выдержала и порвалась. Я водила пальцем по небольшой дырке, которая совершенно точно была готова расползтись в огромную, если вовремя не принять меры, и прислушивалась к доносившемуся из-за приоткрытой двери кабинета спокойному голосу Дениса.        — Ковалевская, — услышала я и повернула голову в противоположный конец коридора.        Ко мне вальяжной походкой, засунув руки в карманы, направлялся Вовка. Он улыбнулся, когда остановился около моей лавочки, и на его щеках появились довольно милые ямочки. Странно, никогда не замечала их раньше.        — Что с ним случилось? — он кивнул на рюкзак. — Поймал вражескую пулю?        — Типа того, — усмехнулась я.        — Алинка? — вздохнул парень и сел рядом. Я кивнула.        На секунду повисла тишина, а потом ее разрушил резкий хлопок закрывающейся двери кабинета химии.        — А чего на урок не идешь? — Вовка повернулся ко мне. — Из-за Северовой?        — Нет, — я фыркнула и подняла на него взгляд. — А тебе то вообще какая разница?        — Да никакой, — усмехнулся парень, — там просто Альбина по коридорам шныряет. Если собираешься прогуливать, то лучше свалить отсюда. Она как-то поймала меня и сразу же родакам позвонила. Стерва.        — Ты же знаешь, что учителя меня не трогают, — отвечаю язвительным тоном. — Я ведь продалась им за оценки.        — Олька, — протягивает одноклассник, — да брось ты уже. Вообще, вам вдвоем пора это все бросить. Алинка устроила тут техасскую резню бензопилой, а все и рады поддержать. Пиздец бредятина.        — А разве не тебя пытались выпереть из школы из-за всего этого? — спрашиваю уже более мирно, но все равно кошусь на него исподлобья. С чего вдруг такое участие?        — Выпереть — это ты загнула, — фыркнул он. — Ну да, Светлана орала, конечно знатно. Ни разу еще на нее так не находило. Предки на измену сели. Да и я, честно говоря, немного тоже. Но кто нас выгонит в одиннадцатом классе. Мы, как эти, неприкасаемые.        Он состроил псевдобрутальное выражение лица, и я засмеялась.        — Так что, идешь на химию? — спросил парень, и в его глазах засияла надежда. Кажется, ему нужен был только повод. Или собеседник, чтобы скоротать этот урок.        — А у тебя есть сигареты?        Наверное, если бы я вела дневник, то определенно бы в нем написала, что сегодня день, когда я первый раз прогуляла урок. Такое себе событие конечно, но моя жалкая жизнь ими никогда не пестрила. Поэтому вот так, быстро перебирая ногами по школьному линолеуму, в легкой пробежке за одноклассником, я пыталась вырваться. Из всего, что было вокруг меня.        Вовка снова привел меня в старое крыло. Там, чуть дальше туалета, в котором мы пьянствовали на юбилее школы, был запасный выход. Совершенно хлипкая, деревянная дверь противного красного цвета. Одноклассник ловко снял верхнюю фанерку и так же ловко перелез на другую сторону.        А я за ним.        На улице был мороз. Снег валил огромными хлопьями. Я чувствовала, как холодная, подтаявшая влага пробирается через дырку в подошве моей истоптанной сменки и замораживает ступню. Но не обращала на это должного внимания. Смотрела, как одноклассник достает сигареты из заднего кармана джинсов и протягивает мне, а потом с интересом наблюдает за моей первой затяжкой.        — Я до последнего не верил, что ты закуришь, — смеется Вовка и треплет меня по плечу. — Думал, что тогда просто за компанию со всеми. А оказывается, как много мы о тебе не знаем, Ольга.        И это хорошо. Как и стоять тут, корчась от холода и упиваясь вкусом сигаретного дыма. Хохотать над глупостями и находить что-то общее с человеком, с которым и десятью словами не перебросилась за все годы учебы. А потом выбежать под снег. Проскользить несколько метров по морозной корке асфальта тонкой подошвой балеток и в итоге все-таки смачно грохнуться на спину, напрочь отбив копчик. Лежать и смотреть в небо, представляя себя Андреем Болконским.        Тоже искать покой.        Или почувствовать, как промокают джинсы.        — Олька, вставай, — Вовка хватает меня за руку и дергает на себя. — Совсем ебанулась на снегу лежать?        Видимо, именно так.        — Пойдем, — хохочет парень, — звонок уже скоро.        Мы снова пролезаем в это маленькое отверстие в двери, оказываясь в теплой школе. А потом Вовка аккуратно закрывает его той же тонкой фанеркой. Просто самое идеальное преступление. Но даже как-то обидно, что только в последний год учебы познаю все прелести этого здания. Говорю об этом Вовке, а он смеется, убеждая, что я не так уж и много потеряла. Тихо переговариваясь, мы поворачиваем к лестнице, сталкиваясь лоб в лоб...        - Вы что тут делаете?!        С раскрасневшимся лицом Альбины.        А потом начинает происходить какой-то сюр.        Завуч орет так, что, кажется, стекла сейчас вылетят. Она готова захлебнуться своими словами, потому что не успевает выплюнуть все, смотря на меня выпученными глазами. Вовка что-то путано ей пытается объяснить, но женщина ни в какую не желает его слушать. А перед моими глазами уже почти появляется разгневанное лицо матери, когда до нее долетит вся эта история через телефонные провода. Но завуч не тащит нас к себе в кабинет, чтобы сразу обрушить всю кару на плечи, а направляется к химику.        Ведь только его не хватает для полного счастья.        В кабинете мы оказываемся вместе со звонком, встречая невероятно довольную улыбку Северовой в дверях. Вовка показывает ей средний палец, за что вызывает новою волну негодования Альбины. Она плещет слюнями и жестами, объясняя Денису, где откопала учеников, которые вообще-то должны быть на его уроке.        Просто невероятно! Да как мы только могли позволить себе такую наглость!        Учитель присаживается на край парты и наблюдает за всей этой картиной, задумчиво вертя в длинных пальцах ручку. Не собираюсь на него смотреть, но не выдерживаю. В темных глазах плещется раздражение. Не конкретное. Какое-то всеобъемлющее и вроде бы даже равное ко всем участникам этого спектакля.        — Оля, я не понимаю, что на тебя нашло? — вздыхает в очередной раз Альбина. — Ладно Аверин, но ты!        — В смысле, ладно? — воскликнул Вовка и усмехнулся. — Что теперь, если Оля отличница, значит не может урок прогулять?        — Оля ведь сдает химию! — взвыла женщина. — Денис Алексеевич, вы только посмотрите на них! Аверин, ты что, решил все-таки добиться, чтобы тебя исключили? Твое счастье, что сегодня Светлана Евгеньевна уехала, а то сразу бы к ней отправился. И Ковалевскую бы с собой прихватил, чтобы не повадно было!        По спине все же пробежал холодок.        — Альбина Станиславовна, давайте не будем впадать в такие крайности, — подает голос Денис, вставая и подходя к месту бойни. — Они обязательно отработают мне урок.        — Да я уже не знаю, что с ними делать! — завуч тут же зацепилась за слова учителя, чтобы продолжить свои жалобы. — То устраивают из школы бар, то уроки срывают. Худший класс на параллели! Просто ужас! А Оля, — Альбина поворачивается ко мне, — надежда наша, медалистка, и вот - держите, распишитесь! Уроки прогуливает. Да еще и перед пробным экзаменом!        — Альбина Станиславовна, простите, этого больше не повторится, — начинаю я выдавливать заготовленные слова.        — Это ты не мне говори, — восклицает женщина. — Извиняйся перед Денисом Алексеевичем. Он помогает тебе с подготовкой. Занимался с тобой дополнительно, и вот такая благодарность?        Да, знала бы ты, кошелка, чем он со мной занимался.        — Оля, что с тобой происходит? Ты вернулась с каникул совершенно другой! Петр Ильич жаловался, что у тебя с алгеброй начались проблемы, — продолжила она, проникновенно заглядывая мне в глаза. — Я понимаю, что сейчас такой возраст и совсем не до учебы, но ты ведь знаешь, как твои родители переживают по этому поводу. Если так продолжится, то мне придется попросить у них помощи, чтобы ты наконец-то взялась за голову.        Заткнись, заткнись, заткнись!        — Я думаю, что это все просто последствия долгого отдыха, — улыбнулся учитель. — Ничего страшного, со всеми бывает. Она обязательно соберется, правда?        Напряжение. Ломающий меня взгляд.        — Да.        Альбина снова заохала, но Денису, видимо, уже так надоело слушать этот концерт, что он пообещал провести со мной беседу, чтобы поскорее выпроводить впечатлительную даму. Женщина еще раз всплеснула руками и вцепилась в Вовку, забирая его с собой в свой кабинет. Вот кому точно сегодня будет не сладко.        Дверь захлопнулась, и повисла тишина.        Я сжала кулаки и с вызовом посмотрела на учителя, готовая отбить любой удар.        — Довольна? — выдохнул он и снова присел на край парты.        — Очень, — фыркаю я. — А вы, Денис Алексеевич?        — Прекрати, — его голос звучит так неожиданно ровно, но стальные нотки все равно не проходят мимо моего слуха. — Не надо строить сейчас из себя малолетнюю сучку, которой ты пытаешься быть последние две недели, ладно?        — А тебе не обязательно пытаться делать вид, что хочешь проводить со мной воспитательные беседы, — язвлю в ответ, складывая руки на груди.        — Оля, я правда хочу поговорить с тобой, — отмахивается от моего укола, как от надоедливой мухи. — Я знаю, что тебе не просто, но послушай меня. Это все. Все, что ты сейчас пытаешься сделать, оно не стоит того, понимаешь?        — А что я сделала такого? — взрываюсь тут же. — Ну, пропустила один урок! Они у тебя не священные!        — Да если бы ты сделала только это, — он начинал заводиться. — Думаешь, что я не знаю? Не хожу в учительскую и не разговариваю ни с кем? Ты понимаешь, что у этих нафталинщиц только и разговоры, что о тебе, — его голос становился жестче с каждым словом. — А что случилось с Олечкой? Как же наша медалисточка? Может быть, ты еще этого не замечаешь, но ты начинаешь заигрываться. Плевать на все эти твои выступления на моих уроках, видит Бог, я это заслужил, но зачем ты крушишь все остальное?        Он сжимал ладонь в кулак, пока все это говорил. Так сильно, будто бы ему хотелось меня ударить. Я не понимала, что именно так сильно его распалило, но внутри меня все разом восстало, когда раздражение в глазах напротив стало таким явным и заметным.        Какого же, сука, черта?        — Остановись, слышишь? — выдавливая сквозь зубы. — Ты рушишь, блять, свою жизнь. Не мою. Мне вообще нет дела до твоих выходок.        Удар хлыстом.        — Тогда какого черта ты высказываешь мне за них?        — Да потому что ты делаешь все это мне назло, — решительно заявляет он. — Я не знаю, чего ты пытаешься добиться, но скажу тебе сразу. Это не имеет значения. Все твои истерики ничего для меня не значат. Устраивай их своей матери или кому-нибудь еще, кому не все равно.        Он шумно выдыхает и проводит пятерней по волосам, зачесывая их назад, а потом снова смотрит на меня.        — Я говорю сейчас с тобой только, как твой учитель, — захлопнув на своем лице маску равнодушия, продолжает Денис. — Ты все еще остаешься моей ученицей, и пока с этим нельзя ничего поделать. Я просто хочу, чтобы ты не наделала глупостей, о которых потом пожалеешь.        — Как учитель значит, - шиплю в ответ.        - Да.        - Хорошо, - киваю, сжимая в руках лямку рюкзака. - Но тогда и ты прекрати. Не смей строить из себя самаритянина, желающего наставить меня на путь истинный. Впаривать мне всю эту хуйню о том, что правильно делать, а что - нет. Прекрати! - вскрикиваю я. - Ты не имеешь на это право. Ты не можешь трахнуть меня, а теперь учить, как вести себя после. Не можешь!        Срываюсь с места и уже направляюсь к двери, но учитель хватает меня за руку.        - Оля, стой.        - Нет, - со злостью вырываю руку из его хватки и смотрю со всем презрением, на которое только способна. - Не трогай меня! И не смей, блять, ко мне приближаться, ясно?        Собственный голос застывает в ушах, вместе с грохотом захлопнувшейся двери.