Овеянные дымом

      Возвращаться, как ни странно, было труднее, чем идти в безвестность Аместриса. Хотя чего же странного? Фу погиб в битве с чёртовым Брэдли, и при этом у Лина за пазухой лежал настоящий философский камень. В его недрах полчища душ вопили от страшных мук, и Лин слышал отголоски этих криков, слышал даже сейчас, с покрытой головой находясь под палящим солнцем пустыни. Руины Ксеркса давно уже лежали за спиной.       Син.       Лин, Лан Фан, покойный Фу и небольшой эскорт для него, Мэй Чан — и Шао Мэй, конечно! — почти подошли к границе империи.       Син…       Воздух плавился от жары, но идти оставалось совсем немного, поэтому они все единогласно решили выдержать полуденный переход. Не было ли это ошибкой? Нет! Лин, стиснув зубы, покачал головой. Он и без того слишком много времени потратил на беды Аместриса, едва сам не погибнув при этом. Они с Лан Фан, найдя для Фу сопровождение в виде каравана, торговавшего на востоке Аместриса, отправились домой при первой возможности.       — О! Смотрите! — ворвался в мысли Лина звонкий голос Мэй Чан. — Пограничные заставы!       И правда, впереди показались невысокие каменные укрепления — самые подступы к Великой Западной крепости. Эта крепость стояла на всём протяжении границы империи на западе. Лин усмехнулся, глядя на зубчатые верхушки укреплений и знакомые крыши-пагоды над парадными воротами. Стены пыльного, бело-песочного цвета почти сливались с пустыней.       — Господин, — повернула к нему голову Лан Фан.       — Да, — ответил он коротким кивком. — Мы вернулись домой.       В дневном переходе отсюда пустыня понемногу заканчивалась, песка становилось всё меньше, их сменяла плодородные леса да рощи, сейчас, зимой, не столь пышные. Лин сделал осторожный вдох. Душный воздух не принёс ему приятных ощущений, но под ногами уже чувствовалась родная земля: вены драконов пронизывали не только империю Син, само собой, но здесь, дома, их ток был привычным. Шаг за шагом это чувство усиливалось. Лин никогда такого не испытывал, а ведь настоящий император как человек, самый жадный в стране, не должен был удивляться такому.       — Господин, — снова обратилась Лан Фан к Лину Яо и опустила многозначительный взгляд на тот его карман, в котором, она знала, лежало страшнейшее изобретение древней алхимии. Лин понял её моментально. Не только он, не только она, не только Мэй Чан могли через каналы ци ощущать движение энергии мира.       Но один философский камень не равнялся тем, что служили гомункулам сердцами.       По крайней мере, Лин на это надеялся, иначе его клан находился под угрозой.       — Скоро наши дороги разойдутся, — отметила Мэй Чан сдержанным тоном. Лин посмотрел на неё, на то, как она сжала кулаки, с какой неестественно прямой спиной шла. — Мой клан гораздо слабее твоего, Лин Яо. Ты обещал, помнишь? Я спрашиваю тебя как наследница клана Чан.       При этом Мэй Чан избегала его взгляда. Уставилась вперёд и головы не повернёт, хотя согнать со щёк краску стыда так и не сумела.       — Разумеется, — совершенно серьёзно ответил ей будущий глава клана Яо — и, вероятно, будущий император Син. — Не собирался бы помогать, ничего не пообещал бы.       Стоило ли говорить об этом здесь, сейчас, когда за спиной шагало с десяток людей торгового каравана, не то чтобы очень хорошо Лину знакомых? Мэй Чан больше ничего не сказала. Лан Фан тоже покосилась мельком на спутников, ненадёжных в преддверии большой борьбы за престол. Лин был обязан победить. Не только потому, что всегда болел сердцем и за пятьсот тысяч людей клана Яо, и за саму империю.       Он видел своими глазами, что мог сотворить со страной человек, для которого народ был всего лишь ресурсом.       Син заслуживала лучшего.       Встряхнувшись, Лин ещё раз посмотрел на каждого из своих спутников и повернул голову к караванщикам и их торговым обозам, в одном из которых лежал старик Фу. Старик… В среде воинов-теней, на севере империи и на северо-востоке их называли «ниндзя», верили, что ценность жизни человека определяется его смертью. Несмотря ни на что, Фу вернулся на Родину героем.       Лин перевёл взгляд вперёд, на стражников, которые стояли на нижних выступах стен, аккурат над парадными воротами Запада. Облачённые в лёгкие доспехи, а иные и в одежды без толковой брони, чтоб было проще двигаться в условиях пустыни, они внимательно наблюдали за караваном и отрядом Лина, а в руках держали копья с алебардами — бесспорно, прекрасное оружие, но как же быстро одолели бы этих бойцов аместрийцы… Лин не сомневался в доблести подданных империи — разве Лан Фан не была тому подтверждением? — но вдруг с кристальной ясностью понял: в случае войны с Аместрисом победа бы им не светила.       — Кто идёт, назовись! — крикнул во всю глотку мужчина в нагруднике с узором дракона.       Хоть Лин и провёл последние дни с такими же синцами, как он, слышать родную речь после всего пережитого в стране, говорившей на языке совершенно ином… Лин поймал себя на том, что улыбается.       Когда все остановились, глава каравана сделал шаг вперёд и назвался, доставая из рукава свиток, вероятно, со списком своих подчинённых. Один из стражи, получив эту бумагу на руки, развернул, пробежался по перечню взглядом, и караванщики представились один за другим, дошла очередь и до Лина.       Наследник клана Яо вернулся домой, чтобы побороться за трон, но об этом пока никто не должен был знать. Лин придумал себе ненастоящее имя, как и Мэй Чан следом за ним. Стражник косо посмотрел на их похожие на лохмотья одежды. Лан Фан держалась молча, пока к ней не обратились, и назвалась служанкой. Её имя записали, как и полагается, бессмысленной строчкой в регистре, которая потеряется среди тысяч подобных. Затем пришлось показать, что везёт караван, включая и тело Фу.       — Подданный империи Син, пострадавший в ходе разборок в Аместрисе, — пояснил Лин Яо, не скрывая печали. Хорошо, что тон он удержал спокойным.       Охранять границу было делом нелёгким и невероятно ответственным. Порою бывало, что стражникам не нравилась самая мелочь, а они уже не пускали в страну, однако сейчас обошлось. Их не подкупили враги клана Яо, знавшие, что Лин отправился в Аместрис. Они не забрали себе тело Фу, чтобы похоронить где-нибудь здесь в безымянной могиле, как делали, если подозревали, что провозится что-то внутри самого тела. С каждым шагом Лин чувствовал всё сильнее живой ток вен дракона империи Син.       — Наша страна задыхается, — едва слышно произнёс Лин, обращаясь то ли к себе, то ли к Лан Фан, но тщательно проследив за тем, чтобы это не услышал чужой, непричастный к дворцовым делам человек. Мэй Чан, напряжённая, как паутина под струёй ветерка, повернула голову в его сторону. — Ей нужен новый правитель.       В ответ не раздалось ничего.       Последние бастионы границы остались за спиной. Шуршали по песку колёса повозок, стучали копыта верблюдов, слышалось фырканье этих выносливых по меркам пустыни животных, торговцы уже заводили неспешные беседы друг с другом, в основном о том, какой рынок лучший, какие начинаются ярмарки и в чём нуждаются жители Син. Торговый караван не собирался сворачивать с Шёлковой Нити, выйти на которую вскоре предстояло им всем, а после дойти до города — гнездовья клана Яо.       Философский камень в рукаве Лина как будто потяжелел, и души в нём словно завыли ещё громче, стали давить на разум, окутывать, но то был всего лишь туман. Лин Яо следил за людьми вокруг и не замечал ничего странного, все шли как идут, обеспокоенные исключительно своими делами. Конечно, это не касалось Мэй Чан.       Шёлковую Нить она покинет первой.       — Лин Яо, — заговорила она. Шао Мэй, вцепившись ей в плечо коготками, подняла мордочку и внезапно ощерилась, раскрыла пошире пасть с острыми зубками. — Через десять шагов меня здесь не будет. Помни, что ты мне пообещал.       Впереди маячил перекрёсток, сжатый с трёх сторон дивными рощами. Пронизанные дыханием ветра, уже не убийственно знойного, они шелестели, мерцая то одной, то другой стороной пожелтевших, покрасневших листьев под лучами солнца. Тонкий ковёр из листвы устилал землю вокруг и бесконечно шелестел, не оставался бездвижен. Отвлекаться на природу было приятнее мыслей о делах политических. Лин не спеша втянул воздух носом и беззвучно выдохнул ртом.       — Я отвечу тебе то же самое, что уже говорил до этого, — заявил он твёрдым тоном. — Мой клан, как и твой, не величайший, поэтому я понимаю твои чувства.       — Я буду ждать, Яо! — не сдержавшись, выкрикнула Мэй Чан, и Лин чуть не засмеялся: голос её дрожал, в глазах как пить дать стояли слёзы, но он не успел это увидеть.       — Её учителем был ниндзя, — задумчиво протянула Лан Фан, останавливаясь вместе со своим господином посмотреть на кроны ближайших деревьев, среди которых затерялась тень маленькой юркой девчонки. — Или зверь, а она оказалась прекрасным учеником.       Путь лежал по Шёлковой Нити до самого Хуачэнбао, и там торговый караван получит вознаграждение за помощь клану Яо с телом его верноподданного Фу. Похоронить его и тайно доложить родителям о философском камне — вот первые два дела, с которыми предстояло разобраться Лину. Хуачэнбао, Хлопковый Замок… Город, по праву принадлежавший древнему клану Яо.       Пятьсот тысяч людей, возлагавших надежды на Лина.       Он и Лан Фан спешили добраться до Хуачэнбао, иногда даже заводили беседы с караванщиками, и последние, если были в настроении, поторапливали остальных. Особенно беспокоились те из них, в повозке которых лежал покойный Фу. Как же, презрительно скривился Лин, ведь труп без должного ухода не мог благоухать. Старик… Столь глупо погибнуть на чужой земле, воюя на чужой войне, пусть даже за правое дело…       Покачав головой, Лин повернулся к Лан Фан. Глаза у неё были сухи, только болезненно блестели, глядя на дорогу. Полтора дневных перехода пролегало отсюда до их родного города, и Лин наконец-то встретится с отцом и матерью.       Шёлковая Нить бежала дальше, а Лин Яо с Лан Фан, оставив коней, которых им любезно предоставил караван, и хозяин повозки с покойным Фу сошли в оживлённом городе до четырёхсот тысяч жителей. Лин не желал терять времени.       Он пересёк распахнутые парадные городские ворота вместе с потоком торговцев из соседних провинций, крестьян с мулами и ослами, нагруженных мешками с рисом, просто бродяг, что надеялись найти здесь если не приют, то работу, а у некоторых Лин краем глаза заметил ожоги, ошейником обтянувшие шею. Рабы. Лан Фан обогнала нескольких таких и обернулась к своему господину, прежде чем указать караванщику на ближайший поворот.       Лин нырнул в сеть с детства знакомых улиц, где в ряд стояли чайные домики, мастерские, увеселительные дома, а громче всех, конечно, был рынок у самых внутренних стен, что отделяли дворец клана Яо от остальной части города. Не будь Лин один, не будь он столь потрёпан, не будь при нём философского камня, он прошёл бы по главной дороге города, показался бы жителям, внушил им чувство, что их господ ждёт победа, и никак иначе. Но — увы. В Аместрисе Лин говорил, что имидж его не волнует, он готов унижаться сколько угодно перед простолюдинами, если это поможет клану Яо, и не сказал ни слова лжи, но это было в Аместрисе, далеко от Хуачэнбао.       Вдобавок в город наверняка затесались лазутчики его политических врагов.       — Мы войдём через ворота для слуг, брат Цзан Цэн, и вас вознаградят, — пояснил Лин Яо караванщику — плотного сложения, низкому человеку с круглым, как лунный пряник, загорелым лицом.       Тот не без зависти и подозрения покосился в ответ. Разве стал бы обычный подданный Син, каким Лин старался всем показаться, говорить вот так запросто о родовом замке Яо? Лин улыбнулся широко и по-дурацки, как часто делал в Аместрисе:       — У меня мать на кухне всем заправляет, так что…       — На кухне? — Взгляд Цзан Цэна потемнел ещё пуще. — Что в таком случае с моей наградой?       — О, не извольте беспокоиться, — хитро улыбнулся Лин и кивком указал на шагавшую рядом невозмутимую Лан Фан: — Вы везёте её родного деда, а они связаны узами крови с кланом, подчинённым Яо. Яо не оставят своего человека. Возможно, вы даже встретитесь с… Ох, я не могу произносить их имён!       Имён своих родителей. Кровным отцом Лина, как и всякого возможного наследника престола, был сердце и светоч страны — император. А вот теми, кого предписал закон… Мать его, утончённая, изящных манер Юэчжу Яо, больше всего на свете любила собственный сад и сочинения отцов Великого Дао. Собрание этих трудов с незапамятных времён хранилось в библиотеке дворца. Отец же по букве закона, Фэн Яо, руководил кланом и вёл дела политические, был сдержан, принципиален, к своим близким удивительно мягок. Лин не мог подвести родителей. Если подведёт, до самой смерти себе не простит.       Он был обязан им всем, что имел, включая самого себя.       — Но учти, кухонный мальчишка, — посмотрел на него сердитый караванщик, — к своему труду я жду уважения.       — Само собой.       Лин про себя тихо фыркнул. Для многих людей было важно, какого ты положения в обществе, вот только всё это обращалось в ничто перед лицом смерти.       Узкие боковые улицы и переулки местами сияли, словно главные нити города, а местами источали зловоние. Лин едва не поперхнулся, свернув за угол и угодив на склад мёртвых людей, и Лан Фан, приученная защищать господина, шагнула было вперёд — и вовремя притворилась, что споткнулась и едва не упала, вскрикнув истинно по-девчоночьи.       Караванщик за плечом поморщился:       — Вы когда в последний раз были в этом городе?       — Простите, — склонила голову Лан Фан.       — Мы покинули Хуачэнбао несколько лун назад, — ответил Лин Яо тоном пожёстче, хоть и постарался не выдать своего настроения. Это он знал правду о девушке, которая с малых лет была его верной тенью. Для караванщика она оставалась жалкой служанкой великого клана, о которой не позаботилась и собственная мать, ноги-то, к примеру, остались как у воина, не чета тем, что у изящных красавиц.       Караванщик снова поморщился.       Его можно было понять, ведь один из сыновей сильного клана и отпрыск кухарки в их доме — совершенно разные люди.       Они продолжили путь. Лин действительно отправился в Аместрис ещё летом, когда ветер пропитывал зной, знать переезжала во дворцы на севере, а простые мужчины гнули спины в поле, защищаясь от солнца широкими шляпами. Лин вырос в этом городе. Он не видел простых людей каждый день, но присматривался к ним, ему было любопытно, кто в конце концов станет его подданными. Поэтому так легко удалось прикинуться одним из попрошаек в Аместрисе, ох, это сильно не понравилось бы отцу.       Лин стиснул зубы. У него были дела поважнее очередных умерших в нищете от голода. У него были дела поважнее, дела власти, дела империи. Все эти слова были ложью! Лин никогда не станет таким, как Кинг Брэдли! У него в потайном кармане лежала и обжигала кожу сквозь ткань страшнейшая из тюрем для душ… Никогда Лин не забудет об этом.       Чем дальше они шли, тем больше мрачнел караванщик Цзан Цэн. Колёса повозки стучали о камни и ухабы на дороге, пока путь наконец не вывернул на улицы более обустроенные. Через внутренние врата удалось спокойно пройти, а Лан Фан так и вовсе проскользнула мимо стражи незамеченной. Лин хотел бы тоже овладеть искусством ниндзя, но понимал, что эта стезя не для него. Он смотрел на дворцы, беседки, сады и мосты, дома о двух, трёх, четырёх этажей, украшенные резными драконами, золотыми рыбами, роскошно-красными фонарями, витыми узорами перил на крыльцах и балконах, даже белыми пятнами снега в вечно затенённых местах, чувствовал себя дома — и его тошнило.       Он вернулся.       Он вернулся за властью.       Чтобы люди больше не умирали в нищете от голода.       Одетый как бродяга, Лин, уже без сопровождения, ступая по осенней листве, поднялся ступень за ступенью к чёрному ходу во дворец. Этой дорогой обычно пользовались слуги. Вот и сейчас мимо шмыгнул мальчишка, сжимая в руках деревянный таз, наполненный водой и сырыми овощами. Лин придержал дверь и шагнул внутрь, в сухой воздух служебного яруса.       Он был один. Лан Фан незнамо как получила весточку как раз на подходе к поместью и увела караванщика к службам своего клана сразу, как они перешли ворота. Разумеется, с ведома Лина Яо. Его же, в свою очередь, должен был встречать…       — Отец.       Он вышел из недр узких коридоров в небольшой зал, что одной стеной примыкал к бамбуковой роще. Света сюда проникало немного. Отец никогда не любил его избыток и стоял не в углу, но в самой тёмной части зала, в одном из своих домашних облачений. Губы дёрнулись было в улыбке: отец всегда любил фиолетовый, — но сейчас было не до смеха.       За эти месяцы город изменился, и не в лучшую сторону, а вместе с ним словно ослаб и Фэн Яо. На непривычно бледном лице его углями чернели глаза, не скрывавшие напряжения.       Лин замедлил шаг и встал посреди зала в пяти шагах от отца. Преклонив голову, ответил на его встревоженный взгляд:       — Отец. Я вернулся не с пустыми руками.       Они оба знали, что именно принадлежало теперь их клану. Души, пленники философского камня, вновь закричали, заполнили голову, зал, дворец, город, страну… весь мир душераздирающим воплем, как будто бездна раскрыла пасть. Услышит ли отец? Почувствует ли? Лин едва удержался на ногах.       — Давно не виделись, Лин Яо.       Слишком устало прозвучал голос отца. Лин внимательно на него посмотрел, заподозрил, уж не болен ли тот.       — Идём, — со знакомой тёплой улыбкой позвал он и повернулся к деревянным раздвижным дверям. — Здесь не самое подходящее место для наших бесед.       — Действительно.       Слуги привыкли не задавать вопросов и только кланялись и отводили глаза, если им случилось пересечься с господами. Лин шёл немного позади отца, держал подобающее расстояние, пока их могли увидеть другие. Они миновали столовый зал, затем пошли парадные, украшенные вдоль стен колоннами, которые змеистой лентой обвивали драконы. Лин всматривался в обстановку, знакомую с детства, и пытался не слышать вой пленных душ. Он расскажет родителям о философском камне и о бессмертии, даруемом им, но ни в коем случае — как его создавать.       Стражники открыли двери на веранду, соединённую с внутренним садом тремя длинными ступенями. Лин фыркнул, осмотрев себя, лохматого, неумытого, и вдруг понял, насколько же ему всё равно. Они с отцом перешли уже несколько мостиков, которые горбатились над речками сада. Лин, ступив в тень, поднял голову и запутался взглядом в голых ветвях персика. Казалось, от краткого созерцания и шум вокруг утихал.       — Ты раздобыл бессмертие.       В саду не было никого, кроме них двоих, поэтому Лин спокойно ответил, уже не слишком церемонясь:       — Да. Но я не уверен, как господин император сумеет распорядиться этой силой.       — Мы сможем доказать действенность добытого тобой средства? — полуобернувшись, нахмурил брови Фэн Яо.       — Возможно, понадобится помощь наших алхимиков, — Лин ускорил шаг и наконец поравнялся с отцом. — Но с этим предстоит разобраться ещё здесь, в Хуачэнбао. Что говорит матушка?       — Госпожа Юэчжу… Госпожа Юэчжу говорит, клан Хань как с цепи сорвался. Особенно осторожен будь именно с их людьми. Подробности она расскажет тебе сама, Лин.       До самого дворца госпожи они не сказали больше ни слова. С каждым шагом, казалось, философский камень жёг кожу сквозь ткань всё сильнее, и Лин волей-неволей ускорился, а с ним и его отец. Они оба хотели побыстрее разобраться с планами клана на трон. Парадная часть поместья, где можно было принимать гостей, проводить вместе с ними досуг, устраивать чайные церемонии, постепенно сменилась домами и службами личных покоев господ. Двуярусными, как правило.       Лин нахмурился, снова вспомнив Аместрис, шумный, современный, полный машин и заводов.       Фэн Яо и Лин Яо взошли по широкой белокаменной лестнице вдоль красных, жизнерадостно-ярких перил, и стража открыла парадные двери. Встречавшие их служанки, рядком стоявшие неподалёку от входа, облачённые в шелка, дружно поклонились. В прошлом Лин бы дружелюбно помахал им рукой, с беззаботностью баловня судьбы поговорил с ними, зная, что никто не забудет о его положении и лишнего себе не позволит. Но то тогда.       Миновав Залы Огня и Воды, устланные коврами с узором змей и феникса, отец и сын отослали подбежавших было слуг и вошли в покои Юэчжу Яо. Просторный, роскошный, благоухающий, запертый в каменных стенах лабиринт из лёгких дверей и перегородок рисовой бумаги. Время от времени Юэчжу Яо, Жемчужная Госпожа, замышляла перестановку в покоях, и слугам прибавлялось работы, а Фэну Яо и Лину приходилось заново запоминать дорогу к жене и матери. В большинстве случаев, впрочем, она сама выходила к ним.       — Господин Фэн, Лин, — раздался слева прохладный голос, и оба посмотрели в ту сторону: у обвитых виноградной лозой дверей, в домашнем одеянии, зато с идеальной причёской стояла хозяйка. — Ты принёс? — сразу перешла она к делу, с тревогой глядя на Лина.       — Да.       Уже не таясь, он наконец вытащил из внутреннего кармана небольшой, удивительно гладкий, чарующего цвета камень, напоминавший застывшую воду. Что могло сделать воду столь красной, кроме вина и крови?       Юэчжу Яо вдруг охнула и медленно закрыла глаза, а щёки её, казалось, стали ещё белее.       — Сколько… в этом камне людей?       — Меньше, чем звёзд на небе, — заверил её Лин, — но достаточно.       — Император это тоже почувствует, как и все наши соперники. Неужели суть бессмертия в накоплении жизней других? — Она сдвинула брови, недовольная таким положением дел. — Господин Фэн, вы общались с императором гораздо чаще меня. Что скажете?       — Он стар, болен, умирает, и лекари не справляются с его недугом. — Фэн Яо, покачав головой, не спеша развернулся к соседней зале, и его жена последовала туда. — Сама мысль о бессмертии, даруемом алхимией, его ободрит, и, возможно, мы сможем использовать это во благо империи.       — Но столь ужасный крик…       — Нам придётся посоветоваться с алхимиками, — перебил мать Лин и стойко выдержал её упрекающий взгляд. Алхимики клана Яо не пошли в Аместрис с Лином. Он мог взять с собой лишь двух человек и между алхимиками и воинами тени выбрал последних. — Как вам известно, этот камень — порождение алхимии, древней, как сам мир. Он может принимать и жидкую форму, поэтому в истории сохранился и как красный эликсир, напиток бессмертия, и как красный камень, философский камень… Мне так рассказывали. Но о людях внутри него история не знала, а легенды молчат, наоборот восхваляя его свойства. Значит, алхимики древности сумели скрыть…       — Если ты так говоришь, — в свою очередь перебила его Юэчжу Яо мягким, лисьим тоном, — то завтра я позову к нам Лу Вэйхай.       — Соберёмся вчетвером завтра вечером в Янтарной Комнате, — согласился Фэн Яо, и Лин мог лишь нахмуриться: он никогда не любил это место. Зато Лу Вэйхай, одна из лучших алхимиков клана, там чувствовала себя привольно. — Что именно нам может понадобиться?       — Бумага, чернила и огонь.       — Согласен, вопрос был глупый, — сдвинув брови, отец поднял к лицу руку и сжал пальцы на переносице в жесте человека, уставшего от бесконечных дел.       Лин опустил взгляд на камень у себя на ладони, замер, на миг зачарованный плавными переливами красного, и тут же, поняв это, стиснул кулак. Жители Аместриса, даже алхимики, не ощущали вены дракона. Если верить словам Мэй Чан, Альфонс Элрик не смог понять с первого раза, как этого чувства добиться. Однако алхимики империи Син отличались от них, были искуснее во всём, что касалось потока ци.       — Лин, — позвал отец.       — Что?       — Пусть камень хранится у меня.       С этими словами он протянул руку ладонью кверху, и Лин передал ему требуемое. Сам того не желая, он испытал облегчение и даже радость, что избавился, пусть даже так, от страшного груза. Совсем как Лин недавно, Фэн Яо застыл, разглядывая чудесный чудовищный камень, и по покоям расползлась тишина, лишь ветер шуршал в ветвях за окном.       — Значит, завтра, — обронила Юэчжу Яо в эту стеклянную пустоту.       Дел было невпроворот, и одним из важнейших оставались похороны Фу. После встречи с родителями Лин наконец вернулся к себе в покои, хорошенько вымылся и переоделся в удобное домашнее платье в несколько слоёв. В нём было тепло и под открытым небом. Лин хмуро посмотрел на запад, где у самой кромки земли золотом сияло закатное солнце, и, отвернувшись от окна, направился к клану Фан.       К Лан Фан.       Лин не мог объяснить даже себе самому, почему до неуловимого зуда под кожей хотел её увидеть. Мир, казалось, притих. Дворец наполняло почтительное безмолвие, и Лин, привыкая к этому заново, неторопливо пересёк зал за залом, пока не упёрся в западный выход. Массивные тяжёлые двери чернеющей тенью нависли над ним, и пустота вокруг сделалась гулкой. Лин хотел увидеть Лан Фан. Обычно она следовала за ним неотступно, так повелось с самого детства, но сейчас он был один.       Покинув дворец через неприметную дверь для прислуги, Лин повернул налево. В рукаве был припрятан кинжал, а в другом — слепящий порошок, вдобавок здесь, в собственном доме, Лин знал каждый потайной коридор и поддельные стены. О некоторых из них рассказала в своё время всё та же Лан Фан. В последние дни она, кстати, выглядела особенно подавленной, хоть и скрывала это. Просто Лин знал её слишком давно, чтобы не заметить.       Приблизившись к её дому в ряду таких же приземистых, но аккуратных одноэтажных построек, он бесшумно подобрался к окну с раздвинутыми створками. Лучи солнца сюда уже не попадали, и их заменял свечной огонёк, на стенах дрожали неверные тени. Лан Фан сидела за столиком, поджав под себя ноги, и водила кистью по розовой бумаге. Она замерла и миг спустя повернула голову как раз туда, где затаился Лин, но он не стал выходить — и она вернулась к письму. Лин ей не мешал.       Пустота постепенно исчезла.       Обычных людей хоронили иначе, если вообще хоронили. Однако Фу принадлежал к клану воинов-теней, и все сведущие понимали, что это значит.       Облачённый в полностью белые одежды, старик лежал на скрытых белокаменными бортами подмостках. Одно из тайных ритуальных мест, где клан Фан предавал своих погибших огню. Старик выглядел достойно, мастера привели его в надлежащий вид насколько возможно. Прощание проходило молча, одним взглядом и жестами. Собралось всего одиннадцать человек, которые знали, как Фу Фан прожил свою долгую жизнь, да служитель, и на левых руках у каждого белели традиционные повязки.       Лин не отрываясь смотрел, как Лан Фан подошла к телу дедушки, сжимая в пальцах плоский кусочек золота. Не надо было слыть мудрецом, чтобы понять, золото это — из личных сбережений.       — Дедушка, — прошептала она, кладя драгоценную пластинку ему на лоб.       Служитель был только один на каждых таких похоронах. С глубоким, выверенным поклоном в пояс Лан Фан, прикрыв глаза, сделала несколько шагов назад, не поворачиваясь спиной к покойному. Вчера она приобрела на рынке самую дорогую бумагу розового цвета и на розовых же листках, в знак того, что Фу прожил много лет, написала десять приглашений десяти самым важным для него людям.       Лину Яо, его господину. Затем — его младшему брату. Следующими стали три самых близких друга. После них — боевые товарищи из числа дальней родни. И в завершение — жена младшего брата и два их ребёнка, дядя и тётя Лан Фан.       Лин перевёл взгляд на служителя, который уже подносил факел к скрытым белой преградой хворосту и доскам.       Холодную вечернюю тишину взрезал треск огня, пока тихий, но с каждой секундой он становился сильнее. Над гранью камня показались первые язычки пламени, и Лин, холодея, посмотрел на старика, который был рядом сколько он себя помнил… был рядом всю его жизнь. Это закончилось. Чужая смерть как зачерпнула из души Лина огромной пустой чашей. Огонь уже разросся и охватил подмостки полностью. Жизнь вела себя подобно огню — яркая, переменчивая, непредсказуемая, способная согреть и принести боль. Каждый огонь гаснет.       Однако…       — Это гораздо лучше, чем ты сама знаешь что, — не поворачивая головы, утешил Лан Фан Лин.       — Да. Я рада. Я думаю, — голос её был спокоен, — это именно та смерть, которую дедушка хотел для себя.       На этот раз первым подошёл Лин, а за ним — остальные мужчины. Лан Фан как та, кто созвал всех на похороны, свою часть священной церемонии исполнила. Теперь в жертву костру, в его жадное чрево, в дар старику Фу были отданы золотые монеты, чтобы на том свете он не жил в нищете.       Всю ночь Лан Фан, Лин Яо, родные и близкие Фу молились за него духам предков и поддерживали огонь. Встречу в Янтарной Комнате с родителями и Лу Вэйхай Лину пришлось пропустить.