Хризалида

Кажется, мир облажался, когда однажды решил сделать Фрэнка счастливым. От дома Уэев исходила мистическая аура. Фрэнк стоял перед ним, будто вкопанный в землю крест, и не дышал. По его голове каталась боль — от уха до уха, от края до края. Нужно было выпить аспирин, прежде чем срываться на поиски бессовестно, чёрт возьми, ушедшего Джерарда. Так глупо вышло. Окно Джерарда было увешано детскими штуковинами: открытками, клейкими рисунками, блёстками. Оно выглядело милым, но в грудь Фрэнка вросло зазубренное чувство тревоги. Казалось, что из-за стекла должна вынырнуть оскалившаяся морда оборотня. Фрэнк мотнул головой. Дурацкое воображение. Он упорно шагал вперёд и не мог поверить в то, что Джерард умудрился одурачить его. Смог влюбить в себя, а потом бессовестно, чёрт возьми, уйти. Что за магия? Впитал вампиризм омелы, что ли? Фрэнк злился. Нет, серьёзно, он был в зверином бешенстве из-за исчезновения Джерарда. Как можно так поступить после ужаснейшей ночёвки и зубодробительных поцелуев — загадка без единого намёка на истину. Как можно было ускользнуть так тихо и молча — секрет. И самое смешное, что Фрэнк не уверен, нужно ли ему знать причину. Поведение Джерарда в какой-то мере напоминало инфекцию. Да, инфекция. Настолько жуткая, что страшно снимать одежду; вдруг под ней уже всё в гнили, которую лучше не видеть? Фрэнк дёрнулся от испуга, когда по карману джинсов разнеслось пение канареек (пакость Торо). Дёрнулся ещё раз, когда увидел номер звонившего. Он совсем забыл о существовании других людей. — Мам, привет, я тут... — Почему вся раковина в крови? Позвоночник едва ли не треснул от электричества, которое по нему пронеслось. Затем импульсы дорвались до головы и с визгом прокатились по мозгам — от края до края, от уха до уха. Пришлось не дышать, чтобы прозвучать по-мальчишески виновато, а не испуганно: — Вся? — Тебя чем-то тошнило? — серьёзно рокотала мама в трубку. Она тоже почти что не дышала, а на фоне переливалась вода из крана. — Или Джерарда? Если это инфекция, то быстро иди домой. Только не ври мне. Если ты болеешь, скажи мне, Фрэнк. Линда была замечательной женщиной и бесконечно безрассудной мамой (за это её и любили), и она заслуживала правды. Проблема в том, что Фрэнк сам не был в курсе того, что творилось в доме, пока он спал на разложенном диване. — Мы подрались, — пискнул он. — В шутку, мам, в шутку. У Джерарда, оказывается, слабый нос. Это обычное кровотечение. На том конце провода послышалось облегчённое ругательство. У Линды наверняка дичайшее похмелье, раз она ещё не ложилась — а она не ложилась, — поэтому её было легко обмануть. Но дело не в его лжи. Мама ему доверяла. Всегда. — Ничего серьёзного? — Всё круто, — выпалил он. Зажмурился. — Прости, что ничего не убрал. Просто Майки купил мороженое и позвал нас, и я забыл. — Я испугалась, детка, — мама звучала менее встревоженной. — Тут столько крови, а тебя нет рядом. Мог бы хотя бы порошком засыпать, чтобы я не заметила. Как Джерард? — С ним всё хорошо. Я сказал, чтобы он не запрокидывал голову, как ты учила. — Ладно. Я сейчас умоюсь и лягу спать, а ты уберёшься, как придёшь. И не увиливай. Фрэнк потряс головой. Мама, тут же понимая, что он кивнул в трубку, рассмеялась, назвала его дурачком и отключилась. Дома ему наверняка прилетит за беспорядок. Что ж, это заслуженно. Фрэнк порылся по двору и нашёл камень около выцветшей статуэтки гнома. Ему стоило огромных усилий не пнуть статуэтку по цилиндру. Он прицелился, задержал дыхание и швырнул камень в окно Джерарда. Тишина. Ни Джерарда, ни оборотня, который должен был вынырнуть из-за стекла и перегрызть расцелованную глотку Фрэнка. Абсолютное мистическое «ничего». В дело пошёл цент, добытый из кармана. Обломок молочной бутылки. Ещё один камешек. «Ничего» продолжало тревожить Фрэнка. — Да какого хрена, — злобно пробормотал он и направился на задний двор. Где-то здесь (по рассказам Джерарда о приведениях и говорящей пшенице) было подвальное окно. Прямоугольное, заросшее травой и очень-очень заснеженное. Фрэнк поскрёб иней, надавил на стекло и чуть не рухнул вниз: окно оказалось открыто. Как и говорил однажды Джерард. Фрэнк решительно полез в логово Уэев, чувствуя в носу запах кофе и дихлофоса. Странно. Там должна быть ванная комната, а не... что вообще пахло дихлофосом и сладким кофе? Под подошвой запищал шампунь. К шнуркам прилипла этикетка с изображением мультяшной русалки, и Фрэнк, сжав зубы, пнул по тюбику, отшвыривая его в угол. — Ладненько. Фрэнк спрыгнул на стиральную машину и чуть не свалился на кафель. Сполз вниз. На крючках висели очки, хорошо выстиранный медицинский халат и прозрачный пакетик с катетерами, а в раковине стояли чашки и чайник. В сливе застыла кофейная гуща. Фрэнк отлепил от шнурков этикетку и расстегнул куртку. В ванну кто-то накидал одеял, подушек, комиксов и мягких игрушек. Туда же полетела холодная куртка. Классное место. Оно наверняка всецело принадлежало Майки и совсем чуть-чуть — мисс Уэй. От Джерарда здесь только свитер в корзине для белья. В гостиной работал телевизор, и приключение Фрэнка всё меньше напоминало ужастик. Даже ступени не скрипели. Дверь в комнату Джерарда украшали таблички: «Осторожно!» и «Убирайся, чудовище по имени Майки!». Маркером было выведено пару строк из песен Scorpions. Фрэнк прижал изгиб локтя к носу, потому что изнутри комнаты тянуло какой-то могильной гнилью. Хуже этого ничего не было. Обычно поблизости витал ещё один запах — цитрусы или детские духи. А сейчас одно только гниение. Видимо, Фрэнк путал сокровищницу с гробницей. Он надавил на табличку, открывая дверь и мгновенно понимая, что худшее впереди. О, боже милостивый, как же Фрэнк ошибся. Хуже запаха разложения была только наглядная картина этого самого тления. Голос Дэвида Боуи трещал из маленького телевизора, облепленного жвачкой и наклейками, в углу светился ночник, и всё вокруг выглядело спокойно. Всё — кроме Джерарда Уэя. Он лежал на кровати, кашлял (хрипло, как бензопила) и заживо перегнивал. Внутри его рук чернели вены, похожие на провода, а лицо было покрыто можжевеловыми синяками. Из покрасневших глаз что-то вытекало. Звёзды? Лимфа? Омеловые листья? Слёзы? — Джи? — в тихом ужасе выдохнул Фрэнк. Джерард медленно поднял взгляд. Зрачки-блюдца. — Фрэнки? Джерард Уэй — это мальчик с бледными заплаканными щеками, у которого кожа сочилась кровью и гнилой пылью. Фрэнк рванул вперёд. Неосознанно, неуклюже. Запнулся о беспокойную ласку по имени Нежность, наступил на отколотую ручку от кружки. Джерард окостенел, когда он схватил его за ладонь. Катастрофически горячую ладонь. Она была как гирлянда или оголившийся провод, но Фрэнк не отшатнулся, хотя в глазах лопались петарды. — Что за хрень с тобой творится? От волос Джерарда пахло столетними яблоками, зачем-то запечёнными в меду, и болью. Горячей, слепой беспомощностью, которая разваливалась в труху. — Отвечай, Джи! Что с тобой? Почему ты один? Где Майки? — Майки... — дыхание Джерарда бесконтрольно учащалось. — Майки просил меня не влюбляться в умных людей. Кажется, я справился на сто процентов. Ты пришёл. Так странно. А теперь уйди. — Одурел? Тебе помощь нужна, тупица! Эй, чувак, слышишь меня? — Убирайся. — У меня бывала лихорадка, я знаю, что делать. — Убирайся. — Нет, я... — Убирайся, Фрэнк. Вали из моей комнаты и головы. Уйди, или я разорву тебе лицо, я это сделаю, пожалуйста, Фрэнк, уходи. Ну же, убегай! Убирайся! Фрэнк механически отшатнулся, но Джерард вдруг вцепился в его волосы и оттянул их назад. С беспощадностью, рывком. Шея будто начала расходиться по швам. Джерард не моргал, и в его свирепых зрачках-блюдцах Фрэнк видел собственное (пока ещё неразорванное) отражение. Его сердце барахлило. Его шея скрипела, как пенопласт, а в коленках ютились спички, которые раскалывались и хрустели. Джерард был весь в крови. Она хлынула на футболку Фрэнка, когда Джерард склонился над ним. Не получалось ни вдохнуть, ни зажмуриться. В глотке клокотало что-то звериное, а шея продолжала скрипеть. Фрэнк брыкался и царапал катастрофически горячую руку, толкался ногами в кровать, пытался отползти, но это бесполезно. Джерард наверняка мог раскромсать вселенную. Джерард болезненно скривился, когда в его рту сверкнули клыки — маленькие, будто тщательно выточенные бритвой. Фрэнк похолодел. К животу прилипло нечто острое, оно иллюзорно вспороло его грудную клетку. Он смотрел на эти зубы и удивлённо понимал, что в них и была разгадка всех секретов и тайн. В груди было кладбище эмоций, которые он не мог почувствовать. Единственное, что в нём выло и лаяло с сумасшедшим хрипом — мысль о своей разгрызанной гортани. Это будет больно. — П-прекрати. Дыхание плавило шею, и Фрэнк, сжимаясь, бешено повторял: «Хватит! Хватит, хватит, не надо!» — Не убивай меня! — во всё горло заорал Фрэнк. — О, боже, я боюсь умирать! И пальцы, сжимающие его затылок, заторможенно ослабли. Джерард вздрогнул, моргнул, широко распахнул глаза, в которых поблёскивали узнавание и вдребезги разбитый мир. В них пульсировало выжженное: «Я что-то натворил?». И следом заискрилось: «Что я натворил?». — Ты настоящий? — Отвали от меня, прошу! — Почему ты настоящий? — прошептал Джерард. Он исказил лицо, будто ему тоже больно, будто ему тоже всё мерещилось, будто ему так же страшно, и с отчаянной безысходностью отшвырнул Фрэнка в конец комнаты. Голос Дэвида Боуи затрещал. Фрэнк врезался в дверцу шкафа и свалился вниз. На него посыпались осколки зеркала и рухнул слой одежды. Из затылка что-то потекло, а на мочках ушей блеснули красные капли. Фрэнк скулил, ворочался. Он чувствовал каждый предсмертный вдох и отплёвывался воздухом. — Фрэнк, — сдавленно бормотал Джерард, — мне так жаль, так жаль, я всё расскажу, только не бойся. Фрэнк шарил рукой по полу, натыкался на зазубренные куски стекла, футболки, крышечки из-под газировки, шелестящие обёртки, пока Джерард убивался по ту сторону спальни и боялся к нему подойти. — Только выслушай меня, Фрэнк, ладно? Хорошо? Край какой-то вещи оказался острым, как октябрьская кукуруза. Это дождевик. Конечно же, это грёбаный дождевик, по цвету напоминающий разукрашенное крыло журавля. Фрэнк прислонился спиной к гардеробному шкафу и в ужасе выпалил: — Что ты такое, Джи? Кажется, мир поставил все карты на Джерарда, но крупно облажался. — Мне так жаль, — он вжимался в угол и царапал кожу, соскребая слой крови. — Я всё расскажу. — Выпусти меня. Дай мне, блядь, уйти! Фрэнк вскочил на ноги, услышав спичечный хруст в коленях, и стал осторожно красться назад. Мокрый затылок стукнулся о выключатель. Дверь с табличками и надписями из песен Scorpions слева, совсем рядом. Осталось только выбежать и не умереть от разрыва сердца. — Не уходи, — молил Джерард. — Мне так жаль, но я буду лучше, я всё исправлю. — Ты убил Алисию, — догадался Фрэнк, замечая, как заплаканные щёки Джерарда становятся бесцветными. — Господи, ты и Джамию прикончил.  — Нет. Никого из Беллвиля я не убивал, Фрэнк. — Хватит повторять мое ёбаное имя. — Фрэнки. — Я помню твой хреновый дождевик, — он почувствовал, как по задней стороне шеи струится кровь; выключатель тоже промок в красном. — Ты водил нас на место убийства. — Фрэнк, послушай. — Говорил, что её убили быстро. А сейчас чуть не сломал мне позвоночник. — Ты ведь знаешь меня, Фрэнк. Я не смогу сделать тебе что-то действительно плохое. Ты и Майки... — Где Майки? Где чёртов Майки? Ты и его загрыз? От сверхъестественного запаха яблок разрывалась голова. Фрэнк трижды проклял всё вокруг, а потом рванул прочь из комнаты. Где Майки? Почему мир такой ненормальный? Что за дверями? Фрэнк врезался в стену, разбил переносицу и, запнувшись, свалился с последней ступени лестницы.  — Чёрт, Фрэнк, ты в порядке? — Отвали от меня! Он держался за голову и нёсся туда, где была ванная с комиксами и одеялами. Хлипкая щеколда неприятно взвизгнула. Фрэнк рванул к тумбе, навалился, подтащил её к двери и с ужасом обнаружил покрасневшую щиколотку. Он по-любому не собирался сдаваться. Вскарабкаться на стиральную машину с шаткой лодыжкой и не обблевать помещение кровью — это всё, о чём молил Фрэнк. — Впусти меня. Я не сделаю ничего плохого, даже подходить близко не буду. Блядь, Фрэнки, не бросай меня, пожалуйста! Я понимаю, что я выглядел как... — Монстр? — удивлённо пробормотал он. И почувствовал, как Джерард, убивающийся по ту сторону ванной комнаты, дёрнулся от боли. — Нет-нет-нет, не смей так думать. — Монстр, — назло повторил Фрэнк. Долбаный провокатор. То же самое, что рассмеяться в лицо маньяку: «Давай же, ну, пихай пистолет мне в пасть и спускай курок». Фрэнка тошнило. Он упёрся лбом в ледяную стену, сполз по панели, сел на одно колено, оставив покрасневшую ногу болтаться в воздухе, и начал дышать. В глазах кололись иголки, из живота будто вылезала набивка. Как же тошно. Фрэнку хотелось сидеть и отплёвываться кислым дурманом. Он услышал, что Джерард повторил за ним, опустился на половицы и прижался к двери. Они оба были напуганы до чёртиков. — Останься. — Кто ты такой? — вырвалось – как из дробовика. Джерард притих. Прошло, наверное, столетие кошмарного молчания. Фрэнк втыкал в потолок. В висках тянулась вязкая липучка, дышать удавалось через раз. Футболка была в крови. Пришлось приложить к голове полотенце, на котором были вышиты подсолнухи; вскоре солнечные цветы промокли, опухли. Джерард сказал откуда-то из сокровищницы: — Нас с Майки убили. Там, в Балтиморе. Фрэнк прижал ноги к груди и уткнулся в колени. А здесь, в общем-то, было уютно. — Не может быть. — Но это правда. Мне было восемнадцать, а Майки день назад задувал свечи и делился со мной морковным тортом. Ему стукнуло пятнадцать, Фрэнк. — Пятнадцать, — тихо повторил он. — Я сам толком не помню, как так получилось. Донна просто открыла дверь, и сразу же началась стрельба. В Майки прилетело четыре раза, и я тогда успел подумать, что это, должно быть, очень больно. А у меня самого весь живот был в пулях. Бред. Чепуха. Чушь. Ложь, ложь, ложь — и слёзы из глаз Джерарда. Или звёзды. Или листья омелы. — Не плачь, — неосторожно, по-детски наивно попросил Фрэнк. — Майки вообще больше не хочет жить. Не может. Я не знаю, почему он ещё не сделал что-то — галлон отбеливателя уничтожит даже его тело. Рэй ещё хоть как-то удерживает его интерес, а я не справляюсь. Два варианта: либо спасать Джерарда, открывая дверь, либо спасать себя, распахивая подвальное окно и выбираясь наружу. — Ты мне веришь? — Настоящий Джерард Уэй умер в Балтиморе? — Я всё ещё здесь. Я всё ещё в порядке. Фрэнк сполз со стиралки и прислонился спиной к двери. Треснувшая переносица продолжала ныть. Плач за дверью переливался как шелест древних серёжек. От всего Джерарда веяло сверхъестественным теплом и вампиризмом. Он хотел бегать по двору ранним утром, попробовать тост с маршмэллоу и включать любимые телепередачи и песни. Хотел продолжать жить и просто быть в порядке. — Почему ты рассказываешь мне об этом? Джерард словно читал тибетскую мантру, добытую из рассечённого черепа какого-нибудь оракула: — Потому что я хотел поцеловать тебя в ту секунду, когда ты побежал со мной без куртки до моего дома. Потому что ты пахнешь сиропом. Потому что у тебя классные волосы. Потому что я тебе доверился. Он наверняка кисло улыбнулся: — Потому что я тебя встретил и почувствовал, что нашёл иголку в стоге сена. Он признался просто и безболезненно: — Потому что я влюбился в того, кто украл для меня выпуск Скуби-Ду и вишнёвый чокопай. И добавил, жадно глотая грусть: — Останови меня, если хочешь уйти. Я принял ксанакс и что-то противовоспалительное, так что сейчас точно не смогу помешать тебе уйти. — Ксанакс? — На меня всё действует чуть-чуть иначе. Просто галлюцинации и лёгкость. Фрэнк рассеянно дотронулся до белой треснувшей краски на двери. Сглотнул иллюзорную горсть костяшек. Поморщился. Шея казалась растянутой, лодыжка наливалась малиновым синяком. Однако Фрэнк не чувствовал себя добычей. Скорее потерявшимся в стоге сена ребёнком. — Ты, получается, вампир? Неверие продолжало слизывать сердце, пока оно не перестало бешено биться. — Я, получается, вампир. — Тогда обещай, что не накинешься на меня, когда я открою дверь. — Заткнись, — мягко отозвался Джерард. Фрэнк никогда не замечал, что Джерард гораздо выше, чем он сам. В смородиновой футболке, в чёрных штанах, с чернильными волосами. Только под глазами пестрели кровавые разводы. Джерард осторожно забрал полотенце с подсолнухами и провёл по закрывшимся ранам на лице. — Что за хрень с тобой творилась? — Твоя мама действительно плохо готовит, — с нахальной дерзостью рассмеялся Джерард. Он вновь каким-то образом оказался пропитан цитрусами и детскими духами. — Я облажался. — Это не ответ. — Это происходит, когда я ем слишком много обычной еды. Майки чуть не прибил меня в первый раз, когда я поел с тобой. Мы, в общем-то, оба думали, что я тебя выдумал, но не об этом. Самое смешное, что мне необходимо есть. Без еды я по-человечески умру. По рассказам Майки это довольно мучительно. — Было так больно? Джерард стиснул полотенце и удивлённо на него посмотрел. Фрэнк плавно наклонил голову вбок, и боль покатилась в другое ухо, в другой край. — Что? — не понял Джерард. — Там, наверху. Было очень больно? — Нет.  — Ты поседел, Джи. Джерард мог раскромсать вселенную, раскроить человечество и расколоть кости, но если дело касалось его внешности, он проявлял удивительную пугливость. Он рванул вперёд, к зеркалу. Фрэнк заметил: — Всё не так плохо. — Это катастрофа, Фрэнки. В сердцевине его волос, в корнях, которые немножко отросли, мерцала паутина седины. Джерард принялся ворошить причёску и оттягивать пряди в стороны. Фрэнк потёр шею. Тихо спросил: — Что будем делать дальше? — У мамы где-то была красная краска. Давно хотел попробовать, — туповато ответил Джерард. Вовремя спохватился: — А, ты об этом. Хочешь прогуляться? — Очень. Фрэнк не решался подойти ближе, Джерард — тем более. Они бы так и стояли, нервно переглядываясь, если бы в ванне не зашевелились пушистые одеяла. Комиксы вывалились наружу. Худощавая рука вынырнула следом, дотянулась до очков, висящих рядом с медицинским халатом и пакетиком, который был наполнен катетерами. Сонливый Майки что-то пробурчал, спросил, есть ли энергетик, и задумчиво уставился на Джерарда. — Где мама? — Ты рано проснулся. Выпей молока и ложись ещё. — Ладно. Фрэнк стащил с горы одеял свою куртку, оделся и натянул на голову капюшон. Переспросил: — Мама? — Элли, — пояснил Джерард. — Она, вроде как, присматривает за нами. Я люблю её и знаю о ней намного больше, чем о Донне. Ну, то есть о своей настоящей матери. Она почти не живёт с нами, но приходит в гости. Иногда ночует. Они вышли из дома, и Фрэнк вытащил язык, потому что пошёл нежный снег. — И как часто ты находишься в одиночестве? — Я сидел в подвале годами напролёт, — просто сказал Джерард. Впервые на памяти Фрэнка он напялил шапку. К слову, очень дурацкую. — Мне нравилось рисовать и не вспоминать ни о чём. Я мог не есть сутками, но если я так делаю, то пахну, как гниющая собака. — Паршиво. — Помолчим немного? — Помолчим, — согласился Фрэнк. И (неожиданно даже для себя) позволил Джерарду взять себя за рукав куртки.        В лесу валялись хвойные иголки и пахло горькими шишками. Следы от ботинок вели к маленькому пруду. Обычно здесь хоронили питомцев, а вместо крестов ставили цветные камни для аквариумов. В школе ими безбожно торговали. — Кто убил Алисию? — Тебе не понравится ответ. И ты его знаешь. — Майки. — Майки, да. Он слишком много спит и не ест, а потом где-нибудь просыпается и ничего не помнит. Пауза была экстремально необходима. Фрэнк спросил минут через десять: — Почему дождевик? — Так легче смывать кровь. Всё в порядке, я хожу лишь в лес или вытаскивать Майки. Мама, бывает, приносит что-нибудь из госпиталя. Фрэнк сидел на стволе дерева и считал оттенки похоронных камней: четыре жёлтых, изумрудный, фиолетовый, иссиня-чёрные. В кору дерева въелся разноцветной порошок. Джерард неспешно бродил по стволу туда-сюда, от края до края — как боль. — Как это? — кашлянув в кулак, спросил Фрэнк. — Что? — улыбнулся Джерард. — Умирать. Джерард уселся рядом с Фрэнком и посмотрел на заснеженный лес. Здесь снег таял с трудом и всегда пахло иголками. — Умирать отвратительно, но просыпаться после смерти и вспоминать всё — ещё страшнее. Нам с Майки повезло очнуться обоим. Чтобы укус подействовал, человек должен реально умереть, а интуиция не всегда срабатывает. — А кто тебя укусил? — О, — Джерард не перестал улыбаться. — Никакого богатого Дракулы или странствующего аристократа. Это был Берт. Он поболтал ногой, словил языком пару снежинок. — Я и фамилию его не вспомню, но Берт был классным. Он зачем-то вытащил нас с Майки, а вот Донну трогать не стал. Не очень хочу об этом вспоминать. Но знаешь, Берт умел обращать людей без отдачи жизни. — О чём ты? — Если я захочу тебя укусить, то мне придётся постараться, чтобы сохранить жизнь нам обоим. Фрэнк поёжился. Его никогда не интересовала мистика так, как Торо, и он предпочёл бы остаться трупом, а не ходячим трупом. — Джи. Джерард посмотрел на него из разбитого мира, который им придётся заново собирать по обломкам и тщательно переклеивать. Фрэнк медленно проговорил: — Что бы ни случилось — не надо меня кусать. Джерард так же медленно пообещал: — Тогда ничего не случится. Фрэнк (иголка в стоге окровавленного сена) дотронулся до губ Джерарда, языком чувствуя его клыки и мимолётную улыбку. Ощутил горечь будущих рассказов, страшилок на реальных событиях и сюрреалистичных историй. Джерард бросил на Фрэнка взгляд, полный вампиризма и ответов. Всё-таки спросил: — Что дальше? — Всё просто. Дальше мы будем жить.