Песня пса

*** Геральта будит далекий, на пределе слышимости, но отчетливый волчий вой. Он широко распахивает глаза, вскидывается, нюхает воздух. Сумрачно и неестественно бесшумно — за исключением этого воя. Рассвет только подбирается. Геральт знает, что скоро тут станет громче. Он знает, как быстро бегают волки. — Проснись, — Лютика трясут за плечо. Трясут сильнее. — Что еще? — головой он уткнулся в подушку из собственной сумки, и поэтому голос приглушенный, сонный донельзя. — Я только что лег, изверг, — Лютик натягивает на лицо колючую кофту Геральта, которая ему вместо одеяла, — дай хоть сегодня выспаться. — Это неправда. — Что? — Ты не только что лег, а несколько часов назад. Надо ехать. Волки. По мнению Лютика, первая часть сообщения от Геральта лишена смысла, потому что погоды не делает — только что или несколько часов назад он заснул — все равно, спать хочется зверски. А вторая — абсолютно не информативна. — Что «волки»? — стонет он, выныривая из-под одежды. — Движутся сюда. Быстро. — Ну и пусть себе идут. Авось, со своими родственниками ты найдешь общий язык, раз с людьми не получается. Геральт издает тот горловой звук, который у него между: «я очень раздражен» и «самое время применить силу». Но вслух говорит: — Они учуяли твою кровь, — выделяя слово «твою». Совсем немного, но это помогает проснуться. — С чего ты взял, что именно мою? Может, они гонят оленя, или кабана какого. Ты услышал их своими ведьмачьими ушами? — Лютик вдруг оживляется, заводит восторженно-саркастическую скороговорку: — Они говорили обо мне? Как им вчерашнее выступление, понравилось? Может, они хотят выразить благодарность, в отличие от некоторых, которые… — Я могу все-таки уехать сам, а ты останешься и дашь им концерт. Последний. Это уже аргумент, а еще вой становится наконец слышен даже ему, и внутри от этого воя очень неуютно. Приходится подниматься, зевать, чуть не вывихивая челюсть, собирать раскиданные по поляне вещи: посуду, остатки вчерашнего ужина. — Геральт, ты не видел пакетик с приправами? Я точно помню, что вчера его здесь оставил, возле котла. Там розмарин, тимьян, душистый перец — самого лучшего сорта, горошинками, и даже немного сушеного базилика. Не представляешь, что я могу сделать с ним и куском мяса, если рядом есть хорошая печка, ты бы просто в обморок упал, какая получается корочка. Геральт? Ау, не попадался тебе пакетик? — все это время Лютик ходит, уткнувшись в землю в поисках заветных приправ, и только теперь оборачивается назад. Геральт уже сидит на лошади, и взгляд у него такой, что, кажется, прожжет в нем дыру. — Понял. Ладненько. Обойдемся без излишеств, кому они сейчас нужны, — запрыгнуть на Плотву получается лишь со второго раза. От всего этого у Геральта скрипят зубы, и он похож на иллюстрацию человека из одного Оксенфуртского учебника, посвященного болезням интимного толка (Лютик считал его одним из немногих действительно полезных справочников, который попался ему в руки за годы обучения). От этого его разбирает смех, но рассмеяться прямо в спину ведьмака может быть довольно опасно. Балансировать с лютней и сумкой на лошадиной спине и так неудобно — а еще этот неловкий вопрос. Можно ли обхватить Геральта за талию? Или он получит локтем прямо по больному боку, свалится на землю, и его радостно сожрут волки? Кстати, вот и они. Керак — небольшое прибрежное королевство, но леса в его середине довольно древние, а волки, по слухам, не менее жуткие, чем в Ривии. К тому же на одном из постоялых дворов Геральт слышал, что их в последнее время много расплодилось: местные бароны предпочитали охоте выпивку и другие, довольно сомнительные забавы. Будь он один, он бы не очень волновался. Но в стае может быть до пятнадцати волков, контролировать их всех довольно сложно, даже с его навыками. Даже с эликсиром. — Шевелись, Плотва! — Геральт пришпоривает лошадь. Обернувшись, видит краем серое, испуганное лицо Лютика, серые пятна, мелькающие за деревьями. Волкам проще — тут лес, не дорога, а вот лошади приходится тяжело. На дороге они должны оторваться, до нее уже рукой подать. — Жалко ее, — сокрушается Лютик ему на ухо. — Мы-то ладно, а она не заслужила. Хорошая лошадь. Да, милая? — обращается он уже не к Геральту, а к самой Плотве. — Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь, — продолжает он жалобно, и, видимо, собирается писать балладу на смерть Плотвы прямо сейчас и вслух. Геральт, правда, не понимает — зачем, ведь если умрет Плотва, то эту балладу точно никто не услышит. Останутся только бардовы кости и лютня, которую кто-то найдет и загонит за пару сотен крон. Почему-то думать об этом неприятно, царапает, словно зубная боль. — Заткнись, Лютик, — говорит он. — Твое нытье мне мешает. Лютик за его спиной громко вздыхает, и в этот момент один из волков вылетает справа и прыгает. Прыгает довольно удачно для Геральта — сбоку и чуть впереди, есть место для замаха, и в следующую секунду волк валится на землю с пробитым черепом. До Зграггена около трех дней пешком, если идти, как Лютик, около двух — если ехать, как Геральт, и неизвестно сколько, если вы мчитесь по лесной дороге на обезумевшей лошади, со скоростью, позволяющей добраться туда уже к вечеру — но при этом лошадь скоро рухнет, а волки и не думают отставать. Ребра Лютика от этой скачки в какой-то момент просто посылают его далеко и надолго — по крайней мере, чувство такое, будто они вываливаются из груди, и с каждым скачком — все дальше, еще немного, и он уже никогда не соберет их в правильном порядке. На языке явный привкус крови, но боль воспринимается странно, отдельно от него. Он смотрит, как Геральт кромсает волков, подбирающихся поближе, как еле успевает, если они нападают с двух сторон — и все никак не может поверить, что это происходит с ним, здесь и сейчас. Такое у него часто в момент опасности. Роннер говорил, это хорошо: «Единственное, что позволит такому хлюпику и пацифисту, как ты, выжить, — это умение мечтать, даже когда у тебя подгорает задница». Неплохо сказано, Ронни. Жаль, что ты попал на эшафот. Когда тебя вешали, мечтать и петь песни не получалось. — Осторожно, Лютик! — окрик приводит его в себя. Прямо возле правой ноги — оскаленные клыки, и он больше от неожиданности, чем специально, отмахивается от них ногой, попадает по носу, заставляя волка немного отпрянуть. — Геральт, сделай что-нибудь, а? — крик выходит вовсе не таким громким, как он надеялся. — Меня же сейчас убьют. — Меч возьми! — Что? — Меч с пояса возьми, идиот! В ножнах! Лютик косится на рукоять, сжимает и разжимает кулак. — Что-нибудь другое. — Что? — не понимает Геральт. — Придумай что-нибудь другое! — орет изо всех сил Лютик. И в этот момент Плотва спотыкается и падает. Ее громкое и страшное ржание сливается с ругательствами Геральта, а потом Лютик ударяется о землю, и это охренительно больно, даже не получается оглянуться вокруг. Небо и деревья кружатся перед ним, словно в детском калейдоскопе — подарке отца на его пятилетие, сразу перед тем, как тот ушел на войну. Как потом повторяла мама, улыбаясь? «Посмотришь туда, и увидишь то, что папа видит». Если отец на войне видел примерно такое, то все понятно. Теперь он знает, что она имела в виду, сама того не подозревая. *** На ноге у Плотвы несколько огромных рваных укусов, которые Геральт заматывает остатками рубашки Лютика. Оглядывается на ее хозяина: тот спит, или все еще в обмороке — ведьмак не стал его тормошить. Хорошо, что волков к моменту падения осталось не очень много. Те едва не добрались до Лютика, однако он, пусть с трудом, перебил их всех. Геральт вздыхает. Пока никто не видит, он ложится возле лошади и прижимает лицо прямо к ее щеке: смутная, непонятная ему самому потребность. У Плотвы широкие, длинные ресницы, глаз выпуклый, влажный, с отблеском на зрачке. — Лежи, лежи, — говорит он ей, когда она дергается от прикосновения его руки к ее шее. — Все будет нормально. Плотва прикрывает глаза — соглашается с ним? Тыкается в ладонь губами, и Геральт дает ей хлеб, скармливает весь, что был в сумке. — У меня не осталось сахара, но тебе не привыкать, да? — мягкие движения рукой по гриве. — Знаешь, Плотва, может быть, о тебе напишут балладу. Ты бы этого хотела? Плотва фыркает. — Я тоже так думаю. Еще немного ведьмак смотрит ей в глаза, грустные и умные, а потом целует над носом. Встает, вытирая о тряпку нож, с которого капает. Когда он почти заканчивает рыть могилу, над ее краем показывается голова Лютика. Вид у него ошарашенный и встрепанный. Странно, но он просто маячит там и молчит, и Геральт прекращает копать, смотрит вверх. — Это для Плотвы, — пояснение, наверное, лишнее, но что еще сказать? Лютик скалится. — Да уж надеюсь, что не для меня. Тебе помочь? Геральт смотрит на него с сомнением, но Лютик уже спрыгивает вниз с какой-то широкой палкой. Копая, он негромко приговаривает себе под нос что-то типа считалки, наверное, думает Геральт, ему так проще работать. Краем уха ведьмак ловит только отдельные слова и отрывки: «Били копыта… пели будто…», и потом что-то еще: «Лошадь, не надо… лошадь, слушайте…». Под этот тихий шепот Геральт ловит себя на том, что ему не тягостно. Или пусто, но почему-то легко, будто он выполнил обещание. Потом они тащат Плотву к яме, она падает туда, странно изогнувшись, ногами вверх. — Я одного не понимаю, — говорит через какое-то время Лютик. — Нахрена ты ногу ей замотал? Последние повязки потратил. Почему-то Геральт от вопроса дергается, будто цинизм сказанного его задел. Хотя ему должно быть без разницы. Он и сам не понимает, зачем сделал повязку. Все равно Плотва понимала, что к чему. Но он даже не подумал, просто перевязал и все. Потому что так делают. Вместо ответа он бросает первую горсть земли. Времени на отдых Геральт почти не дает, только снова туго заматывает Лютику ребра («Хочешь, чтобы я сдох, не доехав до твоего Зграггена?» — «Ехать нам не на чем, если ты вдруг забыл»). Сейчас Лютик не молчит, его обычная раздражающая болтовня и периодическое бряцанье на лютне утомляют, кажутся нарочитыми, излишними — будто тот и в самом деле не понимает, что разговаривает сам с собой. Это немного странно и тянет на кое-какие проблемы с головой, думает Геральт. Ну нельзя же всерьез существовать в этом вот… в этом мире, и при этом дожить до… сколько ему? Чуть больше двадцати? — если иметь привычку не затыкаться ни на минуту мирной жизни. Хорошая новость в том, что к вечеру они все же должны добраться до Зграггена, даже пешком. Он оглядывается, осматривает Лютика повнимательней — чисто лабораторный интерес. Не слушает, просто смотрит, как двигаются губы, как весь он пошатывается, подпрыгивает, дергает головой. На щеках лихорадочный румянец. Похож на слишком любвеобильную собаку, виляющую хвостом и чуть что падающую кверху брюхом. Если не знать, что болтает он о том «потрясающем паштете с фруктами и туссентском вине (…виноградники расположены на вулканической почве, эту лекцию я запомнил! Склоны, насколько хватает глаз, покрывают стройные, словно солдатские шеренги, ряды ровненько подстриженных кустов. Земля там устлана красными и золотыми листьями, представляешь этот пейзаж, Геральт?..)», то картина как раз тревожная. «Вот же больной», — думает Геральт, — «и как я сразу этого не заметил». Под вечер они уже в окрестностях села, и вокруг даже появляются первые признаки человека — хутора на отшибе, вязанки дров, снопы сена на поле слева от дороги. Уже полчаса блаженной тишины — Лютик, видимо, все же выдохся. Иногда приходится его ждать за очередным поворотом, если Геральт не замечает и уходит вперед дальше, забывая про скорость передвижения некоторых немощных попутчиков. Когда Лютик в следующий раз добредает до Геральта, то кажется почти спящим. Дойдет он вообще до кровати? На ходу спотыкается. — Почему ты не взял меч? — внезапно спрашивает ведьмак. — А? — Я спросил, почему ты не вынул меч и не ткнул им в волка, когда была такая возможность. Лютик, кажется, немного смущается, глаза у него начинают бегать туда-сюда. — Я против насилия, — в конце концов выдает он с нервным смешком, но ясно, что это отмазка, просто чтобы Геральт отстал. — Даже когда тебя убивают? — Не всем, знаешь ли, приятен вид чьих-то кишок, вываленных наружу. — Мне он тоже не приятен, — возражает Геральт. — Но ты убиваешь. На секунду Геральт зависает, но потом говорит: — Вид собственных кишок несколько хуже, чем чужих. Неужели ты и правда будешь просто стоять, если тебя начнут жрать дикие звери? Или попытаются зарубить мечом? — Скорее всего, я буду бежать. — А если тебя прижмут в угол? Честно говоря, разговор Лютику не нравится, будто это Геральт сейчас прижимает его в угол. Он дергает ворот рубашки туда-сюда, как делают люди, когда им жарко. — Меч несовместим с рукой музыканта, пойми ты, вояка! Попробуй взять мою лютню и поиграть — разве у тебя что-то получится? Это, кстати, чисто для примера! Не смей прикасаться своими граблями к моей лютне, очень тебя прошу. — Я не об этом, — морщится Геральт. — Даже травоядные звери умеют защищаться. Мне тоже не нравится убивать, но твоя философия — это просто тупость какая-то, ты хоть понимаешь? — Ты волен думать что хочешь, — Лютик устало выдыхает. — Вся разница между нами в том, что ты часто говоришь, будто не хочешь убивать, но… — В нас куда больше разницы, — опять Геральт перебивает, рычит и злится, ядовито выплевывает: — Ты просто слабак, прикрывающийся своей лютней, словно невинной девой. На этом свете приходится делать то, что не хочешь делать, это и показывает, кто мужчина, а кто… — Хватит, — прерывает его Лютик, тяжело дыша. Тишина после этого звенящая. Долгая, как их путь до Зграггена. Почему, стоит жизни хоть капельку наладиться, все время случается какая-нибудь херня? Почему, стоит ему успокоиться, поверить, что они нормально путешествуют вместе, — и Геральт обязательно сделает что-то, от чего хочется просто послать все к черту, развернуться и уйти. Почему Лютик этого не делает? Ему нехорошо: сердце бьется где-то у горла, слишком громко и быстро. Лютик прикрывает глаза, стараясь дышать медленнее. — Извини, — тихое бурканье оглушает. Он не ослышался? — Прости, Лютик, — повторяет Геральт. — И за Каингорн тоже, — тихо добавляет он. Помолчав какое-то время, Геральт покашливает, чтобы перебить тишину, и продолжает: — Давай просто пойдем дальше. Думаю, ворота уже за следующим поворотом дороги. Кажется, молот стучит. Кузница, наверное, рядом со стеной. Не то чтобы он считал себя неправым. Просто у Лютика слишком побелело лицо, и ему это не нравится. Какое-то время он ждет ответ, или просто движение — но Лютик не шевелится, и тогда Геральт подходит и берет его за локоть, подталкивает вперед. Тот начинает идти осторожно, неестественно выпрямившись, будто боится себя расплескать, и Геральт отстраненно думает: «Ребра все же срастутся неправильно, скорее всего». С сухой травы поля слышится раскатистое стрекотание кузнечиков — настоящий концерт, звучно и гулко. — Слышишь? — спрашивает Геральт. Это странно, но он уверен, что Лютик поймет, о чем именно был вопрос. И Лютик не смотрит на него, но кивает правильно. Останавливаются они, когда через полчаса показываются ворота Зграггена, украшенные к празднику разноцветными лентами, которые, впрочем, выцвели на солнце и теперь скорее разных оттенков серого. — С тебя бутылка туссентсткого в таверне, — ворчит Лютик, поправляя ремень с лютней, перекинутой через плечо. — Я хочу напиться. И как окажется потом, «напиться» — это мягко сказано.