Песня пса

*** Роннер сидит у окна, постукивая по столу пальцами. На волосы падает свет, и потому они кажутся не просто рыжими, а костром посреди полумрака комнаты. Лютик прищуривается спросонья, потом узнает его. Говорит тихо: — Я так и знал, ты просто на остров Фаро уехал. — Привет, Лиан. Дерьмово выглядишь. — Спасибо, — усмехается Лютик. Ждет, когда Роннер скажет что-то еще, но тот молчит, и приходится говорить самому, хотя голос плохо слушается. — Знаешь, я часто вспоминаю, как мы шатались по городу, и ты все показывал мне злачные места. Порт вонял, а тебя туда тянуло, словно кота на рыбу. Я так и не смог привыкнуть ходить туда без тебя. Да и весь Лан Эксетер — я это потом понял, не знаю, замечал ли ты? — весь он злачный. Есть что-то нездоровое в каждом районе, закоулке, площадь еще эта… ну… — Лютик останавливается и потирает лоб. Роннер улыбается, встает. Он оброс, поправился, но все равно какой-то полупрозрачный. Лютик смотрит, как он ходит по комнате, оглядывает предметы, прикасается к ним: кружка на столе, пузырьки с лекарствами, смятая рубашка, лютня, прислоненная к кровати, как тихо бормочет себе под нос: «…Да, ощущения знакомые, но как же бордель, который слева от Адмиралтейства? Энсенада, опять же, красивая, а с моста как мы в реку плевали, кто дальше, помнишь? И как потом там в воде что-то странное проплыло, типа гигантская рыба с крыльями и длинным хвостом? Трактир тоже был ничего, хоть и грязноват, и пруд на заднем дворе храмовой инфимы*, где ты учился, и ступени к башне, на которых ты первое стихотворение написал, для этой, как ее — Шанны?..», — в принципе, он говорит все то же, что говорил при жизни. — Я пишу какую-то ерунду, — смотрит на него Лютик. Роннер удивленно поднимает бровь. — В большинстве случаев да, но не всегда же, Лиан. Иногда это ж типа… глас божий, — растерянно произносит он. — Как та, про снег на пути, которую ты никогда не поешь. — Ой, да не бреши, Ронни. Сам же знаешь, я сроду в богов не верил. Мне почему-то страшно. Как же так получилось, а? — кивает он на его шею, с черно-синим следом от веревки. — Ну вот так, — Роннер в извиняющемся жесте разводит руками, — ну вот так как-то… Не бойся. Станет легче к утру. Лютик все никак не может отвести взгляд от его шеи, распухшей и мертвой, и Роннер просит, потирая горло: — Не пялься. Это нелюбезно, вообще-то. Лютик от этого начинает судорожно смеяться; смеется, смеется — и просыпается. В комнате никого. На спинке стула возле второй кровати висит черная куртка Геральта. Угрюмость, воплощенная в предмете. Лютик отводит глаза. На стол падает пятно света: прямо как во сне. Только очень пусто. Он откидывает одеяло, пытается встать и только тут понимает, как же у него болит голова. Приходится зажать ее руками, чтобы не отвалилась. И бок тоже болит. Повязка новая, совершенно не получается вспомнить, как она появилась. Кувшин на столе полон воды, и это единственное, что заставляет двигаться. Руки и ноги очень трясутся. — Погулял, недоумок, — шепчет он сам себе, прислоняясь лбом к кувшину. У того холодные стенки, и это здорово. Он как раз размышляет, хватит ли сил дойти до ведра и вылить над ним остатки воды себе на голову, когда сзади хлопает дверь. — Дерьмово выглядишь, — говорит Геральт. Это тоже «нелюбезно», и это уже было сегодня, и Лютика снова распирает дурацкий, душащий смех.  — Что такого смешного? — Ничего, — выдавливает он сквозь хохот, — просто у тебя всегда слишком надутый вид, я давно хотел сказать. Голову Лютик кладет на стол, потому что она как якорь пиратского корабля — такая же тяжелая и дурная. Приоткрывает один глаз, оценивая выражение лица Геральта.  — Чур, если будешь бить, не по больному боку. Геральт приглядывается к нему, потому как что-то во всем этом выглядит странно. Наверное, то, что взгляд у Лютика жесткий и совсем не веселый. Геральт цыкает и хмурится. — Свадьба через несколько часов. Приходи в себя. — Я как огурчик, Геральт, обижаешь! — возмущается Лютик, рассматривая пузырек с чем-то зеленым внутри и раздумывая, не проглотить ли не глядя. — Расскажи пока, что там за история с этим проклятым, а то по твоему мимолетному описанию я ни черта не понял. Геральт садится напротив, прислоняет мечи к стене, трет бровь, то ли вспоминая подробности, то ли просто подбирая слова. Иногда Лютику кажется, будто он пытается выбрать из всех вариантов сказать хоть что-то самый короткий и безразличный. — Я встретил этого парня в Ансегисе, когда выполнял заказ на монстра-людоеда, убивавшего путников в местном бору. Он сказал, что его дом в Зграггене, но вернуться сюда он не может, как если бы что-то не пускало его за ворота, а семья и друзья перестали его узнавать и словно забыли, что он вообще существовал на свете. Попросил при случае выяснить, что это за чертовщина такая, и даже дал залог — двадцать крон. — Повезло же ему, — с непонятной интонацией говорит Лютик и сразу спрашивает: — У него были какие-то подозрения? Кто мог желать ему зла и за что? — Нет. Говорит, со всеми ладил. Собирался жениться. — На ком? — Я не спросил. — А как его хоть зовут? — Мммм, — тянет Геральт, — кажется, Одвин. — Кажется? — Вот ты и выяснишь на свадьбе. Может быть, это как-то связано, — Геральт встает, берет куртку и идет к выходу. — Жду тебя через час внизу, — он бросает на него скептический взгляд и добавляет, — максимум через полтора. Не помри до вечера. Завтрак я оплатил. Но умойся, что ли, прежде чем спускаться, вид у тебя не краше, чем у утопца. — И кто в этом виноват? — негодующе кричит Лютик закрытой двери. Потом все же доползает с кувшином до ведра, выливает его на голову. Смотрит, как капли стекают вниз. Отражение внизу расплывается, дрожит. Из воды на него смотрит трусливое, помятое, бледное и придурочное лицо. — Ни хрена что-то лучше не стало, — сокрушается он самому себе. *** На улице неожиданно хорошая погода: солнце не просто светит, а даже греет. Ведьмак стоит у конюшен, машет вышедшему во двор Лютику. — Куда идти-то? — спрашивает тот, подходя поближе. — Туда, куда все идут. Сейчас Плотву покормлю, и выходим, — бросает Геральт, двигаясь вдоль стойл. Лютик сначала кивает, а потом смотрит на него с подозрением и аккуратно, медленно говорит: — Геральт… кхм… я не хочу тебя расстраивать, но… в общем… если ты вдруг не помнишь, то… — и останавливается, глядя как Геральт гладит одну из лошадей, действительно похожую на Плотву. Но белое пятно вдоль носа у нее совсем другой формы. — …Плотву съели волки, — заканчивает он, вылупившись на Геральта. Тот не обращает на него внимания, шепчет что-то на ухо кобыле и насыпает ей сено в кормушку. Лютик беспомощно оглядывается вокруг, пытаясь придумать, что делать. Вряд ли настоящий хозяин «Плотвы» будет доволен, если чокнутый ведьмак ее все-таки украдет. Но вокруг никого нет, последние постояльцы уже ушли. — Геральт, — осторожно пробует он, — она же даже цвета чуть-чуть другого. Видимо, Геральту на это плевать. — Веди себя хорошо, Плотва, — говорит он лошади и кивает Лютику на дорогу, мол, пошли. — Это не Плотва, — все-таки не сдается тот. — Это Плотва, — возражает Геральт. — Это! Не! Плотва! У тебя на чердаке не все в порядке, ты понимаешь? — Да Мелитэле милостивая, я ее сегодня утром купил за девяносто крон, и это совершенно точно Плотва! — Ты ее что?.. То есть, ты знаешь, что это новая лошадь? — понимает Лютик. Геральт рычит, толкает его плечом и начинает шагать туда, откуда уже доносится музыка и смех. — Ты что, всех своих лошадей называешь Плотва? — догоняет его бард. — Потому что это твоя любимая рыба? — Да, всех, — теряя терпение, шипит Геральт, — и если ты не хочешь, чтобы она кусала тебя чуть ниже спины каждый раз, когда видит — лучше заткнись и сосредоточься на деле. На деревенской площади накрыты столы. Лютика сразу берут под руки и уводят к паре других музыкантов. Судя по всему, его будет ждать успех. Какие-то барышни после первой же песни рукоплещут и бросаются ему на шею, от чего тот кривится («Ребра», — вспоминает Геральт), но не забывает рассыпаться в любезностях и поцелуях. Геральт ненавидит праздники. В своем черном наряде и с двумя мечами за спиной он выглядит огромной вороной среди галдящих синиц. Время тянется медленно. Песни. Разговоры. Песни. Тосты. Пьяные слезы. Пьяный смех. Песни. Лютик в перерывах между ними носится туда-сюда и болтает со всеми так, будто знает их по меньшей мере с рождения. К самому Геральту подсаживается то один, то другой житель, но дальше чем: «Как вам наш городок?» — «Хочется побыстрее его покинуть», — дело у него не идет. Он привык добиваться ответов на вопросы, и если бы захотел — просто прижал бы каждого к стенке и устроил нормальный ведьмачий допрос. Это несложно, но черт возьми, это занимает кучу времени. И после этого его обычно не рады видеть в тех местах, где он уже был. — Позволь мне рассказать, как идут дела, Геральт, — в какой-то момент Лютик наваливается на него сзади и усаживается на скамью рядом с ним. — Пока ты тут просто сидишь и бездействуешь, я узнал следующее. Из новостей в этом маленьком городке: Яков бросил пить, его жена вчера родила. Вино, которое привозят из Брокилона, разбавляется водой безо всяких мер. У берега реки одна из лодок пошла ко дну. В целом все спокойно, как болото в лесу, — говорит он, успокаивающе приподняв руку, заметив, что глаза у Геральта потемнели, — но! С женихом что-то явно не чисто, — подытоживает он, запихивая в рот кусок мяса с тарелки Геральта и прерываясь на то, чтобы его прожевать. Геральт тянет руку к его горлу. — Да ушпокойся, твою налево, я шелый день нишего не ел, — хрипит Лютик, пытаясь проглотить еду и отрывая от себя его пальцы. — Вот же жадная скотина, а! — восклицает он, когда ему это удается. Тут музыканты начинают играть громче, и Лютик кричит, стараясь их перекрыть: — В общем, раньше, говорят, дочка старосты любила кого-то другого, но почему-то никто не может вспомнить, кого. А буквально несколько недель назад вдруг согласилась выйти за нелюдимого Лоббо, который вот щас во главе стола с ней за ручку сидит. Так что я думаю, скорее всего, это сын мельника проклял Одвина! — последние его слова доносятся до всех в тишине, потому что оказалось, громкий пассаж у композиции музыкантов — в самом ее конце, чтобы эффектно закончить. Над столами воцаряется тревожная тишина. Глаза Геральта встречаются с глазами молодого парня, который сидит рядом с невестой. И тот допускает ошибку: дергается, приподнимается, обводит взглядом праздничные лица, ожесточенно и зло, с зарождающимся в зрачках желтым отблеском. — Ты зря сюда заглянул, ведьмак, — говорит Лоббо хриплым, рычащим голосом. Может быть, половина людей здесь вообще не поняла, что произошло. Но Геральт понял. А потом многое случается одновременно. Например, Лютик зажмуривается, когда вдруг у жениха странно трескается лицо, и из челюсти начинает расти другая — хищная, покрытая шерстью. Открыв глаза через секунду, Лютик его уже не видит, а видит огромного волка с неестественно горбатой спиной и бешеными глазами. Долго, оглушающе, на одной ноте начинает визжать невеста, милая девушка с густой русой косой и венком из голубых цветов на голове. Геральт достает меч одновременно с тем, как оборотень набрасывается — гигантский прыжок через несколько столов и лавок, с которых падают люди и пытаются отползти подальше, теряя платки, шапки и свадебную веселость. Лютика Геральт отшвыривает вправо аккурат перед тем, как по тому месту, где он стоял, проходятся когти измененного монстра. Меч приземляется чудовищу ниже локтя, и уродливая лапа отрывается от тела, падает на траву, из обрубка хлещет кровь, заливает белую скатерть, тарелки и немного — лицо Лютика. — Пиздец, — выдыхает утонченный поэт, музыкант и уважаемый лектор Оксенфуртского университета. Пошевелиться и свалить отсюда подальше почему-то не получается: будто его пригвоздили к месту. Оборотень воет, бросается вперед, и Лютик видит, как Геральт не успевает уйти от удара, как Лоббо всем весом наваливается на него, вжимая в землю. И от этого ощущение примерно такое же, как было, когда Лютик проснулся: та же комната, только очень пусто. За ребрами какой-то ветер, что ли. И он сам не заметил, когда прикусил губу. Волчья туша начинает шевелиться, но как-то странно, не поднимая головы, и из-под нее вылезает Геральт, весь в кровище и недовольный. Переворачивает волколака на спину, выдергивая из него меч. Хлюпающий, немного хрустящий звук. Оборотень хрипит, открывает глаза, вращает ими жутко, припадочно. Кажется, он пытается что-то сказать. Геральт приставляет меч к его шее, нажимает сильно, прямо в ямку под кадыком, так что из горла Лоббо вырывается почти человеческий стон. — Ну и зачем ты это все сделал? — спрашивает Геральт. — Разве не ясно? — поднимается с земли Лютик, — дело точно пахнет неразделенной любовью. Он любил ее, она любила Одвина, он проклял Одвина, чтобы быть с ней, и закончил здесь, прямо под твоим серебряным клинком против монстров. Боги, это все так драматично, можно ты уже убьешь его, и мы поедем куда-нибудь, где свадьбы чуть более традиционные? — кривится он, рассматривая лютню на предмет повреждений. — Он никого не проклинал, — раздается вдруг звучный голос за их спинами. — Мой сын сам проклят обращаться в чудовище. Ему нужна была эта любовь, понимаете? А Одвин… Одвин бы пережил. — Да что ты говоришь, — скалится Геральт, оборачиваясь. — Решать за других всегда так просто, да? — рычит он. — Как снять проклятие? Старик в высоких сапогах и с оспинами на лице молчит, глядя на то, что осталось от его сына. — Как снять проклятие? — повторяет Геральт. — Добей, — отвечает тот, медленно разворачивается и начинает уходить — сначала неуверенно, потом все размашистей и быстрее. Когда Геральт рывком загоняет меч, оборотень на него не смотрит. Лютик провожает траекторию его застывшего взгляда — от следов мужчины, который его родил, до его же удаляющейся вдаль спины. Тоску из этого можно выжимать хоть ведрами, так что бард садится рядом на корточки и прикрывает ему веки. Ресницы у оборотня неожиданно пушистые, и Лютик, повинуясь какому-то странному порыву, начинает плавно молитву об усопших. — Зачем? — спрашивает его Геральт. Лютик пожимает плечами. Ко всем проклятым он чувствует странную солидарность, но не объяснять же это Геральту? Хотя, может быть, он как раз и поймет. — Ему она не поможет, — поясняет Геральт, будто Лютик не знает. — Угу, — отвечает он, пытаясь оттереть кровь с лица чьим-то платком, найденным на одном из опрокинутых стульев. — Я в курсе. Пойдем уже за Плотвой? На этот раз таверна почти пустая. Несколько мужиков за столом обсуждают случившееся, но замолкают, когда они входят в зал. На Геральта смотрят со страхом. — Он же вас спас, — пытается возмутиться Лютик, но Геральт тащит его за локоть наверх. — Переночуем тут, а утром мне надо ехать, — говорит он, снимая испорченную одежду. — Ты не ранен? — спрашивает Лютик. — Нет. Пара синяков на спине. — Я спущусь, принесу чего-нибудь перекусить и выпить. Такой стресс надо чем-нибудь перебить, знаешь ли. Геральт кивает, хотя не похоже, чтобы он хоть немного испытывал то, что называется стрессом. Но правда в том, что Лютику неуютно в этой комнате, и он сидит внизу, хлещет разбавленное вино и наигрывает на лютне какие-то бездумные мелодии, притворяясь, что все это мясо, которое сегодня произошло, вообще ничего не стоит. В какой-то момент в таверну заходит торговец Норли, присаживается рядом. — Меня это… попросили тебе оплату передать. За пение, стало быть. Какой-то он стушевавшийся и совсем не похож на вчерашнего разудалого беса. Не Лютику его винить. — Передавай. Лишним не будет. Как там невеста? — Вспомнила своего первого возлюбленного, Одвина, и теперь порывается ехать его искать. А страхолюдину ту сожгли за погостом. Это что же получается, любой рядом может монстрой быть? Лютик смотрит на него и почему-то не может придумать никакого шуточного ответа. — Особенно мельник, — говорит он, но судя по лицу Норли, тот вряд ли понял, о чем он хотел сказать. Когда он заходит в комнату, Геральт спит. Или делает вид, что спит — кто его разберет. Лютик долго пьет воду, потому что утренний сушняк до сих пор поднимает свою голову, и падает на кровать. — Спокойной ночи, — мычит он Геральту и молится, чтобы сегодня обошлось без снов. Хотя, ради правды, увидеть Роннера было хорошо. Хорошо было его вспомнить. Ночью Лютик периодически просыпается, оттого что Геральт ходит туда-сюда, шуршит вещами. В конце концов он открывает глаза и вглядывается в полумрак комнаты. Ведьмак что-то делает у своей кровати — чистит куртку? Лютик не может разглядеть в темноте. А еще надо отлить. Поэтому он тихо выскальзывает за дверь, выходит на ступени крыльца и удивляется Плотве, которая стоит недалеко от входа. Груженная пожитками ведьмака и меланхолично жующая какую-то траву, она косится на него и равнодушно фыркает. — Оууу, — произносит Лютик, а потом, когда до него доходит, повторяет снова: — Оу. Вот как. Какое-то время он взволнованно ходит по крыльцу, а потом садится возле Плотвы, вытянув ноги, и ждет. Из двери таверны Геральт появляется через несколько минут, с сумкой через плечо. Смотрит по сторонам и потом двигается к Плотве, заносит руку, чтобы на нее запрыгнуть, и вздрагивает, когда Лютик громко спрашивает: — «До свидания» говорить в ведьмачьих школах не учат? Геральт оглядывается на него. Лицо у него бесстрастное, скупое на мимику, но Лютик точно видит досаду. И что-то еще. Облегчение? — Мне надо кое-кого найти, — произносит Геральт так, будто это все объясняет. — Ищи, — цедит сквозь зубы Лютик, поднимаясь и отряхивая колени. — Я не об этом спрашивал. — Не люблю прощаться. — А по-моему, как раз любишь, — это выходит слишком резко, зло, и Лютик втягивает воздух, чтобы успокоиться. — Ты же знал, что так будет, — тихие, уверенные слова. — Ты же знал. Что на это ответить, Лютик не понимает. Наверное, знал. Наверное, знал, просто не хотел думать. — Ну вот и все, — говорит Геральт, кивает ему, пришпоривает Плотву. Очень скоро пропадает в ночной дороге. Какое-то время еще слышен звук копыт, отдаляющийся прочь, а потом остается только «ну вот и все». — Feci quod potui faciant meliora potentes! * — в сердцах выкрикивает Лютик, и какой-то мужик, вышедший, видимо, тоже по нужде из трактира, шарахается прочь. — Чего это ты орешь? По-нашему говори! — Lingua latina non penis canis est! * — с рычанием под стать Геральту сообщает ему Лютик, замечает в первый раз в жизни, что кто-то его боится — потому как мужик отшатывается еще сильнее и даже, кажется, осеняет себя защитным знаком. Это так паршиво, что Лютика самого от себя тошнит. Остается сплюнуть на землю, натянуть на себя какое-то подобие нормального лица и ждать рассвет. В комнате такая полная пустота. Лютик садится на кровать, и ему вдруг кажется, что его тоже нет. Просто нет, и все. Пустая комната, и ничего больше. «Не бойся», — вспоминает он. Роннер плохого не посоветует. «Просто потерпи. Станет легче к утру».