Песня пса

*** Телега скрипит. Это единственное, что периодически возвращает Геральта в реальный мир. И боль. В остальном он где-то еще. Это сон или пространство между ним и воспоминаниями. Если это вообще память, а не выдумка его воспаленного, сумрачного сознания. Странные цвета, и кое-что кажется совсем нереальным. Действительно это было — его прошлое? Разве у него было прошлое? Каэр Морхен должен был его съесть без остатка, но, видимо, он немного оставил. Геральт не знает, хорошо это или плохо. Только, очнувшись, вдруг озадаченно отмечает — на грани понимания, не зацикливаясь на этом, — что внутри него появилось что-то новое. Кажется, это человек. И еще кажется, что он совсем маленький. И поэтому его надо беречь. Геральт не может всерьез считать, что это он сам: даже не волчонок, обычный людской детеныш. Ощущения беспокойные. Нервы сигналят ему об опасности, потому что внутри него и рядом с ним любому ребенку грозит беда. Хочется вынуть его из себя и оставить где-то в безопасном месте: например, у этого крестьянина и его семьи. Они умеют растить детей. Но если бы Геральту предложили это всерьез… Верхняя губа непроизвольно приподнимается в оскале, зверином, остром. И он понимает, что не хочет его отдавать — никогда и никому не хочет, будет за него драться, пока не рухнет. Но с ним так страшно. Геральт не хочет, чтобы этот ребенок задавал ему вопросы. И он запихивает его поглубже, туда, где тот будет спать. Где цвета такие обманчивые, смазанные, призрачные. Пусть он побудет там, на самой глубине. С матерью. Ноздри вдруг трогает запах, который похож на запах из его бреда. Геральт чувствует, будто веревка в его груди натянулась и дернулась дико сильно — и срывается в лес. Он видит ее, но не может поверить, что это на самом деле. Весь этот путь. Время на секунду абсолютно, полностью замирает. А потом Цири со всей силы врезается ему в грудь. Будто сердце проткнули мечом — но наоборот, и вместо боли он чувствует что-то противоположное, разве что тоже очень горячее. Мир, немного качнувшись, замирает и становится другим. Ярче, что ли. — И что теперь? — спрашивает Цири через вечность, с трудом отрываясь от него, но не расцепляя руки. Только поднимает вверх голову. Будто он знает. — Я не знаю, — честно говорит он. — Чего бы ты хотела? — Хотела бы домой. Но Цинтра сгорела. А у тебя есть дом? Геральт думает, что на это ответить. Можно ли назвать Школу Волка домом? Он неуверенно кивает. — Пойдем тогда к тебе домой, Геральт? — просит она. — Пожалуйста. Ему надо объяснить, что это вовсе не то, чем ей кажется. Что там не будет удобных, мягких кроватей, платьев и хорошей еды. Что это чудовищно далеко, и пока они туда доберутся, она не раз пожалеет о своей просьбе. Но он смотрит на ее грязные волосы, худые плечи, затравленные, бегающие глаза загнанного зверька — и не может ответить «нет». Осознает, что она справится. Его Львенок из Цинтры. Он протягивает ей руку и кивает. — Пойдем домой. Цири оскаливается в улыбке. Они идут бок о бок: два хищника, большой и маленький, которые готовы на все. Сейчас им кажется, что они способны на что угодно. Что они никогда больше не расстанутся. Потому что, если хоть что-то посягнет на их разлуку — они порвут это в кровавые лоскуты. Цири еще не знает, как быстро проходит это ощущение. Оно у нее впервые. Геральт — знает. Но оттого что он знает, он держится за него еще крепче. Пока не ушло. Они возвращаются к дому Йурги и Златулины. Те удивляются, охают, пытаются расспросить, откуда Геральт знает Цири, а Цири — Геральта, и как он ее почуял в лесу, но все это проходит мимо них совершенно. Они просто сидят и пялятся друг на друга, улыбаются и молчат. — Этой девочке нужна ванна и ужин, — в конце концов говорит Геральт. — Я заплачу. — Тебе тоже нужна ванна и ужин, — морщится красивая, добрая жена Йурги. — И ты спас моего мужа. Мы не будем больше спрашивать, — тут она оборачивается на сына и цыкает ему, незаметно погрозив кулаком, — но, пожалуйста, останьтесь. Это меньшее, что мы можем сделать. И они остаются на ночь. Цири, чистая, сытая, хрупкая, подлезает ему под бок со своей кровати. Геральт застывает, задержав руку, которую пришлось поднять, чтобы она поместилась, над ней в воздухе, потому что не ясно, что с этим делать — что с ней делать. Она ведь должна его бояться. Все люди его боятся. Кроме, разве что, Лютика. Осторожно он опускает руку сверху. Цири чуть-чуть вздрагивает, но потом обхватывает его пальцы своими, тянет на себя, чтобы он полностью ее обнял — и выдыхает громко, облегченно. Геральт долго смотрит на ее затылок. Прислушивается к звукам с улицы. Кажется, что сейчас иллюзия вдребезги разобьется. Придут солдаты. Монстры. Он очнется, и выяснится, что ему все это приснилось. Но пахнет только сеном, чистым хлопком, в который одета Цири — и покоем. Он позволяет себе расслабиться, уткнуться носом в ее волосы. Странно, что с ней он одновременно чувствует тревогу постоянного оберегания, но и — он ловит себя на этом удивленно — с ней он чувствует себя в безопасности. Будто это она его защищает тоже. Не очень понятно, от чего, — но Геральт не хочет понимать. Разбираться. Это такая вещь, в которой признаешься себе только очень тихо и сразу отталкиваешь. Ему нельзя к этому привыкать. Но один раз можно? Один вечер. Горы Махакам им лучше обогнуть справа. Пройти через владения королевы Мэвы*. Потом надо будет пересечь весь Аэдирн. Весь Каэдвен. Там, в самой северной точке Синих гор, стоит крепость. Он не уверен, что хочет туда возвращаться. Но он представляет, как они будут стоять между высоких скал горного хребта, и он покажет Цири едва заметную щель в каменном массиве, через которую они попадут в туннель. И как она ахнет, когда они из него выйдут и увидят долину. Представляет, как они пересекут грохочущую Гвенллех, Реку Белых Камней. И как Цири запрокинет голову, чтобы охватить взглядом весь замок. Как они войдут внутрь, и он покажет Цири вид из окна его бывшей комнаты. Как покажет спрятанный в стене тайник, куда он положил вырезанную из дерева фигурку лошади — что-то, что он делал по ночам сам для себя. Думать об этом почему-то очень приятно. И Геральт обнаруживает, что испытывает чувство, которое было у него только очень давно, в детстве, — что ему есть ради чего просыпаться утром, и что он ждет этого утра, потому что оно будет хорошим. Это немного щекотно. Цири чуть-чуть дрожит во сне, но перестает, стоит ему прижать ее покрепче. Геральт ненадолго позволяет занять свое место кудрявому мальчику откуда-то из его центра. Он думает, что с ним Цири будет чуть удобнее. Правильнее. По-человечески. Еще он думает, что ему просто этого хочется. Побыть кем-то другим. Кем-то, кто намного лучше, чем он. Чище и безгрешней. От этого притворства он снова мается немного, но потом маета уходит. Он засыпает нормальным, глубоким сном. Детским. *** Первое, что он ощущает — запах. Тошнотворный, выворачивающий наизнанку. Пытается дернуться, но получается с трудом, словно он зажат со всех сторон чем-то… кем-то. Левый глаз совсем не открывается, но приоткрытым правым Лютик видит красное. К горлу подкатывает вместе с тошнотой паника, и он все же отталкивается, вырывается из тел, среди которых лежит. Гора трупов. Голова делает рваные, бессмысленные повороты в попытках понять хоть что-нибудь. Где он. Кто он? Это пока неважно: надо убраться отсюда. И он ползет прямо по телам, к краю рва, который виден чуть впереди — но кажется, что до него не меньше мили. Сапоги подскальзываются на непрочных человеческих частях. Руки, ноги и головы. «Хорошо, что сейчас холодно и нет мух» — отстраненно думает он. Вцепляется в черную землю, вытаскивая себя наружу. Похоже, что сейчас предрассветные сумерки. Земля под пальцами крошится, комьями осыпается на лицо. Он едва не рушится обратно, но нащупывает толстый корень и подтягивается. Остается лежать на краю. С каждым вдохом блевать хочется все сильнее, но желудок пуст, и Лютик только надрывно кашляет, сплевывая слюну и кровь. Сколько это длится, он не понимает. Кажется, очень долго. Но потом он привыкает. Кое-как встает, размазывая рукой слезы, выступившие из-за кашля. Трет левый глаз, затянутый коркой засохшей крови. Кожа на виске сильно стянута и болит. Он нащупывает там рубец, но почти сразу отдергивает руку. Будто грязь на ней может как-то повлиять на состояние раны. Будто это важно после того, как он лежал среди кучи мертвецов. Его снова начинает мутить, и он на секунду опускается на колени. Потом упрямо закусывает губу и вздергивает себя вверх, как за шкирку. Толкает вперед, к темной полоске леса. За спиной остаются догорающие развалины Цинтры. Эти несколько ближайших часов, когда он бредет, спотыкаясь, через поле к лесу и тащится по нему до тех пор, пока может передвигать ноги, он занят тем, что заталкивает свое пробуждение куда-то настолько глубоко, насколько может. Он роет для них всех могилу: она общая братская, но гораздо глубже нильфгаардского рва. Это монотонная, тупая работа. То, что нужно. Свое пробуждение он кладет первым, в самое основание. И оно проваливается вниз. Даже кажется, будто эта могила бездонна. Он трамбует ее, пока не остается только ровная, сухая площадка, на которой он ложится и засыпает. Под каким-то раскидистым большим деревом. Без тошноты. Без воспоминаний. Вычеркнув навсегда, потому что иначе ему будет сложно собрать того, кто был Лютиком, Лианом, Юаном. Наверное, Геральт бы смог, будь он на его месте. Не давал бы себе забыть — это ведь то, что делают слабаки. Как Лютик. Но именно поэтому Геральт почти никогда не улыбается и ходит так, словно мир состоит из смерти полностью, из смерти и, разве что, немного, — из лошадиной верности. Он не улыбается даже когда смотрит на Йеннифэр. По крайней мере, Лютик не замечал. Разве любовь не должна приносить радость? Когда он приходит в себя в следующий раз, то все нормально. Он грязный, болит левая часть головы, от голода живот судорожно сжимается, хочется пить. Но все нормально. Он помнит, как Наарс замахивается. И помнит, как проснулся в лесу. Здесь, под раскидистым деревом, на которое он опирается спиной в тщетной попытке как-то согреться. Наверное, стоило бы задуматься над тем, как он тут оказался. Удивиться этому. Но даже маленькая мысль в эту сторону натыкается на стену, и Лютик просто решает: «К черту». И сильно, до нервного смеха, радуется, что жив. Какой здесь вкусный, пьянящий воздух. Через какое-то время он добирается до небольшого ручья. Долго пьет, смывает грязь с головы и рук. Но полностью помыться не решается: вода ледяная. С виска снова начинает течь кровь, и Лютик пытается ее успокоить, зажав рану мокрой, холодной ладонью. Позади вдруг раздаётся треск ветки, и он ошалело вскакивает, пытаясь обернуться. Крик не срывается — ему крепко зажимают рот. Потом он видит чьи-то губы, к которым прижат палец, и не сразу слышит: — Шшшш. Шшшш. Не ори. Я тебя черт знает сколько уже ищу. Это встрепанный, чумазый Наарс с каким-то мешком за спиной. Лютик в его руках разом весь обмирает, словно из него вытащили кости, так что Наарсу приходится его придержать и посадить на траву. Сам он тоже садится рядом, открывает сумку и достает оттуда какую-то банку, содержимым которой мажет Лютику голову, промакнув слева чистой тканью, а потом крепко заматывает. Сопротивляться этому не хочется. Хочется, чтобы Наарс никуда не уходил, не оставлял его. Сказал, что ему делать дальше. — Беги на север. Беги как можно быстрее, — разбирает он. Наарс протягивает ему мешок и сумку. Лютик чувствует сквозь ткань что-то знакомое и понимает, что в мешке лютня. Его лютня. — Я собрал тебе еды и одежды, а в этой банке — лекарство. Быстрее заживет. Черт возьми, я боялся, ты умер, — вдруг чуть не всхлипывает он, с силой проводя рукой по своему лицу сверху вниз. — Там столько тел, я переворачивал, переворачивал — кажется, целую вечность, а тебя не было. — Где? — спрашивает Лютик. Наарс смотрит на него странно, но решает не объяснять. — Ты меня слышал? — интересуется он, повышая голос: — тебе надо идти на север, как можно севернее, да хоть домой. Ты меня понимаешь? — Домой? Нет, мне нельзя домой, — бледнеет Лютик. — Нельзя. Наарс вдруг подходит поближе и несколько раз бьет его по щекам. Несильно. И кладет руки на его плечи. — Юан. Тебе нельзя в первую очередь оставаться здесь. Тут повсюду скоро начнут шариться наши. Времени очень мало. Ты идти можешь? Лютик кивает. Он слушал внимательно. Ему надо на север. — А ты? — спрашивает он. Хочет добавить, что им надо идти вместе. Что это Наарсу даже важнее сбежать от войны, чем ему. Что так будет лучше. Что они могли бы справиться. Но по лицу Наарса он видит, что тот знает все, о чем Лютик сейчас хочет ему сказать, и ответ его Лютик тоже прекрасно знает. И Наарс медленно, упрямо качает головой, отведя взгляд. Это прощание и прощение. Потом он как-то очень тихо и незаметно исчезает, растворяется за деревьями, среди листвы. Лютик остается стоять внутри леса, сжав свою лютню в одной руке, а сумку Наарса — в другой. Очень сложно сообразить, что ему с ними делать, но в конце концов он просто начинает идти. На север. «В Ривию», — решает он. Геральт вроде оттуда. Или, по крайней мере, он всем так говорит. В любом случае, это на севере, и это хоть что-то. Название, которое еще не обрушилось, как Цинтра, в которой все буквы выпали. Как зубы из челюсти при хорошем ударе. *** Там, в окрестностях Ривии, он его и встречает. Где-то через неделю быстрого, будто что-то подталкивает его в спину, путешествия через охваченный паникой Содден. На одном из постоялых дворов почти сразу после лирийской крепости Скалля, совсем недалеко от границы. Они сталкиваются нос к носу: очумевший Лютик с перевязанной башкой и Геральт, из-за плеча которого выглядывает девочка с пепельными волосами. Геральт держит поводья новой Плотвы. У этой на ногах белые, аккуратные чулочки, которых не было у той, последней. Вторая рука лежит на рукояти меча. — Цири, отведи лошадь в стойло. Я сейчас, — говорит он девочке, обернувшись. Она бросает на Лютика любопытный взгляд, но не спорит. Геральт очень долго его разглядывает. Но у него нечитаемое лицо. А Лютик почему-то не может выдавить из себя даже банальное «привет, Геральт». Он отворачивается и смотрит, как Цири гладит кобылу и насыпает ей в кормушку овса. Совершенно обычная девочка, просто очень красивая, с тонкими чертами. И все же они с Геральтом похожи неуловимо. — Нашел? — наконец кивает он в ее сторону, обращаясь к Геральту. — Нашел, — соглашается Геральт, и пока он произносит это короткое слово, весь вдруг преображается, растягивает губы в такой искренней, рефлекторной улыбке, которую сам за собой как будто не замечает, просто не может сдерживать. Это очень странно. Невозможно, просто невозможно не улыбнуться в ответ. Он ловит себя на том, что действительно, по-настоящему рад видеть такого Геральта. Наверное, с другим, привычным, он бы чувствовал совсем не это, потому что, честно говоря, он все еще устало, муторно на него злится. Нет, даже не злится, но хотя бы горечь ушла, которая всплывала всякий раз, когда он о нем думал. Этот Геральт выглядит счастливым. — Пойдем, познакомлю, — говорит он. Лютик насмешливо приподнимает бровь. — Не боишься, что я научу ее плохому? — Чему? — Геральт фыркает, — болтать без умолку? Тебя не переплюнет. — Ну, если ты ее все время учил только рычать и хмыкать, то это и вправду будет сложно исправить. Они идут к Цири, и Лютик замечает, что Геральт немного прихрамывает. А Цири смотрит исподлобья, словно ожидает плохого. Лютик знает, как вести себя с псовыми, защищающими свою территорию. Он в детстве воспитал не одну стаю бродячих щенков, потому что был из тех, кто тащит домой любую покалеченную и голодную живность. Пока отец не вернулся. Он знает, что пес нападает, когда боится. И что надо доказать ему свою безобидность. Надо, чтобы твое горло было открыто, а руки — на виду. Можно сесть, а еще лучше — лечь на землю. Пусть подходят и нюхают. Он полностью открыт, и в нем нет угрозы. Главное — не бояться. Но Лютик не уверен, что с волками и львами это работает. Зато он знает, что работает с детьми. Они любят музыку. Поэтому он просто садится на лавку у конюшни, достает лютню и начинает играть. Милая и дурацкая песенка про то, что ему нравятся птицы. И про то, что кто-то маленький, ищущий тепла — может присесть рядом. И Цири улыбается, потому что слова довольно смешные. Она даже прыскает несколько раз в кулачок и смотрит на Геральта — можно ли? Он кивает, и она примащивается рядом с Лютиком. А когда он заканчивает, хлопает в ладоши. — Мне очень понравилось, — говорит все еще напряженно, не зная, чего от него ожидать, но уже веря внутри, что, скорее всего, ничего страшного. Лютик отвешивает шутовской поклон. — Приятно познакомиться с тобой, Цирилла, — говорит он, на что Геральт шикает и оглядывается, но вокруг никого нет. — Не называй ее по имени. Ее ищут. Лютик смущенно кивает, хотя все они говорили почти шепотом, и тут и вправду никого нет рядом. — На Старшей Речи твое имя означает «ласточка», — обращается он к Цири. — Тебя устроит, если я буду звать тебя так? — Одного идиотского прозвища типа «Лютик» вполне достаточно, — Геральт закатывает глаза. Но Цири его не слушает. — Ты поэтому спел песню про птичек? — спрашивает она. — Да. Наверное, поэтому. — А «Лютик» — это кто? — интересуется она у Геральта. — Это бард, который перед тобой сидит, — отвечает тот с таким видом, будто хотел бы, чтобы Лютик тут не сидел, а был где-нибудь подальше. «Привычный, знакомый, родной Геральт», — с умилением думает на это Лютик. — Правда? — она переводит взгляд на Лютика. — Тебе что, тоже нельзя называть свое настоящее имя? — Можно. Просто мне оно не очень подходит. Не очень нравится. Цири растерянно переводит взгляд с него на Геральта. Как будто в первый раз в жизни столкнулась с тем, что кому-то не нравится собственное имя. А может, и в самом деле впервые. Но Геральт ей ничего не объясняет. Он в принципе мало разговаривает, и ее это расстраивает. Будто о многом надо догадываться самой. А Лютик сейчас вообще смотрит вниз, в землю. — Я есть хочу, — в конце концов говорит она. — Пойдемте? И они идут. Ужинают в таверне. Лютик шутит, шутит и шутит. Цири от этого впервые чувствует себя так, будто войны за спиной нет. Мирно. Геральт периодически хмыкает, но больше молчит. На прямые вопросы Лютика о том, куда они идут, как вообще друг друга нашли, и что случилось, он отвечает неопределенно и сухо. Но взгляд у него теплеет, потому что Цири веселая и живая, словно из нее вынули сжатую, натянутую пружину. Потом Геральт провожает ее до кровати. Укладывает спать. — Ты куда? — спрашивает она, укутавшись в одеяло. — Скоро приду. Мы просто еще посидим… с Лютиком. — Он хороший. Да? Вы давно знакомы? — Давно. — А откуда ты его знаешь? Кто он тебе? Просто я иногда совсем не понимаю, чего ты чувствуешь. Геральт хочет по привычке сказать, что Лютик — надоедливая заноза в заднице. Что именно из-за него Геральту прилетает куча проблем. Но он смотрит на Цири и понимает вдруг очень ясно, что, возможно, если бы не Лютик — то никакого ребенка-неожиданности у него бы не было. Не было бы Цири. — Я чувствую благодарность, — соскакивает с его языка, и он сам этому удивляется. Прикрывает глаза, прислушиваясь к чему-то. Не сошел ли он с ума, например. Это все равно совсем непонятно, и Цири морщится. — Приходи скорее, — просит она. Когда Геральт уже держится за ручку двери, она его окликает. — Эй. Тогда скажи «спасибо». — Что? — Когда благодарен, надо сказать «спасибо», — поясняет она и смотрит на него, как на маленького. — Спасибо, — ухмыляется он. И она снова прыскает, потому что понятно же, что имела в виду не себя, и знает, что Геральту это тоже понятно, а значит, он пошутил. Цири любит, когда Геральт шутит. Она снова кутается в одеяло плотней — после долгого леса и всего этого кошмара после побега ей постоянно холодно. Мурлычет себе под нос песню Лютика. Немного хочется встать, прокрасться на лестницу и послушать, о чем они говорят, но тут так уютно, и она так устала, что засыпает незаметно и быстро, не успев осуществить эту идею. Внизу Лютик катает по столешнице монету. Туда-сюда. — О, Геральт, — заторможенно говорит, когда Геральт садится напротив. — Заснула? — Что с головой? — тот, как обычно, не отвечает на вопрос. — Что с ногой? — Лютик не остается в долгу. Они смотрят друг на друга. Монету Лютик закрутил, и теперь она тоненько дребезжит через весь стол, пока Геральт не прихлопывает ее ладонью. — Меня укусил гуль, — сдается он первым. — С…с…серьезно? — Лютик давится питьем из кружки, а потом начинает тихо, но заразительно ржать, так что на них оборачиваются редкие посетители трактира. — Пр…прости, рожа у тебя больно серьезная, будто ты пошутил. — Твоя очередь, — невозмутимо говорит Геральт. — Что с головой? — Ой, я не помню, — отмахивается Лютик. — Пустяки, царапина. — У тебя кровь на повязке. — Да? Не заметил. Какое-то время они молчат. Потом Геральт спрашивает: — Ты снял тут комнату? Лютик кивает. Он чувствует себя очень уставшим и, если честно, выпившим слишком много, пока ждал Геральта. Ну, не то чтобы ждал — надеялся, что он спустится, хотя говорить им особо не о чем. — Пойдем, — тянет его Геральт за локоть. — А то опять нажрешься. Он даже придерживает его, когда Лютик путается в ногах на лестнице. Голова и правда болит — в пути как-то получалось не замечать, да и шел он на автомате, как заведенный — весь день, а к ночи отрубался от изнеможения, не обращая внимания ни на что уже. А тут его разморило. Лютик садится на кровать, ставит локти на колени и упирается головой в ладони. Сонно трет лицо. Геральт подходит и тянет за узел на его повязке, разматывает. Это переносит его в Тиберген. И Геральта переносит, наверно, тоже. — Я могу сам, — Лютик отстраняется, но неуверенно, неохотно. Геральт на это только хмыкает, и Лютик позволяет себе побыть пассивным, просто сидеть, пока Геральт что-то делает. — В сумке какая-то мазь, — только говорит он. — И чистые повязки. Геральт считает, что перевязка вполне себе сойдет за «спасибо». Разговаривать ему не хочется. Лютик выглядит так, будто сейчас отрубится, на виске у него странный след — кожа рассечена, глубоко, сильно, но будто чем-то тупым, как навершие меча. Впрочем, уже не страшно, затягивается. — До завтра, — говорит он, когда заканчивает. — До завтра, — мычит Лютик. — Спасибо. Тебе с ногой не помочь? Геральт мотает головой. Выходит, прикрыв дверь, и спешит к Цири. Может быть, неплохо, если Лютик на какое-то время присоединится к ним. Как ни крути, как ни старайся, а Геральт хреново умеет общаться с детьми. Сегодня она была такая радостная. Странно, но он и в самом деле не просто не против, а, кажется, даже хочет, чтобы Лютик пошел с ними. Кровать неудобная. Лютик ворочается, пытается приспособить подушку так, чтобы она не проминалась, но у него не получается. Он думает, что надо бы на самом деле просто встать, тихонько собраться и уйти. Геральт нашел Цири, а Цири нашла Геральта, и им сейчас точно не нужен довесок вроде него. Пока Геральт был один, можно было хоть уговаривать себя, будто он скрашивает его одиночество. Это было приключение, вызов — дружить со злым ведьмаком. А потом почему-то стало и правда интересно и важно. Он вспоминает, как Геральт весь преображается при взгляде на Цири. И Лютик чувствует, что он тут такой лишний. Донельзя. Даже не Геральту лишний — миру. Наверное, Геральт смог бы уйти, будь он на его месте. Не остался бы — это же то, что делают слабаки. Как Лютик. Но ему не хочется уходить. «Чуть попозже», — думает он. — «Успею еще». Сглатывает, потому что всю неделю его преследует запах падали. Просто накатывает без причины ни с того ни с сего. Будто за углом лежит разложившийся труп. Но через минуту это проходит. Он наконец утыкается в подушку удобно, мягко. Проваливается в нее, как в омут. Не помнит, что ему снится.