На пути в ад / On the way to hell

Следующие несколько часов мы с Дарси были на вершине блаженства. За окном уже поднялась в ночном сумраке луна и заливала бледным светом всю комнату, а мы приятно расположились на диване и крепко приникли друг к другу губами. В воздух пробился ясно ощутимый, неимоверно приятный запах любви и медленно распространился по комнате. Этот внезапно возникший сладкий и нежный дух сразу окутал нас двоих ярким, непроницаемым, божественным ореолом, принеся мне такое наслаждение, что мне показалось, будто я слышу какую-то далёкую, но расслабляющую, волшебную мелодию, от которой делалось тепло на душе. В те счастливые минуты мои мысли были только об одном: как же прекрасна всё-таки жизнь, раз она способна подбрасывать нам такие незабываемые моменты. Где-то за многие улицы от меня мирно занимались своими делами в своих жилищах мои студенты: ботан и верный страж дисциплины Джеффри Граймс; невозмутимый урод, будущий партизан против любви Джозеф Гаррисон; его лучший друг Уильям Розенфильд и множество, множество других. Вспомнил я о них только потому, что, как и бывало всегда, когда я проводил время с Дарси, среди моря моих чувств закралось небольшое злорадство. И немудрено: ведь студентам ни за что было не узнать, как я теперь превосходно живу, и этот факт делал меня счастливым. Остаток ночи мы были просто не в силах друг от друга оторваться и проспали до утра на одном диване. Учитывая блаженство и счастье, которые я получил за всё это время, это была самая лучшая ночь в моей жизни. А утром мы с Дарси вместе отправились в университет и только там разошлись по своим аудиториям до конца дня. Когда я, преисполненный радости, вошёл в кабинет, где уже собрался весь мой коллектив, студенты окинули меня взволнованными взглядами, и я понял: я выгляжу и впрямь чрезвычайно странно. Едва я через силу убрал улыбку с лица и устремился глазами в пол, стараясь не вызвать ни у кого подозрений, как Джозеф вскочил с места и сразил меня вопросом, который я за все эти дни так боялся услышать: — Да что с вами творится? Может быть, вы любовник*? Джеффри оторвался от толстой книги, которую читал, и обернулся к Джозефу. Ясно было, что он понемногу соглашается с ним. У меня чуть не затряслись колени от страха. — Да… нет, — запинаясь, проговорил я. — Вовсе я… не любовник. — А кто же вы? Дежурный по апрелю? — язвительно спросил Джозеф, и откуда-то с задних рядов донёсся сдавленный смех. — Ну… это неважно, да и апрель уже давно прошёл, — быстро ответил я в надежде поскорее закрыть эту тему. — Начинаем занятие. Я направился к своему столу, чтобы взять приготовленную для сегодняшней лекции схему работы адронного коллайдера, и, прежде чем достать её из ящика, успел услышать недоверчивый голос Уильяма Розенфильда: — С нашим деканом что-то случилось. — Надеюсь, это не то, чего я опасаюсь, — раздался в ответ ещё более тихий шёпот Джозефа. Я сделал вид, что не придал этому особого внимания, но на самом деле внутри у меня всё сжалось от страха. До этого дня я всей душой надеялся, что студенты, даже Джеффри, всё же не такие умные, чтобы меня раскрыть. И вообще, я никогда не думал, что когда-нибудь у меня будут секреты от моих студентов — всё-таки все годы моей работы с ними мы всегда друг другу доверяли и ничего не скрывали. Но тайна моей любви была такой тайной, которую просто не должен был знать никто на свете, кроме меня и Дарси. И всякий раз, когда я об этом размышлял, мне чудилось, будто я подписываю один и тот же документ. И вдруг меня озарило: я сообразил, что просто обязан сделать, чтобы защитить нашу с Дарси великую тайну от зорких глаз и чутких ушей студентов. Я подбежал к стене и быстро схватил с пола свою сумку. — Мне нужно ненадолго отойти, — обратился я к студентам. При этом я вовсю старался, чтобы в моём голосе не было какой-либо неуверенности, а лицо не изменялось — иначе студенты, особенно Джеффри, могли заподозрить неладное. Джозеф Гаррисон вскочил с места и уже открыл рот — наверное, хотел спросить, что у меня вдруг за срочное дело, но я, к счастью, успел покинуть аудиторию прежде, чем кто-либо поинтересовался, с какой целью я это делаю. Очутившись в коридоре, я затворил за собой дверь и приложил к ней ухо. Из кабинета доносились возбуждённые голоса студентов. Я сумел различить вопрос кого-то из них: — Как-то странно он выбежал, вам не кажется? Ответом ему было молчание. Говор за дверью прекратился. Больше не было слышно ни единого шороха. Только тогда я отпрянул от двери, прошёл в конец коридора и попал в просторную рекреацию, из которой шла лестница вниз. Возле окна стояли в горшках две высокие пальмы — каждая доставала почти до потолка. Между одной из этих пальм и стеной расположилась небольшая ниша. Там я и примостился. Окончательно убедившись, что рядом никого нет и что кто-нибудь из моего факультета не решил устроить за мной слежку, заметив что-то странное, я прислонился к стене, открыл сумку и извлёк из неё записную книжку. Оттуда я резким движением вырвал лист бумаги, достал ручку и с замиранием сердца написал: «Помяните моё слово: никто из моих студентов никогда не узнает о моей любви с Дарси Хиллс. Этого не произойдёт. Наша любовь будет жить с нами столько, сколько проживём и мы. И знать об этом будем только мы — и больше никто на свете. Да сохранится самая сокровенная наша тайна на веки-вечные! Клянусь тебе в нескончаемой любви, Дарси. Все самые красивые и нежные цветы мира — для тебя от моего чистого сердца!» Я смотрел на эти слова, крупно написанные на листке бумаги, и у меня в груди стало вновь расти приятное чувство. Теперь оставался только последний штрих. Я поставил красной ручкой внизу листа свою подпись и написал — просто ради придания клятве формальности — номер нашего университета: «Джонс Эш, университет Провинстауна №26». Потом я сложил листик вчетверо, сунул его в сумку и, полностью удовлетворённый, направился обратно к своему кабинету. Теперь я дал торжественное обещание, что навсегда сохраню нашу любовь с Дарси и не дам студентам узнать о ней. Сегодня вечером, решил я, его увидит Дарси — и больше никто, никто в этом мире. Наши отношения останутся вечной тайной.