Сказ о сладкой Правде и горькой Лжи

      Почему всякие ключевые, весомые события происходят вокруг ВДА именно тогда, когда мне требуется отпроситься с работы и отлучиться из города? Вопросец этот поистине риторический. Никто отвечать мне на него даже не собирается.       Притормозив под тенью дерева, я отрешённо пялилась на экран мобильника так, будто была способна просверлить взором дырку в этой треклятой коробочке с микросхемами, которая вновь нагло порушила все мои планы. Точнее, виной тому было не конкретно чудо техники, а короткий текст сообщения, доставленного совершенно недавно.       «Возвращайся в Агентство. Срочно».       Поджала осушенные уста да чуток свела брови к переносице, параллельно внимательно изучая цифры номера неопределяемого адресанта.       Это странно. Хотя, зная кое-каких вечно загадочных змеючных экс-мафиози, не буду удивлена, ежели сие безобразие сотворили именно его шкодливые лапки.       А ведь я не дошла до своей цели совсем немножко — всего-навсего полкилометра или около того.       Затерявшееся в лесополосе самодельное подобие мемориала из булыжников, к каковому пролегал мой путь ранее, в настолько знаменательный день так и не дождётся единственного посетителя в лице меня. Впрочем, не шибко-то и хотелось, на самом деле.       Однако проклёвывающаяся глупая совесть банально не позволяла мне проигнорировать сегодняшнюю круглую дату, которая ровно год назад стала очень важным событием для меня. Но теперь моей задумке по посещению памятного места не суждено сбыться. Подобное капельку навевает облегчение.       Возвращаться после столь долгой дороги сюда, безусловно, было как-то абсолютно не с руки. А придётся, видать.       Человек, с чьего номера пришло сообщение, упрямо не желал брать трубку, сколько б я ему не трезвонила. Блин, если Осаму решил так в очередной раз надо мною постебаться, клянусь, я его собственными руками удушу!.. Ах да, он ведь, наоборот, только порадуется данному раскладу, дурень суицидальный. Значит, пусть живёт, Гадёныш. Назло самому себе.       Остальные коллеги, кстати, тоже по непонятной причине упорно не отвечали на брошенные мной им вызовы. Сговорились они все, что ль?!       Ладно, можно и завтра, в принципе, вернуться. Денег на проезд жалко, конечно, однако тут уж ничего не попишешь. Просто, боюсь, раз сообщение подобного содержания и вдобавок никто не откликается на звонки, то у ребят снова стряслось нечто серьёзное. Доведётся пожертвовать своими ценностями. Ради благого дела и в ущерб себе. Но это ж моя работа, в конце-то концов! А быть может, я попросту в глубине души даже рада, что всё настолько удачно сложилось, и мне уже не нужно посещать то самое место?..       Маршрут назад в город я практически полностью отзеркалила, проехавшись обратно на том же автобусе, на каковом путешествовала сюда, до обширной зоны, не слишком густо засаженной деревьями. Прочь от этой коробящей ностальгии.       В метро в час пик традиционно происходил особенный аттракцион под кодовым названием «Почувствуй себя селёдкой в консервной банке». Сесть, вестимо, было некуда. Ну, такие неприятности не смертельны. Мне не привыкать стоять длительное время. Всё вполне терпимо.       Отыскала более-менее свободный от людской толкучки пятачок пространства да замерла там в устойчивой позиции. Машинально полезла в карман за телефоном, дабы попробовать опять прошерстить с помощью жутко барахлящего интернета новостные сводки по поводу каких-нибудь подозрительных инцидентов. Либо хотя бы любых инцидентов. Необходимо хоть попытаться наперёд разузнать, что вообще творится. Информационная неосведомлённость непозволительна.       В давящий на барабанные перепонки непрекращающийся гомон пассажиров, в беспрестанное тарахтение колёс регулярно покачивающегося вагона и в пелену моих тревожных размышлений внезапно вплетается крайне проникновенный мужской тембр, доносящийся откуда-то сзади:       — Долго ль человек способен чтить законы Божьи? Никому сие неведомо. — Я, не отвлекаясь от своего важного занятия, лишь мысленно возвожу очи горе. Кому здесь в придачу приспичило про религию потрепаться или и вовсе зачитать вслух какой-нибудь отрывок из некоего Священного писания?.. Неизвестный же продолжает вкрадчивым, хорошо поставленным голосом разглагольствовать, словно бы беседуя с самим собою: — Но, на мой взгляд, сегодня воистину чудесный день для свершения грехопадения. Сумеешь ли ты справиться с нарушением Шестой заповеди, которого так страшишься… — Подчёркивающая пауза ради достижения желаемого эффекта. С расстановкой добавленное обращение: — …Госпожа Плакальщица? — Эффект достигнут.       Что?..       Напрочь цепенею, насколько это вообще возможно с колыхающейся поверхностью пола под подошвами. Мышцы наливаются концентрированным напряжением. Веки в неверии распахиваются на всю вероятную ширину, а вмиг остекленевший взор гипнотизирует дисплей устройства связи в пятерне.       Не могу поверить собственным ушам. Посему сразу рывком озираюсь через плечо, чтоб узреть давешнего таинственного оратора. Который каким-то неясным образом в курсе ненавистного для меня прозвища.       Он стоит в пол-оборота, наверняка уже намереваясь ретироваться, смешавшись в гурьбе народу.       Выделяется из толпы одним убранством. Перво-наперво в глаза бросается белеющий тёплый головной убор, почти полностью контрастно облепляющий тёмные пряди ровных волос, каковые достигают примерно до уровня плеч данному персонажу. Роскошное белёсое меховое окаймление воротника шикарного длиннополого чёрного пальто идеально сочетается с этой… ушанкой, кажется? Осознанно выбранный неординарный стиль, желание акцентировать свою иностранную природу или мерзлявость, как и у меня?.. Между не застёгнутыми краями чересчур удлинённого элемента верхней одежды мимолётом мелькает, очевидно, кипенный костюм.       Он чрезмерно худощав. Весьма высок, однако отличительная ссутуленность в осанке делает его немного ниже. Бордовые кожаные сапоги обтягивают неестественно тощие ноги.       И… его аура. Я ощущаю её даже в столь людном месте, даже толком не сконцентрировавшись, даже не взывая к технике. Внутренне меня мелко потрясывает из-за неё. Будто бы под влиянием собственного же запугивания.       Приходит яркое понимание, что этот индивидуум явно не мой друг. Плюс существенную роль играет то, что он неизвестно как прознал о той вещи, которую я презираю больше всего на свете — сравнение меня с треклятой Предвестницей гибели. В довесок подобный факт обозначает, что он в курсе, как меня зовут.       Дурное знамение.       На душе становится совершенно неспокойно. Надеюсь, на мимических мускулах сие откровенное смятение никак не отражается.       Туловище на автомате плавно поворачивается к незнакомцу за спиной. Теперь наши позы практически идентичны.       Мне исключительно на пару жалких мгновений удаётся установить зрительный контакт с неким опустошённым взглядом тёмно-пурпурных омутов заметно утомлённых очей визави.       — Хей! — невольно вырывается изо рта, потому что тот подозрительный тип определённо собирается скоропостижно удалиться.       Инстинктивно подаюсь вперёд.       Нет. Нельзя позволять ему сбежать. Я чувствую это… Кошмарно скверное предчувствие.       В ответ мужчина лишь едва различимо дёргает уголком бескровных губ. А в следующую секунду величественно, словно ворон, взмахивает на прощанье полами пальто и всё-таки растворяется в гурьбе.       Ну уж нет! Не уйдёшь! Я просто-напросто жажду узнать, кто ты, голубчик, и откуда вообще взялся, такой осведомлённый!       Веки молниеносно крепко смыкаются. Сфокусироваться на цели получается с колоссальным трудом. Поступь лёгкая, крадущаяся, почти неразборчивая. На дыхании либо сердцебиении сосредоточиться не выходит, поскольку все силы отданы только на отслеживание передвижений оппонента среди оравы народу. Стрелой срываюсь с места в ту сторону, где давеча пропал нагоняющий отнюдь не приятные ощущения человек.       — Вернись! — в тщетной потуге задержать преследуемого громко восклицаю, заодно стараясь перекричать галдёж заволновавшегося кругом меня столпотворения. Проигнорировав возмущённые возгласы пассажиров, целеустремлённо пробираюсь вслед за настораживающей личностью. — Стой сейчас же!       Но никто не намеревается выполнять моих приказов. Он неизменно шествует далее. Будто никакое препятствие ему не помеха, филигранно проскальзывает меж людьми, в то время как я, утратившая хрупкое терпение, вынуждена практически расталкивать локтями гневно отзывающихся на мои действия гражданских.       Дурное предчувствие лишь возрастает по мере погони за тем странным персонажем. Мне нужно остановиться, я в курсе. Интуиция аж вопит об этом. Однако… я банально не способна сие совершить. Мне элементарно жизненно необходимо понять, кто он.       Неожиданное ошарашивающее осознание тренькает на периферии, когда я, ведомая загадочным незнакомцем, оказываюсь подле стенки-тупика, где толпа не настолько плотная. Якобы гонимый мною индивидуум попросту… исчез. Словно растаял в воздухе. Дальше, за стеклом дверцы предо мной, существует исключительно удаляющаяся мгла туннеля, ибо вагон-то последний.       Как? Просто… как?       Нет. Нет, не бывает такого!       С отрицанием встряхиваю собранными в высокий хвост локонами.       Это явно какой-нибудь трюк его, по-видимому, сверхспособности. Не иначе. Тем более смутно знакомая мистическая энергетика в действительности промелькнула в поле ощущений.       Но надо проверить всё тщательнее, доскональнее.       Приникаю подушечками пальцев к раздвижным дверям сбоку, на которых написано «Не прислоняться», так как только рядом с ними относительно просторно. Возвожу Концентрацию в Абсолют. Кончики ногтей периодически постукивают по стеклу.       Зараза! Он реально смылся!       Детальное сканирование территории не даёт желаемых результатов. Ни-ко-го. Проклятье, как ему подобный фокус вообще удалось провернуть?!       Намереваюсь уже отнять ладонь от холодной плоскости напротив и с разочарованием свернуть технику… Как вдруг дверки разъезжаются прямёхонько перед моим носом. Пол под стопами прекращает размеренно пошатываться. Пятерня теряет опору, застывая в статичном положении.       И неистовое ошеломление сковывает мне на короткий миг абсолютно все мышцы, когда повышенная до максимума Концентрация позволяет уловить кое-что поистине ужасающее. Очи на долю минуты против воли широко распахиваются в неподдельном изумлении.       Под ложечкой мерзко потягивает. Кровь отливает от щёк. На толику миллисекунды дыхательные движения непроизвольно даются мне гораздо тяжелее.       Кошмар наяву.       Молодая женщина. Брюнетка с типичной азиатской внешностью. Стоит изваянием на противоположном краю платформы. Точнёхонько параллельно открывшимся настежь створкам, возле которых на мгновение замираю я сама.       И в той особе не могло бы быть ничегошеньки примечательного. Кабы не довольно толстый жилет, надетый прямо под расстёгнутую куртку, да зажатое в кулаке компактное коробкообразное приспособление с еле различимой миниатюрной выпуклостью.       Мне прекрасно известно, чем конкретно является содержимое нижнего элемента наряда у данной мадам, каковая иногда весьма разборчиво дрожит, аки осиновый листок. Ведь на любые опасности ныне накалённая мною до предела техника реагирует быстрее всего.       Чёрт, эксцессы со взрывчаткой определённо мне не импонируют после событий злосчастного вступительного экзамена. Взрывоопасные вещества — вообще штука до одури скверная. Особенно, когда они находятся во власти плохих парней.       Пешки безропотно встали на нужные незримому Игроку клетки. У меня под ногами чёрный цвет.       Дурное предчувствие явственно подсказывает мне, что моя партия уже проиграна.       Это заведомо нечестная, до мелочей продуманная игра. Зачем-то спланированная специально для меня? Дежавю прям.       Я осознаю сие столь же кристально ясно, сколь и то, что мне в любом случае придётся участвовать. У меня тривиально отсутствует альтернатива. Ведь мне по долгу службы положено защищать.       Почему мышь добровольно ест насыпанную ей в уголочке отраву? Верно. Потому что соблазн чересчур велик. А выбора нет.       Моё глупое упрямство просто-напросто загнало меня в западню. В ловушку для излишне любопытных грызунов.       Словно марионетка на ниточках, я взялась покорно исполнять выделенную мне роль ещё в тот момент, когда обернулась к недавно попросту исчезнувшему мужчине.       Я не чувствую себя ни конём, ни тем паче ферзём в данной партии. Разумеется, я пешка, и это понятно на все сто процентов. Игрок лишь ждёт подходящей поры, чтобы воспользоваться мной.       Однако кто сказал, что я настолько легко, без сопротивления позволю отшвырнуть себя в коробку к отыгранным фигуркам из дерева?.. Поскольку по правилам шахмат пешка вполне способна превратиться в сильную фигуру.       А победа — зыбкая субстанция, порой напрямую зависящая от удачливости. Хотелось бы верить, что сегодня мне повезёт.       Интуиция по-прежнему сигналит о грядущей опасности, аки взбешённая пожарная сирена.       Я об этом непременно пожалею.       Увы, меня умудряются приметить чуточку раньше, чем я шальной пулей вылетаю из электрички, предварительно придержав уже грозящиеся захлопнуться дверцы. Посему доводится резко затормозить примерно в паре-тройке метров от несчастной леди, напичканной взрывчаткой под завязку. Ей-то достаточно одного шевеления пальцем — и всё тотчас будет кончено. Нельзя допустить подобного исхода.       Явно не по доброй воле облачённая в убийственный предмет гардероба дама смотрит на меня наполненными отчаяньем и слезами глазищами сероватого оттенка. Тело у неё подрагивает, бледные губы трясутся, издавая всхлипы на грани слышимости. Очевидно, она осведомлена о каких-то особенных условиях данной сомнительной забавы над чужими жизнями. Её определённо заставили это делать. Сто пудов тут фигурирует старый недобрый шантаж. Как же все его обожают использовать, ей-богу.       Посетители метрополитена вокруг нас банально не догадываются про то, что сейчас действительно здесь происходит. Исключительно косятся не без скептического подозрения да минуют нас по дуге. Вот и правильно. Паника с посторонним вниманием нам тут не нужны.       Только вот как бы ещё сию бомбу замедленного действия успешно обезвредить? Стоит приняться за дипломатические переговоры, наверное. Раз она пока не намеревается устраивать здесь зажигательное шоу, надо хотя бы разузнать о мотивах террористки поневоле да попробовать переубедить её не воплощать задуманное в жизнь. Возможно, мы сумеем достигнуть консенсуса хоть на словах.       Аккуратно, без лишних резких движений ступаю мелкий полушаг навстречу опасному субъекту впереди. Руки разведены чуть в стороны, вроде как демонстрируя, что я безоружна и не собираюсь атаковать. Никаких ошибок, иначе всё завершится, так толком и не стартовав.       Бесшумно выталкиваю горячий воздух сквозь щемящие уста, мысленно взывая ко всему своему мастерству красноречия. Нелегко будет.       Не расторгая восстановившегося между нами зрительного контакта, наиболее непоколебимым, ровным тоном начинаю не шибко громко, но отчётливо да проникновенно вещать:       — Послушайте, давайте просто спокойно поговорим, лады? Вы ведь не хотите, чтоб кто-нибудь пострадал? Поверьте, я тоже этого не хочу. Никто тут этого не хочет, — совершаю осторожный жест кистью, акцентировав внимание женщины на кучкующемся кое-где народе кругом.       Она рвано дышит, буквально захлёбываясь в безмолвных рыданиях. Бедняге явно безумно тяжело сейчас связно изъясняться. Плюс, вероятно, ей могли приказать не слишком разбалтывать всё подряд.       Однако в итоге она всё-таки находит силы, дабы сдавленно залепетать одними губами:       — М-мне так жаль. Так жаль. Но у меня нет выбора. Если я это не сделаю, то он… он сказал, что моя Иошико… Он п-похитил её. Забрал её у меня, когда она шла из школы домой. — Кем бы ни был тот мужчина (а речь, естественно, идёт именно о нём), он больной ублюдок. Угрозами жизни родных решил взять, сукин сын. Грёбаная классика. Жертва и потенциальная убийца по совместительству тем часом продолжает практически невнятно шептать, глотая горькие слёзы: — Она — единственное, что у меня было в этой жизни. — Проклятье, смертница даже смирилась с фактом собственной будущей гибели. Дело дрянь. — Я попросту желаю, чтобы она жила и дальше. Разве я многого хочу? — чрезвычайно жалобно спрашивает несчастная, будто я в действительности способна ответить на столь риторический вопрос.       Нет, по данному поводу мне нечего ей сказать. Ибо далеко не всегда всё обстоит так, как вырисовывается в наших мечтах.       Но я попытаюсь воззвать к её совести в ином ключе.       — Однако у Вас ведь также есть желание жить, — очень твёрдо констатирую. — А Ваша дочь и вовсе может не справиться в одиночку в нашем суровом мире. Если она несовершеннолетняя, государство запросто отправит её в детский дом. А это тот ещё Ад, поверьте мне на слово, — произношу максимально убедительно, заодно пристально наблюдая за любым изменением эмоций на лице визави. Судя по его на миг болезненно перекосившемуся выражению, я задела необходимую струну у неё в душе. Отлично, не останавливаемся. — Подумайте хорошенько, кому от этого будет хуже: Вам или ей?..       Но моего ораторского таланта с аргументами катастрофически не хватает. Поскольку она, конечно же, замотивирована гораздо мощнее. Элементарное спасение жизни самого родного человека во сто крат приоритетнее для неё.       Против воли подталкиваемые к губительной черте люди способны осмелиться на многое по причине всепоглощающей безысходности.       — Нет! — чрезмерно горячо отрезает женщина, тотчас напрягаясь пуще прежнего и смаргивая прозрачные капли, бесконтрольно струящиеся по щекам. Засим вновь возвращается к приглушённому бормотанию: — Он говорил, что с ней случится, если я ослушаюсь. Он — сущий Демон! — с жаром возвещает она меня. Чуток сдвигаю брови к переносице да раздосадованно поджимаю сухие уста. Чёрт-чёрт-чёрт! Как мне быть? Как. Быть?! Взрывоопасная барышня меж тем не без некоего жутко нездорового облегчения изрекает: — Но если на чаше весов — её жизнь, то я, без сомнений, готова пойти на такое. Ради неё мне не страшно даже согрешить, — уголки рта бедняги вымученно искривляются в сардонической улыбке.       У меня же всё внутри холодеет из-за несвоевременной ассоциации. Организм на краткий момент сковывает малопонятное окоченение.       Была бы способна я отважиться на подобный кошмарный грех, кабы на кону стояла именно Его жизнь?.. Ответ до смешного очевиден. Как и очевиден для смертницы предо мною.       Окружающие нас потенциальные жертвы проявляют больше интереса к нашему диалогу, постепенно перерастающему уже в экспрессивную дискуссию по поводу неуравновешенного состояния моей собеседницы. Некоторые из них в искреннем недоумении шушукаются, искоса зыркая сюда. Пару человек восклицает что-то встревоженное, для меня неразборчивое, ибо я всецело сосредоточена исключительно на персоне напротив. Некто более разумный спешно ретируется.       Она аналогично замечает волнение гражданских вокруг. Поэтому ей окончательно сносит крышу. Стадия переговоров с мирной беседой один на один резко обрывается. События проистекают в самом худшем сценарии из всех возможных.       — Лучше бегите отсюда все, пока не поздно! — почти торжественно провозглашает женщина, вероятно, напрочь ополоумевшая от страха неизбежно грядущей смерти, параллельно сверкнув воистину обезумевшим, затуманенным взглядом серых очей. — Быть может, вы ещё сумеете спастись!       Однако кое-кто из не догадывающихся про губительную угрозу людей наоборот подступает чуть ближе, тоже старается успокоить разбушевавшуюся леди. Впрочем, совершенно напрасно. Кажется, всполошились и сотрудники подземки, поскольку до ушей с далёкой периферии доносится надвигающийся гулкий топот. Такими темпами они элементарно не доберутся в срок.       Обвешанную бомбами даму определённо не устраивает подобный расклад. Она ссутуливается. Крепко-накрепко зажмуривается. Содрогается из-за беззвучных рыданий.       Внезапно полностью распахивает куртку, демонстрируя ахнувшей в испуге публике свой поистине неординарный взрывной элемент одеяния. Вопит уже истошно, не щадя голосовых связок:       — Н-нет! Назад! Не подходите! Не смейте! Бегите же скорее, пожалуйста! — Затем интонация у неё вдруг падает до отстранённого сиплого полушёпота: — Потому что время скоро придёт. Они скоро придут…       Ох, мать-перемать! Гадство-то какое!       — Стоп! — решительно вмешиваюсь я в сей монолог сумасшедшей мадам да с усердным контролем резкости подаюсь капельку вперёд, вскинув одну руку чуток повыше, как бы намекая посторонним, дабы они не рыпались и не встревали. Не приведи Господь, чтоб по вине кого-то из них здесь случился тщательно спланированный недругом коллапс. Обращаясь и к шарахнувшемуся в противоположном направлении народу, и к преступнице заодно, лаконично дополняю: — Не надо. — Далее, неизменно взирая в сереющие глаза визави да перманентно декларируя для всех сразу, бережно засовываю ладонь во внутренний карман осеннего пальто за подтверждающим мои следующие слова удостоверением: — Я из Вооружённого Детективного Агентства. Я обещаю, мы дадим укрытие Вам и Вашей дочери. Клянусь, мы спасём её любой ценой, если Вы сейчас просто…       Но мои потуги к уговорам заново не увенчиваются успехом. Совсем. Ибо я, к сожалению, не настолько гениальна, как мой нынче незримый соперник. Обстоятельства играют против меня.       Очи у несчастной барышни нежданно-негаданно раскрываются на всю ширь, видимо, по причине давеча изречённых мной фраз. Её всю колотит, словно при неистовой лихорадке. Кисть с заветной коробочкой опасно подрагивает.       — Вооружённое Детективное Агентство?! Вы всё же явились?! — буквально взвизгивает она в неподдельном ужасе. Слегка пятится к кромке платформы позади, покуда мне мимолётом становится откровенно дурно от собственных смутных предположений.       События стремительно выходят из-под контроля, как и юрко ускользает сквозь пальцы моя призрачная победа в данной навязанной несправедливой игре.       В грудной клетке невольно образовывается леденеющий узел. Поскольку я практически с благоговейным трепетом осознаю, что совершила крупнейшую оплошность. Враг ведал наперёд о тех словах, коими я взялась тщетно переубеждать террористку поневоле. Он виртуозно орудует фигурами на доске. И он мне совершенно точно не по зубам в этом аспекте. В аспекте манипулирования людьми.       Всё. Теперь или пан, или пропал.       — О, нет… Нет-нет, — ещё пуще заливающаяся слезами особа предо мною мотает головой в отрицании. — Он сказал, что как только кто-то из вас придёт, я немедленно должна… должна… — большой палец смертницы угрожающе застывает над чёртовой кнопкой для детонации всего того обилия бомб в насильно надетом на неё жилете.       Проклятье!       Рефлекс срабатывает быстрее, чем мозг вообще успевает полностью осмыслить ситуацию. Быстрее, чем кто-либо из окружающих ухитряется хотя бы как-нибудь среагировать. И быстрее, чем подушечка чужого пальца дотрагивается до клавиши на устройстве.       Тело в едином порыве мчится прямёхонько к источающему губительную опасность субъекту напротив. В ушах неимоверно шумит ветер и гулкая пульсация.       Дистанция между нами сокращается мной в мгновение ока. Толком не имея возможности затормозить, по инерции я почти впечатываюсь в ошалевшую из-за подобной неожиданности, отчаявшуюся жертву обстоятельств. Пятерня хлёстко хлопает по ладони с зажатым там пластмассовым предметом. Оный отлетает в сторонку.       Согласна, довольно рискованный способ сорвать планы террористки, конечно. Однако на выдумывание иной стратегии времени у меня катастрофически не хватало.       Тихое постукивание твёрдого корпуса коробочки раздаётся откуда-то снизу, где пролегает колея. И к моему вящему ошеломлению, женщина, каковую я непреднамеренно толкнула в процессе нашего противостояния, внезапно следует примеру детонирующего устройства, утрачивая равновесие да заваливаясь навзничь.       Чуть наклонившись по поводу недавней чересчур резкой остановки, я вздёргиваю руку к ней. Тянусь изо всех сил. Пальцы практически достигают края чужой куртки, неумолимо ускользающего прочь… Но сгребают в кулак лишь воздух.       Не. Ус-пе-ла.       Она со всего маху обрушается спиной на рельсы метрополитена. Рвано вскрикивает от несусветной боли после вовсе не мягкого приземления.       Чёрт! Надо вытащить её оттуда! Быстрее же, ну!       Слегка сгибаюсь в хребте, тоже за малым не потеряв баланс. Собираюсь незамедлительно спрыгнуть вниз, дабы молниеносно помочь бедняге выбраться.       Однако в этом уже нет нужды.       Ведь на станцию с ошарашивающим грохотом прибывает скоростной поезд.       Доселе машинально сомкнутые веки изумлённо распахиваются. Замершая в статичном положении верхняя конечность по-прежнему в бесцельном жесте вскинута по направлению к несостоявшейся террористке, которая, не без труда приподнявшись, застывает в истинном ужасе осознания случившегося. В преддверии неминуемой гибели.       Наши взгляды на короткий миг пересекаются. Серые очи полны первобытного страха и мольбы. Полны невообразимой жажды жить. Несбыточная мечта…       Время на краткую миллисекунду будто перестаёт существовать.       А засим всё проистекает чересчур быстро.       Глухой хлопок удара. Омерзительный хруст вперемешку с тошнотворным хлюпаньем, различимые для меня даже через непрекращающийся оглушающий фоновый шум вокруг. Капли неопознанной пока субстанции забрызгивают мне ботинки, попадают на штанины да, как мерещится, достигают и до вытянутой вперёд ладони, каковая начинает чуток подрагивать, плавно ослабевать. Всё поле зрения теперь занимает стремительно двигающаяся влево поверхность с регулярно мелькающими окнами. Мощные порывы ветра нещадно треплют волосы и материю одежды. Взор вообще не желает фокусироваться на чём-либо.       Что… произошло?..       Вагон передо мною неторопливо тормозит. За спиной постепенно нарастает невразумительное роптание очевидцев. Кто-то пронзительно взвизгивает.       Что произошло?       Остановившийся поезд беспощадно продолжает движение. Уезжает восвояси столь же быстро, насколько давеча тут и появился.       Дыхание словно бы окончательно пропадает. Воздух элементарно застревает где-то на пути к лёгким. Губы то и дело мелко дрожат. Тело иногда потрясывает, аки при воздействии электрического тока.       Абсолютно все звуки поглощает сбивчивый громоподобный пульсирующий ритм, эхом отдающийся в ушах. Ибо моим расширившимся до предела глазам открывается воистину чудовищная картина растерзанной на несколько частей, ныне безжизненной человеческой оболочки внизу.       Вывалившиеся наружу чужие внутренности бесформенной массой блестят в зареве потолочных ламп. Кровь багровеет повсюду. Она буквально везде. Её слишком много.       Кожный покров плавно опускающейся обессиленной пятерни аналогично «украшает» парочка едва различимых алых брызг.       Что. Произошло?!       Немощность попросту разливается по жилам во всём организме. Момент, когда мои колени резко соприкасаются с твёрдой плиткой платформы, не запечатляется у меня в памяти. Ощущается лишь почти неуловимый отголосок боли в районе ушибленных коленных суставов.       Меня начинает мутить. Не испачканная мизерными кляксами липкой жидкости кисть плотно прижимается к пересохшим устам. Рассеянный взгляд, прикованный уже к запятнанной чужой кровью конечности, непроизвольно пуще прежнего стекленеет.       Ничего не вижу. Или банально не хочу видеть?       Я не понимаю. Я просто не понимаю…       Ч-т-о. П-р-о-и-з-о-ш-л-о?!       Позади перманентно доносится нечленораздельная какофония из обрывков чьих-то реплик. Панические возгласы не затихают ни на минуту.       — Вызовите «скорую»!       — Что случилось?!       — Она упала!.. Упала!       — Помогите же кто-нибудь!       — Здесь женщина убита!       «Убита»?..       Нечто звонко щёлкает в черепной коробке, будто активированный спусковой крючок. Словно хлёсткая пощёчина.       Осознание.       Меня всю колотит, как в самой натуральной горячке. Плечи судорожно подрагивают, опускаются, как и предательски трясущийся подбородок. Веки крепко-накрепко смыкаются вплоть до белёсых бликов, принявшихся витиевато плясать в их тьме. Челюсти стискиваются практически до разборчивого скрежета.       Дрожащие пальцы обеих рук резко зарываются в волосы, безжалостно впиваются ногтями в обтягивающую череп кожу.       А потом… нестабильные эмоции проламывают воображаемую плотину одним махом.       Сквозь сцепленные зубы сперва выскальзывает исступлённое завывание. Затем из разинувшегося на всю вероятную ширь рта рвётся неистовый протяжный вопль на одной ноте. Позвоночник выгибается дугой. Обхваченная ладонями голова запрокидывается, будто бы адресуя сей крик истинного безумия самим Небесам.       Слёз нет. Я просто-напросто выплёскиваю всё своё отчаянье, весь ужас, всю безысходность в этом непрекращающемся душераздирающем рёве раненного зверя.       Я. Стала. Причиной. Смерти. Человека.       Игнорируя присутствие кого-либо поблизости, любые фразы посторонних, заваливаюсь набок, обрушаюсь на пол, заслонив глаза пятернями. И продолжая хрипло вопить взахлёб с короткими передышками на заглатывание новых порций кислорода в пылающие адским пламенем лёгкие.       В этот день я возродилась. И в этот же день погибла.       Никем не замеченный, среди испуганно замолкшей, быстро редеющей толпы мелькает контрастный чёрно-белый тщедушный силуэт, бескровные губы какового искривляются в поистине демоническом, хищном оскале.

      «Рыдай же, госпожа Плакальщица».