В полушаге от: Колыбельная смерти

Он всё так же распластан на этих пиках, распят ими. Он не может дышать, но ему и не нужно. Лелуш переводит взгляд на землю, на сером песке лежит его вырванное, окровавленное сердце. И оно бьётся… Оно бьётся, несмотря ни на что. Это так завораживает его, это зрелище рождает в нём мысли, оно убивает это беспамятство, это опьянение, непонятное чувство эйфории и абсолютного безразличия. Оно рождает мысль о том, что это чудовище не может его победить, этому безумию не победить его душу. И он возвращает себя, монстр в нём визжит, бьётся о стенки разума, о кожу, оно хочет разорвать её, так и норовит снова получить абсолютный контроль над ним. — Ну уж нет! — хрипит он, так тяжело говорить что-то с порванным горлом, раны, оставленные Драконом, не заживают. — Разделим всё пополам, раз ты захотел быть един со мной… — он выдахает, сжимает зубы и поднимает руку, которую прокололо лезвие пики. Метал заново режет плоть, рвёт мышцы, скользит по нервам, разрывает их, по древку льётся ещё больше крови. И он орёт от боли, продолжает выть от неё и рыдать, даже когда рука освобождена. Его глаза застилает алая пелена от боли. Проделывает это со второй рукой. Затем хватает древко, очень близко к наконечнику, и ломает то, затем другое, и так ещё. Он пытается поднять ноги, освободить и их, тело пронзает боль, он всё сильнее проседает на обломках оружия, но не сдаётся. И освободив ноги, он даёт себе минуту передышки и отталкивает ногой часть пик, затем заводит одну руку за спину и ломает древко того оружия, что протыкало его спину: лёгкие, поясница… всего четыре. И вот его тело скатывается с этого постамента на холодный, ледяной песок. Изо рта льётся кровь, а его самого вырубает от боли, странно даже, как можно отключиться, будучи в собственном сознании? Впрочем, Лелуш никогда не понимал до конца ни себя, ни того, что может происходить с ним. Лелуш вытаскивает оставшиеся инородные предметы из тела, то заживает. Всё заживает кроме раны в груди и на шее, а ещё царапин на лице. Он ползёт к сердцу, хватает его. Другой рукой зарывается в рану на груди и сжимает тот искусственный, кристаллизовавшийся кусок, он отрывает его. Тварь в нём пищит, так что уши болят. Лелуш смотрит на этот белый, небьющийся ошмёток кристала и с отвращением откидывает его, а в дыру помещает своё сердце, родное, бьющееся, тёплое… Только вот часть импланта остаётся в нём, а по венам течёт отрава, а не кровь. И это и есть настоящее безумие. Двое вечно будут биться за власть. *** Он находился в одном из её снов, с интересом наблюдая, как принцесса не подавала виду, насколько она испугана тем, что находится рядом с деспотом, которого прозвали Кровавым императором и которому, похоже, это прозвище по вкусу. Это был не просто сон, но было ожившее воспоминание. Это было пару лет назад: год или два. Лелуш ви Британия и его семья — жена и четверо детей — находились на платформе и смотрели на военный парад. Все представители монаршего рода сидели на красивых тронах, все как один сидели прямо, как полагается, все, кроме самого императора. Тот едва ли не развалился в нём. Что ему этот этикет, эти правила, когда любое его слово, пусть даже случайно обронённое, и есть закон? Он чувствовал свою власть над другими, над всем миром, он ею упивался: поза, насмешливый взгляд, надменная улыбка — всё кричало об этом. А Юфи… Юфи искоса поглядывала на отца, и во взгляде читалось настоящее обожание… Но это было тогда. Сейчас это был страх. Принцесса не замечала постороннего посреди декораций своего сна. Он видел, как девушка, боязливо смотрит то на отца, то на марширующих солдат по площади. И все как один словно обезличены, все облачены в чёрную парадную форму. «Словно смерть», — донеслись до постороннего наблюдателя мысли брюнетки. Он знал, что она хочет сбежать, уйти, ей страшно. Но сон не позволяет, держит ту в её же мыслях… — Чего ты так боишься, Юфимия? — внезапно разнёсся слишком знакомый голос, точно эхо. Этот голос хоть и был знакомым, но каким-то неестественным. Она обернулась — и её глаза расширились от ужаса. «Их двое!» Она была права. Их не только во сне двое. В нём каким-то непонятным образом уживалось два совершенно разных человека, вернее лишь один из них был человеком, второй — монстром. Но в последнее время первый впадал в какое-то безумие и сливался с тем монстром, которого так тщательно прятал. — Чего ты так боишься? — повторил он, медленно подходя к девушке, которая подорвалась с трона и стала отходить по мере его наступления. — Ты боишься их? Они все, — он повёл рукой в сторону, обводя застывших солдат, — ничто, просто временные декорации в жизни. Они все — твои подданные. Или быть может… — он замолчал и остановился, смотря куда-то за дочь, — ты боишься меня? — как глупо спрашивать такое… это точно этот монстр… — Н-не подходи! — выкрикнула она. Он в одно мгновение оказался возле принцессы, та вскрикнула, сделала шаг назад и поняла, что падает. Кровавый император схватил её за ладонь — и принцесса повисла над пропастью. Она завизжала. Это был настоящий животный ужас. Всё это сон. Но она не понимает. А он не даёт ей проснуться, держит её. — Мне тебя отпустить? Он спросил это на полном серьёзе, не зная, сможет ли отпустить её руку, если она скажет: «Да». Впрочем, он не дожидался ответа, дёрнув её и прижав к себе. Юфи, его Юфи дрожала как осиновый лист, он чувствовал этот животный ужас, что выбил воздух из её лёгких, что заставил её глаза расшириться в страхе, что парализовал её. Мужчина поднял её голову — и девушка вжала ту, затравленно смотря на него и беззвучно произнося губами. Он не слышал её мыслей, их заглушал страх. И едва ли ему сейчас было не больней, чем ей тогда… Осознание того, что он натворил с НЕЮ, что он не смог помешать своему демону, что тот использовал его же слабости — всё это вызывало презрение к самому себе, сопровождающееся гневом, опять-таки, на себя… Эти два чувства смешались воедино и стояли жгучим комом в горле. Он сам еле сдерживался, чтобы не показать своих чувств, не зарыдать ещё хуже, чем Юфи. Лелуш прижал дочь к себе, поглаживая затылок и целуя в лоб, пытаясь успокоить её. Как же ему хотелось её успокоить! Ему хотелось её прощения и не хотелось, потому что он знал, что продолжит причинять ей боль. «Будто ты не знаешь, что не поможет… Сделай уже то, что умеешь…» Глаза вспыхнули пламенем проклятой силы. «А зачем? — хмыкнул он сам себе. — Тогда гиас не понадобился, и сейчас справлюсь». Ему показалось огромной подлостью то, что Юфимия забудет про эту часть него и будет и дальше считать его прежним. По одному его желанию они очутились на какой-то поляне. Девушка недоумённо посмотрела на сменившееся окружение, на миг позабыв об отце. Но вскоре опомнилась, снова сжавшись и на этот раз зажмурившись, словно ожидая очередной порции боли или унижения. И внезапно… Пусть это выглядело как-то наигранно, может быть, неестественно… Мало что могло заставить его сделать такое, сделать его таким… жалким? Он отпустил её и встал на колени, сжав её ладони и целуя те. — Я знаю, ты меня ненавидишь. И это хорошо. Меня нельзя любить, Юфи… — её имя было словно какая-то сладость, в которой ощущались ноты горечи, да, его нельзя любить, потому что он более не властен сам над собой, потому что безумие поглощает его. — Я плохой человек, отец из меня ещё хуже. Ни ты, ни кто-либо другой не должен меня любить, может быть, если бы Эми… — воздух словно выбило из лёгких одним ударом, это имя вызывало физическую боль, заставляя его сотрясаться в рыданиях. Если бы она только его не любила… Она была бы жива. Он был бы счастлив, зная, что она в этом мире. Хотя кого он обманывает?! Не смог бы! Кровавый император, дьявол, сидящий в нём, казалось, с самого рождения не дал бы ему так жить! Да, этот деспот, монстр снова заставил бы его похитить Эмили, только на этот раз он вряд ли бы смог ограничиться одними лишь объятиями, непременно сотворив то же самое, что и с Юфи, в первую же ночь или день… Но спал же этот дьявол в нём! Но его пробудили! Пробудили эти зелёные глаза! Он хотел было взглянуть ей в глаза, да не смог, что-то мешало. Совесть или стыд, или всё вместе… Он так хотел на неё посмотреть! Она словно солнце, впервые за четырнадцать лет он не блуждал в потёмках, даже не в сумерках, а ходил в яркий солнечный день. И он сам это солнце и потушил, оставив лишь страх, должно быть, ещё ненависть и презрение, в последнем он не сомневался — иного не достоин. От прикосновения к её ладоням жгло руки, но и отпустить он не мог — слишком холодно без неё. Нет-нет-нет, она не настоящее солнце, нет, навязанное, но едва ли ему то, что сидит в его сердце, в его разуме давало это понять… Она долго стояла, долго страх продолжал невидимыми путами не просто сковывать, но ранить, точно шипы роз, ранили эти шипы душу. Но всё же она собрала волю в кулак, через силу сделала шаг назад, вырывая руки из захвата и безжизненным, слегка дрожащим голосам произнесла: — Не прикасайся ко мне. Все были правы, ты чудовище, тебя нужно только ненавидеть и бояться, — ей хочется убежать, подальше от того, кто захватил её отца. Слова обожгли его сердце тем же жгучим огнём, что и слова Эмили много лет назад, только в этот раз он слишком опустошён, слишком больно, чтобы самому причинить боль, как тогда. «Это не она!» — кричал он сам себе и не слушал. Его руки упёрлись в землю, лицо скривилось, а сам он задрожал, в глазах появились слёзы… Боже, он всё ещё умел плакать! Вскоре послышались тихие всхлипывания с его стороны, которые переросли в едва ли не стоны боли. А она смотрела… почти безразлично, лишь при большом желании в её взгляде можно было видеть боль. Только он не видел этого. Впервые в жизни ему не хватило проницательности или силы, чтобы заглянуть в эти глаза и увидеть то, что, возможно, смогло бы спасти его. «Ненависть поглотит этот мир. Уже поглотила…» — когда-то он сказал эти слова Сузаку, потом Эмили, когда речь заходила о войне. И вот это случилось. Его затронула ненависть не простого обывателя, но любимого, родного человека. «Где же тот Кровавый император?» — её внезапный вопрос про себя оглушил Лелуша. Она была рада, что того не было. Тот был страшным существом, тёмным, сущим извергом, который получает удовольствие от страданий других — Юфи прочла это во взгляде императора, когда тот её насиловал. И теперь её отец, величайший человек, тот, с кого она всегда старалась брать пример, вот так стоит на коленях перед ней и рыдает, от бессилия и вины, невозможности её как-то искупить. Она, может быть, и хотела бы подойти к нему, да вот только липкий страх, словно паутина, объял её. Да и было бы это правильным: проявить сочувствие к тому, кто не проявил его к тебе? Она не могла его ненавидеть, но вот бояться, чувствовать омерзение — да. А потому девушка сделала шаг назад, ещё шаг. И растворилась в золотом свечении. Она пропала — и лицо его исказилось в злобе. Рот скривился, а глаза вспыхнули пламенем. Дьявол вырвался на свободу. Но пока что он находится здесь, в мире Си, впрочем, он и отсюда вполне может навредить тем, кто был дорог человеку. «Да как она смеет!» — взревел его же собственный голос в голове. И второй твердил противоположное: «Она имеет право! Она должна уйти! Бежать!» Лелуш часто задышал, пламя в глазах то тухло, то разжигалось с новой силой, он смотрел вперёд себя, ничего не понимая, пытаясь избавиться от этих двух голосов. С самого начала ненависть и любовь, жестокость и сочувствие, гнев и милость, умиротворение и боль, дьявол и человек, пусть и грешный, но всё же человек — всё это вело междоусобную войну в нём, точно пламя и лёд. И было бы только пламя или один только лёд… не было бы тогда этого, казалось, безумия. Он схватился за голову, разум и без того разорванную на жалкие ошмётки душу словно продолжали рвать. — Господи! Ну за что?! — взревел он, точно зверь, на весь мир Си. Казалось, весь мир, всё, что его окружает — всё мстит ему за что-то, словно сама судьба хочет наказать его самой ужасно пыткой. Да, его, Кровавого императора, было за что наказывать, но в чём был виноват тот человек, что любил, тот мальчик, которого предала его страна, его семья, а потом и друзья? Он убивал, мучил, упивался своей властью, но ведь он признавал, что грешен, не шибко-то и гордился этими пороками, но и позорного ничего не видел — всё это свойственно людям, и даже сейчас, будучи бессмертным, он всё ещё человек. Монстр внезапно замолк, осталось только чувство вины. Он закрыл глаза, затем открыл и увидел привычный потолок своей комнаты. Мужчина повернул голову и посмотрел на сжавшуюся от страха принцессу, что схватив одеяло, отползла подальше от него. Смотрел он растерянно, виновато, даже жалко и при этом взгляд, казалось, был почти таким же, как и у Юфимии — безжизненный. Император привстал, окатил девушку невнятным взглядом своих аметистовых глаз. Затем он встал и пошёл в ванную, казалось, полностью забыв о дрожащей Юфи. А она… она просто сжалась и зарыдала, беззвучно и дрожа. Всхлипывания всё же стали слышаться спустя какое-то время и лишь, когда послышалось, как хлопнула дверь ванной, она замерла, воздух снова пропал. Широкими глазами она смотрела вперёд себя, спиной сидя к Лелушу. Она слышала, как слегка скрипнули двери шкафа. — Надо сказать, чтобы смазали петли… — пробормотал Лелуш. Было ли это наигранно? Да. Но со стороны нельзя было заметить никакого подвоха. Он просто пытался сделать вид, что его совсем не интересует Юфи, может быть, хоть так она будет чувствовать себя в безопасности. И всё же он посмотрел на её спину. Смотрел долго, каким-то полубезумным, растерянным взглядом, словно не мог решить, что делать, словно снова шла борьба внутри него, его рот раскрылся — он хотел что-то сказать, да не смог, шумно выдохнув, но всё так же продолжая сверлить спину девушки непонятным взглядом. Она чувствовала этот взгляд на себе. И всё-таки не выдержала — всхлипнула, тут же зажмурившись, ожидая какого-то гнева со стороны отца или же колких фраз. Но ничего. Лишь в какое-то мгновение она почувствовала его сильные объятия и закричала. — Не трогай меня! — Тише… — прошептал он ей на ушко. — Я не причиню тебе больше боли, никогда… и никто не причинит, — он закончил это так твёрдо и так уверенно, что Юфимия и сама невольно поверила в эти слова. — Я не позволю ему, — уверенно прошептал Лелуш. — Уходи! Я тебя не прощу… — дальше были рыдания. — Ну иди сюда, — ви Британия завернул её в одеяло и посадил себе на колени, как когда-то делал, когда она, ещё будучи совсем маленькой принцессой, часто плакала. Это же она, его любимая дочь. Он не должен давать ей поводов для прощения, он должен обезопасить её, отгородить от себя, от того, кто вчера сотворил с ней это. Но едва ли он хотел остаться один. Подлый демон даже сейчас использовал его привязанности и чувство страха перед одиночеством. Это же он, отец, который всегда её защищал, учил, давал наставления, помогал, шутил с ней, разделял все её горечи. Это не Кровавый император. И казалось, что того деспота не было и никогда не будет, что это был всего лишь кошмар. — Папа… — выдавила она из себя и прижалась к нему, схватив за рубашку, сминая белоснежную ткань. — Я здесь, тише, — он погладил её по голове. — Я тебя никогда не прощу, слышишь?! — закричала девушка. — Не прощай, прошу тебя, никогда не прощай, как твоя мама меня простила. Ненавидь меня и тогда всё будет хорошо… правильно. Юфимия посмотрела в его слишком грустные глаза и ещё сильнее зарыдала. — Я не могу-у-у! Как она может его не простить? Самого дорогого и близкого человека в мире? Того, кто всегда будет на её стороне, не важно, что она задумает? Она ведь знала, что он будет всегда с ней. Любое безумство, и всё ради неё одной! Как она может не простить, зная, что то был не он… что её отцу больно так же, как и ей? Что ей делать?! Такое безумство… И разум тут же натыкался на воспоминания о вчерашней боли, унижении. Вскоре, казалось, слёзы закончились, и она просто дрожала в его руках. Один вопрос возник в голове непроизвольно и так же непроизвольно вырвался из её уст: — А ты всё сделаешь для меня? Глаза принцессы расширились от шока. Боже, да ведь выглядит так, словно она себя продаёт! Зачем она это говорит? Нет, ей ничего не нужно… Она просто спрашивает о том, что Лелуш всегда ей говорил. — Да, — хрипло проговорил отец. — Ты меня не любишь. — ЛЮБЛЮ! — резко взревел он, едва ли не до хруста костей прижимая синеглазую к себе. Пред глазами предстали картины, в которых было только одно: пламя, пламя, что сжигало всё живое. Пламя сжигало душу, пламя было готово превратиться в праведный гнев Кровавого императора, который вылился бы непременно на кого-нибудь, но не на Юфи, скорее на обидчика. Да, он был готов сжечь весь мир ради неё, за неё, как когда-то жёг его за Эмили. «За что ты так со мной?» — подумал брюнет. За что она заставляет его говорить подобное? Он не мог солгать, как бы не хотел, но проклятое словно не могло вырваться из его уст. Солгать было бы правильнее. Зачем он её мучает? Ему-то всё равно не долго осталось, время подходит… — За что ты так со мной? — озвучила в слух девушка мысли Лелуша. И пусть каждый имел в виду разные вещи, но вопрос был одинаков. Он долго молчал, не зная, что же сказать, все слова казались какими-то чужими, наигранными, неправильными, но вот шутка, из всех возможных он выбрал, казалось, самый пошлый вариант ответа, казавшийся ложью, и всё-таки он был самым правдивым. — Потому что твой отец больной на голову ублюдок, Юфимия… безумец… Сказал ви Британия это безжизненно, словно приговор. Она долго молчала, решая что-то про себя. Для неё эти слова были не просто его осознанием, но болью. А что будет, если она вот так его оставит? Явно ведь ничего хорошего. Или все же не надо? В тех словах была искрення боль и мольба… — Тогда прощу… — она обняла его одной рукой за шею. Да, очевидно, что она тоже больная на голову. — Не надо… — он был готов расплакаться, умолять её не делать этого, как вчера она умоляла его остановиться. Нужно сжечь все мосты, прекратить всё это! Иначе он и вправду убьёт всех, кого любит. И он сам же делает обратное! Юфи замотала головой и прижалась к нему. — Пожалуйста, Юфи… «Не прощай меня!» Она подняла голову и снова посмотрела в его глаза, в которых были слёзы и читался даже какой-то страх. И в одно мгновение… она поцеловала его, а он не нашёл в себе силы, чтобы отстраниться. «Похоже, нам суждено вот так мучиться…» Мужчина аккуратно держал её голову, поглаживал волосы. Из его глаз упали две слезы. Их слёзы сплелись воедино. И в этот миг воцарилось умиротворение, чувство спокойствия, безопасности и взаимопонимания… хотя вряд ли они не понимали друг друга. *** Альберт молча смотрел на слишком задумчивого Четвёртого рыцаря. Грегори Миллер был погружён в тяжкие думы с самого своего появления на флагмане, как только ушёл из императорского дворца. Адъютант не спрашивал рыцаря, что случилось, отчего такая задумчивость — Грегори сам расскажет, если захочет, а если молчит, то не расскажет никогда, как бы хорошо он не расспрашивал его. «О чём же Вы думаете?» Грегори вспоминал себя девятнадцать лет назад… *** — Добрый день, — он вошёл в комнату, где сейчас лежала, как ему сказали, будущая императрица Британии с сотрясением мозга. — Вы? — она скривилась в презрении. — Решили мне день испортить? Миллер опешил. Так его ещё не встречали. — Или решили подлизаться? — фыркнула девушка. «А не глупа… Впрочем, это было и так понятно…» — А Вы всё так же язвительны. Смотрю, жизнь Вас ничему не учит, — он подвинул стул и сел на тот, положив руки на спинку и слегка ссутулившись. — Это Вас, похоже, ничему жизнь не учит. Вы умереть хотите? Не бесите меня. — Неужели у Вас такое большое влияние на нашего венценосного? — усмехнулся рыцарь. Нет, он не верил в то, что такое имело место быть. — Любите проверять всё на практике? Вы мазохист? «А девчонка-то уверена в своих словах, даже слишком…» Он пришёл с ней мириться, да вот только в итоге всё шло к скандалу. — Вообще-то я пришёл попросить прощения… — Закройте дверь с другой стороны. Мне не приятно с Вами общаться. — А, так с Кровавым императором, стало быть, приятно? И сказал он это, почему-то имея в виду не только общение. Она смотрела на него зло, холодно, её глаза потемнели, как бушующее море, как грозовое небо, и он бы почему-то не удивился, если бы в этих глазах показались молнии. Но их не было. Только холод и злость. — Не смейте так его называть. «Что?» Он ожидал любого ответа, но не такого. Грегори недоумённо захлопал глазами. «Какая странная девчонка… Неужто и впрямь любит императора? Да нет, не может быть такого, он же её семью приказал убить…» Рыцарь проморгался и нахмурился. — Почему? — его тонкие губы, как у подлеца, расплылись в улыбке. — А чем Вы лучше его, чтобы так его называть? Вы ещё хуже… — И чем же? — хмыкнул блондин. Нет, он знал, какая за ним слава ходит, но ему была интересна реакция девчонки, мужчина ожидал, что она будет, как рыба, возмущенно открывать и закрывать рот, но нет. Она смотрела на него устало, явно мечтая, чтобы он побыстрее убрался. — Избавьте меня от лишней болтовни, сэр Миллер. Всем и так давно известно о Ваших похождениях, которыми вы невероятно гордитесь. Да вот только гордиться не чем — причинять боль может каждый. Уходите, я устала и хочу спать, — русоволосая закрыла глаза. Мыслей в этот раз у Миллера не было, хотя и выглядело так, словно он о чём-то думал… — В прошлый раз вы были менее холодной. — В прошлый раз у меня не кружилась голова. Вам так нравится нервировать людей? Что Вы пристали ко мне, как банный лист? Оставьте меня уже в покое и уходите. Если так боитесь за свою жизнь, то я Вас утешу: ничего не расскажу Его Величеству. Уходите. И он всё же встал. — Что же, до встречи, мисс Рузенкрейц. — Надеюсь, что она будет нескорой. — А я вот наоборот, — хмыкнул Миллер и улыбнулся. Эта была не та хитрая улыбка. Она была настоящей, радостной. «И чего это я так радуюсь? Явно же не от того, что она не расскажет Лелушу… Как странно всё это…» *** — Грегори, что случилось? — улыбнулась Пятый рыцарь — Элис Ливитт. Она была в своих комнатах в императорском дворце, теперь она всегда должна была находиться здесь, чтобы защищать императрицу Священной Британской империи. И этого Грегори не мог простить, непонятная злоба на эту женщину-рыцаря Круга поселилась в его сердце. Он смотрел на неё твёрдо, в его взгляде было столько решимости, сколько не было ещё никогда, и была в нём злость. Его правый глаз сверкал, точно лезвие его наточенного меча, левый же был, словно тьма, в которой плясали недобрые огоньки. Улыбка исчезла с лица женщины, она насторожилась и положила правую руку на кобуру с пистолетом. Поздно, в его руке уже был пистолет. Считанные мгновения, всего мгновения, а сколько они решают в нашей жизни? Эта была самая, что ни на есть гонка на выживание: кто быстрее направит дуло пистолета, кто быстрее нажмёт на курок. И он был быстрее. Убивать, причинять боль он умел лучше всех. Он выстрелил в ногу — и девушка вскрикнула, в живот — и она повалилась на пол. — Я не буду просить прощения, — он отшвырнул уроненный пистолет Элис. — Охранять императрицу буду я. В конце концов, — мужчина улыбнулся, — я тебя опередил, а значит, я лучше смогу обеспечить её безопасность. — Я тебе верила, только тебе, а ты… — она закашлялась, захлёбываясь собственной кровью. — Элис, неужели ты так и не поняла: нельзя верить рыцарям Круга, особенно тем, кто ниже тебя по званию, особенно мне, — Миллер пожал плечами. — Ну, что ж, наш разговор окончен, — он направил пистолет ей в голову и выстрелил. Выстрела не должно было быть слышно за дверьми — качественная шумоизоляция комнаты и глушитель должны были сделать своё дело. И всё же, надо убираться. Рыцарь открыл дверь и выстрелил сначала в одного стражника, затем и во второго. Аккуратно обойдя упавшие трупы и не наступив на разливающуюся кровь, он поспешил уйти, всё же эти два выстрела было слышно, он уверен. Разумеется, Лелуш смекнёт, кто это сделал, но Грегори, считал, что тот промолчит и лишь лукаво улыбнётся, подобно Дьяволу. *** «Твоя целеустремлённость меня поражает, Грегори…» — это были первые слова Лелуша, когда Миллер встретился с ним после того убийства. И всё. И больше ничего он не сказал. Он не был зол, Грегори казалось, что Лелуш не просто предполагал или знал, что так будет, но специально создал все условия для этого. «Его тогда это ни разозлило, ни тронуло хоть как-то иначе…» Они все для него пешки. Пешки, которых он заменит другими пешками. Им всем в его замыслах уготована роль, а когда они её исполнят, то судьба одна — умереть. Но нет. Миллер не будет такой вот пешкой. Нет… Не для того ему дана сила знать! *** Альберт заметил, как рыцарь медленно прикрыл глаза и, кажется, действительно заснул. Да, так и есть, медленно и глубоко дышит, слегка подрагивают ресницы и еле заметно хмурится. «Что тебе снится?» *** Его рука крепко держала другую, которая до боли впивалась в его ладонь. Их лица слишком близко друг к другу. Чужая рука покоилась на его плече, его же вторая — на талии. Чужое горячее дыхание опаляло его висок. Они не разрывали зрительного контакта во время танго. Движения танца выходили какими-то слишком рваными, жёсткими, иногда даже слишком быстрыми. Во взгляде обоих была какая-то злоба, они словно боролись за что-то. И всё же, пусть движения и выглядели не так, как стоило бы, двигались они правильно, так, как обучали лучшие учителя. Второй зашёл за него и, схватив за предплечья, придвинул Грегори к себе, а когда его уста оказались возле уха того, то тот тихо и зло прошептал: — Кого ты пытаешься переиграть, Грегори? — он резко повернул рыцаря к себе лицом и снова положил одну руку Миллера к себе на талию, схватил вторую, а свою левую положил на плечо. Он приблизился к его лицу, прижавшись лбом. Глаза в глаза: разные глаза Миллера смотрели в аметистовые глаза Кровавого императора. И в глазах этих людей виднелся настоящий ад. Теперь Грегори сжал руку ви Британии и его талию до боли — и тот зашипел, но взгляда не оторвал и усмехнулся. Большой палец руки Лелуша, что держала ладонь Миллера, прошёлся по запястью Грегори. — Любишь играть в кошки-мышки? — просмеялся брюнет — А ты, стало быть, в прятки, — ответил рыцарь. — О, я люблю играть, ты даже не представляешь, на сколько люблю, мой верный рыцарь, — прошептал Лелуш почти что в губы блондина и резко отстранился, делая очередное движение в танце. Затем, Грегори сам уже не знал каким образом, он уже фактически лежал на руке Кровавого императора. Брюнет слегка наклонился к Миллеру, всё так же смотря своими пронзительными и холодными глазами цвета аметиста. — Ты даже не представляешь, как я люблю играть… — повторил правитель мира, приближаясь к шее рыцаря. Сквозь тонкие губы Лелуша послышался рык зверя — и Миллер почувствовал, как по шее проходится мокрый язык партнёра по танцу, который скорее напоминал то ли какое-то противостояние, то ли уже содомию. К ощущению языка добавились и зубы. Второй рукой ви Британия приподнял запрокинутую голову Грегори и резко впился в губы блондина, позволяя своему языку блуждать во рту того. — Сдайся мне, Грегори, — пробормотал император, когда отстранился от губ партнёра, и поставил того на ноги, но не отпустил, продолжая танец. — Ни за что, — Миллер притянул Кровавого императора к себе спиной и на ухо почти прошипел, — не дождёшься, — его руки покоились на талии брюнета. Лелуш гортанно засмеялся и снова повторил: — Сдайся мне, Грегори… Сдайся! — он резко повернулся к мужчине посмотрел на него своими алыми глазами. Кровавый император взял рыцаря за лицо: — Ну же, мой рыцарь… ты ведь знаешь, что так должно быть, так почему ты пытаешься противиться моей воле? Я жду тебя в Авалоне… твоё наказание окончено, не надо ничего искать, я сам тебе расскажу, приезжай, Грегори… *** Миллер судорожно вдохнул и распахнул свои глаза. — С-сон… всего лишь сон… Или нет? Со всеми этими играми с этой странной силой уже и не понятно, где действительно сон, а где тот странный мир. Миллер нахмурился и задумался. *** Лелуш сидел в гостиной и снова занимался неблагодарным делом — разбирал бумаги. Хотя сейчас он их боготворил, документы отвлекали его от него самого, от того ада, который творился с его разумом, и того, что он творил с другими, важными, близкими, родными людьми. Тяжело вздыхая, он сделал очередную пометку на листе, а затем перевёл уставший взгляд на жену. — Так, чего ты хотела? Стоишь уже минуту, слова забыла? — он усмехнулся. — Зато у тебя, похоже, есть, что мне сказать. Элизабет вздёрнула надменно голову и посмотрела на императора сверху вниз, хотя скорее это он продолжал на неё так смотреть, он, казалось, всегда так смотрел, этот взгляд был, словно константа. — Ну, удиви меня… — пробормотал Лелуш, взглядом обведя гостиную и на мгновение задержав взгляд на дубовой тёмной двери, что вела в спальню, где сейчас находилась Юфимия. Нет, он знал, что Элизабет не посмеет так бесцеремонно ввалиться в его спальню, и уж тем более, что та не знает ничего об их с Юфимией отношениях, которые явно не вписываются в привычные нормы. Хотя что ему до этих норм? — Лелуш, каждую ночь последних двух недель ты проводишь с кем-то, — начала она. — И? — он широко улыбнулся. — Кто она? — А может быть, это он? — ви Британия с вызовом посмотрел на жену. — Было бы неприятно, если бы тебя променяли на мужчину, да? Элизабет смотрела оскорблённо на мужа. — Что я тебе такого плохого сделала, что ты меня так ненавидишь? За что ты меня так унижаешь? — Унижаю? Интересно как? — Я твоя жена! А ты бесцеремонно спишь с какой-то девкой, даже не стыдясь посмотреть мне в глаза! Лелуш подорвался с места и стоял уже рядом с блондинкой, схватив её за плечи и притянув к себе, он твёрдо и негромко проговорил: — У моего отца были десятки жён, а подсчитать любовниц невозможно. Он был всего лишь императором Священной Британской империи, мне же подчиняется весь мир. Захочу — будет у меня и вторая жена, и третья, и ещё… А захочу — не будет и первой, тебя не будет, Элизабет, — он холодно посмотрел в её испуганные зелёные глаза. — Ты свободна. Он развернулся и ушёл в спальню. — Ты подслушивала? — смотрел Лелуш, смотря на Юфи, которая не успела отбежать от двери и прыгнуть на кровать и которая сейчас краснела. Он оглядел её обнажённое тело и усмехнулся. Мужчина подошёл к принцессе, которая стояла как вкопанная. — Не бойся, — он прижал её к себе и прислонился щекой к её макушке, как любил делать. — Скажи, чего ты хочешь? — его рука прошлась по её талии. — Я… Что ей сказать? Как же сложно выбрать своё самое сокровенное желание. Глубокий вздох, полуприкрытые глаза… и только один образ пред глазами… Она давно этого хотела, наверное, это было то самое желание. — Я хочу стать императрицей, — слегка дрожащим голосом ответила она. Она хочет спасти его, а для этого нужно быть рядом. Лишить его одиночества. Едва ли она понимала, что делает только хуже и потворствует дьяволу внутри её отца… — Станешь, ты сядешь на трон, обещаю. — Нет, — она сглотнула и посмотрела слегка испуганно и растерянно на отца. — Я хочу стать… твоей императрицей. Единственной, — это слово она произнесла твёрдо. Элизабет не должно быть. Не должно! Потому что эта женщина хочет убить всю её семью! Она не позволит! — Будешь, — он посмотрел на неё невменяемым взглядом, — клянусь, — Кровавый император взял её лицо в руки, — всё, что угодно, любое безумство для тебя, Юфимия. Я сожгу весь мир, если потребуется… сожгу по одному твоему желанию. И она поверила. Она видела это безумие. Разве ей нужен этот сожжённый мир? И вообще мир? Ей нужно, только чтобы вся её семья была жива-здорова и счастлива. И ничего больше… А тьма тонкой нитью окутывала сердце, проникала в него, по миллиметру отнимая у сердца жизнь, обращая то в кристалл. И демон тихо нашёптывал на ухо. Дверь не была прикрыта достаточно хорошо. А потому в гостиной при при большом желании можно было хорошо всё расслышать. Глаза императрицы расширились от шока. Как банально… Элизабет сделала шаг назад. Слишком громко. Лелуш медленно обернулся. Юфи схватила его за рубашку и испуганно посмотрела на его профиль. Она не знала, что творит, она вообще не была уверена в том, что собирается сделать, посмотрев на всё со стороны, она бы точно сказала, что это безумство. Лелуш обернулся и грозно взглянул на неё. Элизабет она на дух не переносила. Сначала из-за того, что та пыталась своей поддельной заботой заменить ей мать, а потом… из-за Лелуша, Элизабет приносила ему боль, как и она. Он, как зачарованный смотрел на её губы, которые в ту же секунду почти беззвучно прошептали: — Единственной. Глаза его зажглись гиасом. И всё было решено. «К чёрту план!» И в желании спасти, она объявила начало конца.