В полушаге от: Колыбельная смерти

Он медленно вышел из спальни. Горящими адским пламенем глазами он посмотрел на напряжённое лицо жены. Смотрел как-то равнодушно, холодно… поразительно, даже этот проклятый огонь не способен убрать лёд. Выглядел он даже как-то отстранённо, словно не было его здесь, не было Лелуша, тот был где-то далеко, и не докричаться до него. Элизабет быстро спрятала своё напряжение за маской холодной надменности. Она знала, что он её убьёт, чувствовала холодные прикосновения смерти. Она не знала только одной вещи: за что она так страдает всю жизнь? Женщина взглянула в глаза Лелуша и поняла, что не может отвести взгляда, как бы не пыталась, этот огонь словно поймал в свои сети её разум и не собирался отпускать. Элизабет видела только этот огонь, слышала только одно слово, которое теперь, казалось ей навязчивой идеей, которую необходимо выполнить. И тем не менее, вторая её часть пыталась сражаться за свою свободу, за свою жизнь. Лелуш видел это, чувствовал, ему даже на миг стало её… жаль что ли? Нет, он не должен испытывать такого, не должен. «Да ведь она ни в чём не виновата». «Плевать». «Она всю жизнь только что и страдала здесь». «И пусть, раз не сумела справиться, значит, слабая. Сама виновата». Лишь на долю мгновения в сердце вновь появилось какое-то сочувствие, но вскоре было заглушено чистейшим безразличием к женщине. «Опять тратится придётся, похороны ничем не лучше всяких балов, даже дороже…» Похороны. Воспоминания с невероятной силой накатили на его разум. Слишком яркие, слишком болезненные, слишком ненавистные. «Ты не смог её спасти. Не смог». *** Он не понимал, что происходит, где он. Где ОНА? Внезапно в сердце заполыхало непреодолимое чувство уйти отсюда… обратно к НЕЙ. Что он забыл в этой церкви? Почему Эмили нет рядом? Что это за гроб? Лелушу казалось, что он выпал из жизни, что-то вокруг происходило, все шептались, многие притворно сочувственно смотрели на него. «Где Эмили?!» — он был готов орать этот вопрос, чёрт знает, почему вопрос всё ещё не сорвался с его уст, губы только слегка дрожали. — Лелуш, пора, — проговорил Куруруги, который стоял рядом. — Что? — он нахмурился. Зеленоглазый закрыл глаза, затем открыл те и кивнул на гроб, что стоял рядом со священником, который только что закончил речь. Все смотрели на Лелуша, словно в ожидании или предвкушении… Да, почти все сейчас выглядели, как голодные звери, которым не терпелось посмотреть на зрелище: как Кровавый император прощается с покойным. «Почему они так смотрят? Кто там?» Он медленно и уверенно подошёл к открытому гробу и тело его сковали какие-то оковы, которые причиняли жуткую боль в сердце. Было больнее, чем, когда клинок Зеро пронзил то. «Нет. Нет, нет, нет. НЕТ!» Одно и то же слово билось в голове. Ему казалось, что это какой-то мираж, то сейчас разум просто играет с ним злую шутку, но нет. Она была бела как мел, розовые губы словно лишились красок, стали серыми, волосы потускнели. Глаза были закрыты — и Лелуш всё ждал, когда она откроет их, с ужасом осознавая, что не откроет больше никогда. На ней было ультрамариновое платье, закрывавшее всё её тело кроме шеи, и кистей рук, которые покоились на груди. Это платье было такого же цвета, как и её глаза. Память о произошедшем нахлынула на него. Всё было бесполезно, он не смог спрятать свои воспоминания, те болезненные воспоминания, потому что вот оно… вот она… мёртвая. Её нет. Ему хотелось кричать, чтобы она очнулась. Но разве он мог? Было жутко больно. Он пытался заглушить эту боль, закрыв воспоминания, бредив в мире Си, причиняя другим боль, но что толку, если от этого не легче? Он кричал, рыдал, но опять бесполезно… Он, казалось, всемогущий не смог спасти ту, которую любил, не может её вернуть. Он сделал шаг к ней. Показывать свою слабость нельзя, это может стать угрозой для его семьи. «Как же плохо…» Хотелось обнять её, прижать к себе, вернуть её. Но он бессилен, абсолютно. Он уже совсем близко к ней. Протянул руку и ощутил холод её кожи. Ещё холоднее, чем у него, сердце теперь не бьётся у обоих. Его пробила дрожь. Как же хорошо, что он стоит ко всем спиной и никто не видит его трясущейся руки и гримасы боли на лице. Он не имеет права показывать свои слабости — это угроза всем, кто ему дорог и всей империи. «И это всё, что ты хотел мне сказать, Лелуш ви Британия? Неужели только на эти слова тебя и хватает, я разочарована, думала, Кровавый император не такой трус», — звучат её слова у него в голове, точно эхо. Увы, помимо трусости у него был полный набор всех отрицательных качеств. Тщеславие, гордыня и самонадеянность — главные из них, они и лишили его счастья, ослепив властью. Мы сами виноваты в своих бедах. Он наклонился к ней и прошептал в губы: — Мы всегда будем вместе, я приду к тебе, только жди. Мужчина поцеловал её серые от отсутствия жизни губы и снова произнёс: — И даже смерть не разлучит нас. Банально, но именно такие слова они произнесли у свадебного алтаря, подразумевая совершенно иное, но что же… Судьба — та ещё шутница и злодейка. Но он не позволит смерти разлучить их. Почему-то он был уверен, что его Эмили будет ждать его. Он распрямился и, развернувшись, холодным, надменным взглядом посмотрел на присутствующих, словно бросая им вызов. Кровавый император пошёл гордой походкой к выходу. Его шаги в этой абсолютной тишине разразились точно звон колокола или мерное отбивание ритма маятника напольных часов, которые неумолимо начали обратный отсчёт. Немыслимо. Церемония не закончена, прощание не закончено. Но нет сил более смотреть на эти приторные рожи, которые сквозят притворным сочувствием. Он будет прощаться по-другому. Покинуть похороны не оскорбление, оскорбление остаться на них. *** Он смотрел уже совершенно отрешённо или зачарованно, словно находил в её пустых глазах, в глубине которых виднелся её разум, старающийся побороть гиас, какую-то прелесть… Сердце застучало в бешенном темпе, мужчина глубоко вдохнул, словно в предвкушении даже свело скулы, словно он съел чего-то кислого. Пред взглядом расстелилась мутная пелена. И тишина. Вот оно! Вот этот миг, которого он так долго ждал, так долго не решался, он теперь!.. Улыбка стала непроизвольно растягиваться на его лице, искажаясь в гримасе какого-то тёмного торжества, такого знакомого для Кровавого императора торжества. За этим взглядом деспоту было наблюдать приятнее, чем за мучениями, слепым подчинением ему всего живого. Да, для Кровавого императора этот взгляд был самым желанным, желаннее всего, что только могло быть. Элизабет сделала шаг назад, развернулась и молча покинула комнату, смотря перед собой бессмысленным, даже тупым взглядом, граничащим с безумием. Юфимия наблюдала за происходящим украдкой из спальни. Выглядело всё это жутко. И пугало её не столько выражение лица её отца и его почти безумная улыбка, сколько глаза обоих. Глаза — зеркало души. Его душа сгорала в пламене проклятой силы, её душа ломалась под напором его желания, которое выразилось в одном единственном слове — умри. Гиас не несёт в себе счастья, только смерть. *** Душа… Сколько у него осталось той души? Его душой стала Эмили, но её больше нет… А он сидит на полу и смотрит на портрет, словно зачарованный. Она как живая, будто вот-вот вырвется из плена полотна, а краски станут плотью. В камине пляшет пламя, тени от его языков пляшут по тёмной комнате — окна закрыты. И в этой пляске, игре теней кажется, что портрет меняется, словно она опустила взгляд и смотрит на неё, словно её губы приоткрылись — и вот-вот она что-то ему скажет. Он, затаив дыхание, неверяще смотрел на её лицо, затем быстро подскочил — и портрет стал прежним. Изображение было как живое, но всё же не было более того ощущения, что она и впрямь здесь. Ранее, смотря на картину, он ощущал, что она рядом, но теперь… теперь её нигде нет. Но в душе не было пустоты. Просто не было больше этой самой души. Его душа была она, в этом портрете, как ему казалось, была часть Эмили, его душа, но теперь… просто реалистичное изображение. И от этого стало ещё больнее. Он схватился за деревянную раму и с силой швырнул картину в другой угол кабинета, раздался оглушающий стук, который, впрочем, всё равно был ничем по сравнению с тем рёвом боли зверя, который вырвался из горла Кровавого императора. А тени языков пламени продолжали свою пляску по кабинету. Всё смешалась. Его душа теперь не просто отброшена, но, кажется, попросту исчезла. Была только тьма и это пламя, в котором он сгорал. Дом может много рассказать о владельце. И поглощённый тьмой кабинет, в котором был лишь один источник света — камин, невероятно напоминал Лелуша сейчас, особенно эта сумасшедшая пляска теней на стенах, этот свет с алым отливом… в его глазах, на его предплечье выжжено проклятие такого же цвета — цвета крови. Сплошное кровавое безумие во тьме. И ничего более. Боль пронизывала его разум, и хотелось поделиться этой болью с другими. Вот только поделиться не так, как это представляют простые смертные, на этот счёт у Кровавого императора, изверга, который спал, но теперь вырвался на волю, было своё мнение. И тот хотел не просто разделить боль, но отдать её, причинив страдания. Он находил в этом садизме своё спасение, собственное спасение за счёт агонии других для него было единственным избавлением от собственных терзаний. Он с трудом может сдержаться и не кинуться на первого попавшегося из прислуги, когда почти несётся по коридорам проклятого дворца. Хочется прижать их к стене, увидеть страх, обречённость, мольбу в их глазах, хочется насмехаться над их душевным ужасом, насмехаться над наличием души. Хочется ощутить полноту своей власти над каждым в этом чёртовом мире, в конце концов, они ведь все его рабы, всего лишь люди, смертные, а он… Он бессмертен. Он несчастен. Хочется уничтожить всё. Как они посмели отобрать у него ЕЁ?! Крики какого-то несчастного, пленника, который находился в казематах дворца, казались ему краше пения лучших оперных див, краше звучания любого музыкального инструмента. Впрочем, люди ему вдруг сейчас сами представились как музыкальные инструменты. Животные похожи на хозяев… и наоборот. Кровь заключённого запачкала его чёрную рубашку, штаны, лакированные дорогущие туфли, лицо. На губы попала пара капель крови — и Лелуш скорее машинально поспешил избавиться от них, слизав. И вкус крови напрочь сорвал крышу Кровавому императору. Что было дальше он не помнил. Помнил только тело, что мало напоминало человека, лужи крови, испачканные стены также в алой жидкости. А ещё он помнил безграничную радость и чувство удовлетворения от проделанной работы. На цепях висело тело, руки сковывали кандалы. Кожа была рассечена вдоль всего позвоночника, от позвонков были отделены рёбра, вывернутые наружу и напоминающие крылья. Лёгкие были вырваны и надеты на рёбра. «Кровавый орёл»… такое имя носила эта то ли пытка, то ли жертвоприношение у дикарей в Скандинавии. На лице пленника не было никакого выражения, никаких эмоций, абсолютная пустота, которая ещё недавно была у Лелуша на сердце. Лелуш засмеялся. Как же ему было хорошо, свободно! — Ваше Величество. Тихий голос с едва различимыми нотами беспокойства среди льда прозвучал слишком близко. Кажется, прямо над ухом. Ви Британия успокоился. — Винзенс? Стаффорд осмотрел произведение искусства Кровавого императора, после чего поджал губы и произнёс: — Пойдёмте отсюда. Ещё куча дел… *** — Здравствуй, Винзенс, — проговорил спокойно император, сидя за столом в своём кабинете. — Добрый день, Ваше Величество. В глазах Стаффорда не было привычного веселья. «Его можно понять, я его чуть не убил…» — Какими слухами земля полнится? — ви Британия улыбнулся, по привычке приподнимая левый уголок губы чуть выше, однако глаза всё так же были наполнены холодностью и проницательностью. Светло-голубые глаза Винзенса, напоминающие льдинки, без какого-либо страха или раболепства смотрели в глаза Лелуша. — Стоит ли мне опасаться за свою жизнь, если я назову самый интересный из них? — Посмотрим, но не думаю… — ви Британия откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Так что там? — Некоторые из обитателей замка стали задаваться вопросом: «Куда же девается Её Высочество по ночам?» Принцесса буквально всегда рядом с Его Величеством… Лелуш заметно напрягся: перестал дышать, взгляд остановился на одной точке — пустом месте над камином. Стаффорд замолчал, словно думая, продолжать ли. — А вчера некоторые из них слышали или даже видели, как император тащил куда-то принцессу… Это только слухи, но слухи, правдивые они или нет, приводят к открытиям, порой слишком неожиданным. — Винзенс, — прошептал брюнет, шумно выдохнув и прикрыв глаза. — Ты… — Это ведь правда? Молчание в ответ. Стаффорд хмыкнул. — Стоило ожидать. — Ты любишь проверять слухи. — Я проверил их уже вчера. Мои слова вызвали у Вас бурную реакцию. — Гад. Я бы мог тебя убить… А, так ты просчитал, когда Куруруги будет рядом. Молодец. — Моя работа меня обязывает знать и творить подобное. Он говорил предельно серьёзно без усмешки, Лелуш смотрел на него так же. — Я помню твои самые первые слова мне: «У нас будет столько веселья вместе, это будет настоящий праздник…» — Разве не весело? — Стаффорд улыбнулся, хотя глаза явно не выражали веселья. — Ну и что мне с тобой делать? — брюнет встал из-за стола и подошёл к книжной полке, захватив с собой увесистый чёрный том, который он поставил на место. За равнодушием и даже какой-то иронией глава Тайной канцелярии почувствовал, что Лелуш в любой момент готов накинуться на него. В зеркальных дверцах шкафа, которые захлопнулись отразилось лицо Лелуша, глаза его горели огнём проклятой силы. — Я не хочу и не буду использовать это против Вас, меня волнует безопасность и благополучие Британии и британского престола. Я просто должен знать, с чем могу столкнуться в ходе решения какой-либо проблемы. Ви Британия усмехнулся. — От того, что я тебя убью, будет больше убытков, чем пользы. Твой протеже ещё не готов, как я понял, ты не хочешь выпускать его в реальный «бой». Ты прекрасно умеешь контролировать слухи, тем более, что скоро с этими слухами будет покончено. — Вы же знаете, если убьёте всех, кто не умеет держать язык за зубами, слухи не исчезнут, для этого нужно претворить их в жизнь… — глаза Стаффорда расширились, когда он заметил усмехающегося Лелуша, затем блондин нахмурился, закрыл глаза и выдохнул. — Только не говорите мне, что… Ясно. К чёрту план, да? — Именно. Плюс, я не хочу лишать Британию такого талантливого сына. — И ни слова о верности… Тонкие губы Лелуша растянулись в улыбке ещё шире. — А ведь я хотел избавиться от тебя сразу же, — протянул Кровавый император. — Я знаю. — Именно поэтому я и не избавился. Ты слишком мне нужен, Винзенс. — Если бы сейчас мне была замена, Вы бы меня убили. Это было утверждение. — Не факт. Другой глава Тайной канцелярии заинтересовался бы причиной твоей смерти, узнал бы то, что я хотел бы скрыть, и я сомневаюсь, что он не использовал бы новые знания на полную… — Вот видите, как Вам со мной повезло? — улыбнулся блондин. Лицо Лелуша не выражало сейчас ничего: ни веселья, ни злости, ни грусти, ни даже задумчивости, хотя не было сейчас в его взгляде какой-то тупости, которая появляется в моменты отсутствия мысли. Лицо выглядело, точно как у мертвеца, никаких эмоций, никаких мыслей, ничего. Словно его не было. Впрочем, это не было то полнейшее отсутствие жизни, которое когда-то лицезрел Стаффорд и которое Лелуш вскоре попросту спрятал за маской равнодушия и злобы, но Винзенс же знал, что тот был тогда мертвецом, а мертвецы не чувствуют… Впрочем, в аметистовых глазах вновь забилась мысль — и Лелуш, кажется, вернулся в этот бренный мир. «Сейчас явно не мертвец… Оно и к лучшему». — Что ещё говорят? Стаффорду не нужно давать приказы, он сам прекрасно знает, что делать со слухами — контролировать. — Гадают, зачем же застрелилась Её Величество. Ви Британия долго молчал, словно решая что-то для себя. — Элизабет умерла? А ты мне не сказал… — вздохнул брюнет. — Вы спросили про слухи, а не про факты. — Подловил. Вот так я и узнаю всё последним… — протянул Лелуш. Бесчеловечно, сказал бы кто-то и был бы прав. Человечность, казалось, давно выветрилась из этого дворца вместе с духом первой императрицы. Человечность вполне могла жить в сердцах некоторых, да вот только выбираться наружу не спешила — знала, что её уничтожат, сожрут, как пожирают псы Кровавого императора очередного виновного. — Вы прибедняетесь. Вы ведь знали всё с самого начала. Я во всяком случае несколько рад, что Вы, наконец, решились — эта женщина могла бы стать сильной головной болью в недалёком будущем, — холодные глаза Винзенса остановились на пустом месте над камином. — Или Вас подтолкнули, не важно… Лелуш уловил этот взгляд, наполненный… сожалением что ли? Это чувство, казалось, было чуждо Винзенсу, и всё же оно было. И сейчас этот взгляд пробуждал злобу в ви Британии, он ненавидел всяческие напоминания о том, что Эмили когда-то БЫЛА, и как странно, но этим напоминанием были его дети, которых он всё же любил и не мог ненавидеть. Парадоксально… — Я? — наигранно удивился Лелуш, доставая из шкафа два бокала и красное вино. — Я видел её пустой взгляд… Не только её. Вы мне можете сейчас не поверить, но становится жутко от того, что человека нет больше, только кукла, которой суждено либо быть рабом, либо умереть. Ещё хуже, когда задумываешься, что, возможно, там, внутри головы, человек пытается побороть чужую волю, сражается из-за всех сил, но не может победить и всё так же идёт на верную смерть. — Жалко, что я не записывал, — рассмеялся ви Британия, — вышла бы отличная цитата. Иногда лучше не иметь воли, не иметь выбора, так легче, — брюнет развёл руками и его губы растянулись в какой-то улыбке, граничащей с подлостью. Брюнет налил напиток в сосуды и протянул один из них Стаффорду, после чего с бокалом в руке сел за стол, и лицо его резко озарилось недоумением. — Кстати, мы посочувствовали этому… как его… — имя пропало из головы, — Николаю? — Да. — И поздравили его? — Да. — И посочувствовали? — Текст уже пишется. — Хорошо. Пора бы уже сообщить общественности и приспустить флаги, какая потеря… — он улыбнулся. — За императрицу… и императора, — он отсалютовал Стаффорду и отпил напиток цвета свежей крови. *** — Я вот всё думаю, что мне делать, когда приеду в академию? — второй принц раздвинул шторы в комнате, в которой находился Третий рыцарь. — Найдёте себе развлечение, — пожал плечами Тод. — Думаете? — блондин повернулся к Элайдже и, сощурившись, смотря на него, улыбнулся и хмыкнул. — Вы хорошо провели время вчера? — он захлопал глазами наивнее ребёнка и уселся в кресло. — Я предпочёл спать, — Тод улыбнулся и рассмеялся. Кловис цокнул. — Ну и чем же мне заниматься в этой академии? Никуда толком не пойдёшь из-за статуса, ни с кем не поговоришь из-за статуса. — Вы так мечтаете поссориться с простыми смертными? — Почему сразу поссориться? Я просто хочу наконец понять их. Они какие-то… странные. Когда мы были в Пруссии… даже под видом обычных людей они бескорыстно помогали, словно мы их друзья или семья, — он задумался. — Вот я и хочу понять: дурачки они или просто это мы стали монстрами в своих дворцах? — Не стоит оценивать себя с точки зрения простых людей. Вы от них отличаетесь. Вы были рождены с той властью, которая не снилась простецам, назовём их так. — Я знаю. — И всё же Вы должны понимать, что на Вас лежит большая ответственность. — К чему Вы клоните? — Руководствуйтесь разумом. Ещё никогда руководство сердцем не приводило ни монарха, ни его страну ни к чему хорошего. Ну, может и приводило, только вряд ли мы узнаем об этом. Кловис хмыкнул. — А чем Вы развлекались, когда учились? — Ну как Вам сказать, — Элайджа вздохнул. И второй принц увидел то, как выглядят люди, которые, как говорится в народе, «ловят флешбеки». — Ну, я… — он приподнял брови, — раздражал Вашу мать, чуть не продал её и её подружку в сексуальное рабство… потом помог убить Вашему отцу какого-то наркобарона, который, кстати, и заказал девушек, убивал полицейских, зависал с мафией, лазил по Сибуи… *** Мужчина шёл по окраинами Сибуи — он случайно забрёл сюда и теперь старался как можно быстрее покинуть этот неблагополучный и злосчастный район, где ему не посчастливилось наткнуться на одно не самое приятное и самое странное дело. — Джорах Мейджоун, — услышал он мужской и, надо сказать, приятный чей-то голос, — добрый день. Полицейский сразу узнал этого парня, внешность была слишком запоминающейся. Эти скулы, скривившиеся тонкие губы и глаза… зелёные глаза… какого-то даже кислотного оттенка, они точно горели каким-то огнём, но не тем, который имел его хозяин. Мужчина выхватил пистолет и навёл на студента пистолет, тот тихо засмеялся. — Зачем Вы это делаете? Что я конкретно Вам плохого сделал? — Ты и твой хозяин… — полицейский зашипел. — Боюсь, — послышался сзади слишком красивый, слишком знакомый голос, — что Элайджа не мой раб или питомец, чтобы я был его хозяином. Предпочитаю господин, — в голосе слышалось ничем не прикрытое веселье и забава. Сержант перевёл пистолет на второго и повернулся к деспоту лицом. Лицо излучало только надменность и веселье. — Что Вы здесь делаете? — Я? — удивился бывший монарх. — Я гуляю, выгуливаю своих питомцев, — он потряс цепями — и два добермана оскалились и зарычали. — А что Вы здесь забыли, сержант? Да уберите Вы уже свой пистолет, только собак злите, ей-богу, — он присел и потрепал доберманов, совершенно не обращая внимания на то, что дуло пистолета всё так же было направленно ему в голову. — Сержант, мы с Вами в разных весовых категориях. Вы не сможете меня убить, духу не хватит, а даже если и хватит, то это не возможно по другим причинам. Я же и глазом не поведу, Вы очередной муравей, возомнивший из себя невесть что. Джорах опустил пистолет. — Уберите собак, — полицейский закрыл глаза. — Боишься собак? — усмехнулся Лелуш. — Ваших — да. — Разумно. Со стороны послышался женский крик. Ви Британия поднял руки и отпустил цепи, одновременно поворачиваясь в сторону звука и спокойно говоря: — Фас. Псы с бешеными взглядами тут же кинулись на звук, готовые разорвать плоть своей жертвы или жертв. Элайджа всё это время попросту наблюдал в стороне, не желая вмешиваться. Лелуш подошёл к Мейджоуну, который стоял, понурив голову. — Я не хочу опять… — пробормотал полицейский. — Это так страшно… Кровавый император повернул голову Джораха и сквозь чёрные стёкла очков посмотрел тому в глаза. — Я знаю, Джорах, — он сказал это тихо и спокойно, — но выбора нет ни у вас, ни у меня. Если я этого не сделаю, то ты и твои дружки опять будете портить жизнь мне и моим людям. Мейджоун смотрел в эти чёрные стёклышки, сквозь которые не было видно глаз, и слава богу! Слава богу, он не видел этих холодных аметистовых глах, этот ледяной ад в душе Кровавого императора, если у того она была, слава богу он не видел, этот ледяной ад, который, казалось, в любую секунду был готов превратиться в геенну огненную, эту пляску проклятой силы, страстей и эмоций, которые скрывает аметист. Из глаз Джораха медленно покатились слёзы, но лицо тот держал. — Не нужно плакать, я же тебя не убиваю… А ведь некоторым твоим коллегам повезло куда меньше… — Лелуш вздохнул. — Пойдём, мне нужен Джеремия. С соседней пустой улицы послышались крики боли. — Элайджа, заберёшь собак потом? — Разумеется, — брюнет слегка склонил голову и пошёл на соседнюю улицу. Два добермана вгрызались в тело какого-то очередного отброса, а рядом сидела несостоявшаяся жертва, которая с ужасом смотрела, как окровавленные морды собак то и дело припадали к телу, разрывая то на куски, как кровь большими брызгами разлеталась, пачкая всё вокруг. *** — Словом, у меня всегда было занятие… — вздохнул Элайджа, который, разумеется никогда бы не рассказал принцу, что у Лелуша был гиас. Он отнюдь не рассказал ему об этом или другом случае. Они не должны знать подробности. *** Гэбриэль, сидящий на скамейке и наблюдая за сверкающим на солнце снегом, вдыхая воздух настолько холодный, что резало горло, отрешённо смотрел на окна дворца. В одном из окон показался Виктор. Младший принц был не просто хмурым, но каким-то болезненным. «Оно и понятно. Его мать убила себя пару дней назад, а никому нет дела до неё и до него. Что же ты творишь, отец?» Гэбриэль был уверен, что это был Лелуш. Отношения Элизабет и императора Британии нельзя было назвать тёплыми или хотя бы нейтральными, первый принц буквально кожей ощущал то презрение и даже ненависть, которую излучал Лелуш, когда в разговоре упоминалась Элизабет, а когда та появлялась, то поддельное радушие и любовь липким слоем оседали на Гэбриэле. «Это называется лицемерие». И каждый раз он хотел поскорее уйти, чтобы смыть с себя эту грязь. Виктор, похоже, заметил, как он на него смотрит. Третий принц скривился. Гэбриэль не знал, от чего именно: не хотел ли тот чувствовать сочувствие и жалость, или просто теперь ненавидел всю семью, но… «И мы так похожи»… Кто на кого похож? Кто из них больше похож? Виктор отдёрнул штору и скрылся. Гэбриэль прикрыл глаза и медленно вздохнул, горло снова обожгло. — Наступают не самые светлые времена… Обстановка в их доме внезапно стала накаляться, чёрт его знает, когда это началось, когда он приехал, это пламя ненависти и презрения уже охватило дворец, и с каждым днём всё мрачнее. Гэбриэль уже мечтал, когда он уедет в академию. — Вы правы, Ваше Высочество. Принц медленно повернул голову и оглядел внезапного собеседника. Платиновые волосы, разные глаза, словно несущие в себе две души, различные в своей стихии, но единые в своей жестокости, тонкие губы аристократа, которые вопреки всему сейчас изогнуты в улыбке, скулы… В общем, всё то, что должен иметь аристократ. — Сэр Миллер, добрый день, — спокойно, но без холодности произнёс обладатель тех же глаз, какие имел Кровавый император. — Не скажу, что добрый, но здравствуйте. — Присядете? Мужчина в сером пальто кивнул и сел рядом с принцем. — В чём причина Вашего плохого настроения? — Грегори посмотрел на блондина. — Умерла императрица. — Разве Вы её не шибко-то жаловали? — Она была не плохой женщиной. Я не знаю, почему она умерла… Отцу плевать. А я смотрю на Виктора… и его жалко. Мне рассказали что было, когда убили мою мать. — А… — Но меня вдруг посетило сомнение. Любил ли он её? Мстил ли он за неё или за свою ущемлённую гордость? Даже гордыню. — Осторожнее со словами, Ваше Высочество, — уста рыцаря оказались непозволительно близко к уху принца. — Слова опаснее действий, как и мысли. Осторожнее со своими подозрениями, — мужчина отодвинулся от парня и равнодушно стал созерцать зимний пейзаж. — Вы любили её? Миллер окаменел, тело пробила дрожь, дышать стало невозможно, перед глазами вновь и вновь представала картина её мёртвого бледного тела и равнодушного лица Лелуша возле гроба, даже, кажется, усмехающегося. — Не буду врать, — выдохнул Четвёртый рыцарь. — Любил. — А сейчас? — Не знаю. Не уверен. — Меня вот удивило, что человек, подобный Вам, может испытывать такое светлое чувство. Ваша репутация идёт везде и всегда впереди Вас. — Если Вы ищете, как побольнее меня задеть, то не выходит. Я не горжусь тем, что делал, как гордился раньше, но особого стыда не испытываю, — он пожал плечами. — Но я задам Вам встречный вопрос, такой же, какой задали Вы мне. Может ли любить Кровавый император? — Я не могу отвечать за него. — Хорошо. Тогда Вы можете ответить мне на другой вопрос. Кто хуже: исполняющий или отдающий приказы? Тот, кто творит зверства, или тот, кто позволяет им произойти, отстранённо наблюдая, даже забавляясь? — Я думаю, что оба стоят друг друга. Но Вы и Кровавый император не те люди, которых можно судить… я уже давно осознал, что на большинство из тех, кто посещает этот дворец не распространяются правила морали и законы… на отца так точно — он и есть закон, он и есть мораль. Кровавый император сделал куда больше зла, чем «Британский кровопийца», так ведь Вас прозвали? И всё же он мой отец, поэтому, — первый принц всплеснул руками. — Забавно. Дети обычно стараются выгородить и оправдать своих родителей, либо ненавидят их, но Вы спокойно принимаете… Не боитесь, что однажды станете таким же? — голубой глаз сверкнул, точно лёд. — Я бы этого не хотел и хотел бы одновременно… Рыцарь хмыкнул. — Ваш отец не хотел быть похож на императора Чарльза, но посмотрите на него, что Вы видите? — Сэр Куруруги рассказывал мне о Чарльзе. Отвратительный человек. Вы стараетесь провести параллель между ними, но забыли одну вещь, самую важную: Лелуш ви Британия любит свою семью. — Неужели только одну? — усмехнулся Миллер. — Будучи однажды в опале, он знает, что не надо делать, а что надо, он это и делает. — Ошибаетесь, принц, — Грегори приблизился к лицу блондина и весело посмотрел. — Он делает то, что не надо. Он играет со всеми. В игре кто-то проигрывает, кто-то побеждает. Кровавый император так привык побеждать, что позабыл о поражениях… Первый принц поморщился от головной боли и от неприятных воспоминаний, связанных с разговором с Сузаку на кануне отъезда в столицу. — Осторожнее со словами, сэр Миллер, — выдохнул Гэбриэль и открыл глаза. Ему показалось, что правый — ледяной — глаз Грегори как-то недобро сверкнул. Их лица всё так же близко друг к другу. Рыцарь выглядел напряжённым, как-то слишком, словно только что понял что-то. — Напрасно Вы считаете меня своим врагом сейчас, принц. Я знаю, что Вы точите зуб на императора. Гэбриэль выглядел изумлённо. — Я даже не представляю, как Вам могло прийти такое в голову, сэр Миллер, — спокойно ответил принц. — Ну бросьте. Разговор с Куруруги на кануне отъезда, а вдруг это и вправду ОН? И Ваши сны не беспочвенны.  — Разговор… нас могли подслушать. Но сон… откуда Вы знаете про сон?! Миллер улыбнулся и протянул руку, произнося: — Вы со мной? Разве не интересно узнать, что произошло? — глаз Грегори заалел, позволяя принцу увидеть проклятую силу. Взгляд взволнованных глаз цвета аметиста упал на протянутую ладонь. С секунду принц колебался, но… «Похоже, сама судьба хочет, чтобы правда была открыта. И чёрт его знает, когда подвернётся ещё случай». Наверное, он сейчас совершает роковую ошибку, но больше бездействовать и всё больше повергаться в уныние от собственного бессилия он не может. И пусть всё горит синим пламенем, пусть горит он сам, но правду знать он имеет право. Гэбриэль ви Британия пожал руку.